Меган Уолен Тернер - Царица Аттолии (ЛП) Страница 8

Он смел пыль с книжных полок и начал оттачивать навыки чтения, демонстрируя традиционную среди Воров склонность к наукам; и после жестоких стычек со своими двоюродными братьями, он неизменно отступал в библиотеку и свою спальню-кабинет, чтобы залечить кровоподтеки. Эддис часто навещала его во время этих добровольных ссылок. Она не приняла его сторону. Для всех участников трагедии было слишком очевидно, что он сам навлекал на себя неприятности и был кем угодно, только не беспомощной жертвой. Со временем у его двоюродных братьев стали пропадать различные ценности, которые неизменно находили на храмовом алтаре, посвященном богу воров Евгенидису. Эддис не поддержала двоюродных братьев, когда они пришли к ней с жалобами на вора. Они были также и ее кузенами, и она воевала с ними самостоятельно, пока оба ее старших брата не умерли один за другим в течение нескольких дней от лихорадки, и она не стала наследницей Эддиса. Еще через несколько месяцев она стала царицей, и после этого никто не осмеливался перечить ей, разве что под прикрытием нудных, утомительных официальных обращений, никто, кроме Евгенидиса, не ставил ей в упрек ее злоупотребления в одежде и ее родственников, как будто существование многочисленных кузенов и кузин было ее личной виной.

— Выгони их всех, — предлагал он.

— Я не могу, ты же знаешь. Когда-нибудь они стану солдатами моей армии и моими министрами торговли и казначейства.

— Я могу стать твоим офицером вместо них.

— Это после того, как ты разорвал свой военный патент во время последней ссоры с отцом?

— Ну, тогда я буду твоим министром.

— Казначейства? Да ты ограбишь меня до нитки.

— Я бы ни за что не стал красть у тебя, — горячо сказал он.

— Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Куда делись мои серьги?

— То ожерелье было отвратительным. Это был единственный способ избавить тебя от необходимости носить его.

— А серьги?

— Какие серьги?

— Евгенидис! — она смеялась. — Если Клеон и бьет тебя, то только потому что ты сам это заслужил.

Ее никогда не беспокоили его жалобы. Она начинала волноваться только тогда, когда он затихал. Это значило, что он замышляет нечто настолько возмутительное, что заставит всех придворных броситься к ней с требованием его крови, либо он опять воюет со своим отцом, либо действительно серьезно болен. Последнее случалось реже всего. В первый раз один из двоюродных братьев сломал ему в драке несколько ребер, а в другой он серьезно повредил ногу, поскользнувшись на гребне обледенелой стены. Эта опасность подстерегала всех воров, часто приводя их к смерти, что и произошло с матерью Евгенидиса.

Во время болезни он, бледный и молчаливый, уходил в свою комнату зализывать раны, но потом, когда ему становилось лучше, поток его жалоб было невозможно перекрыть. Тем не менее, он так и не рассказал ей, кто сломал ему ребра, и при каких обстоятельствах он вывихнул колено. Множество добровольных доносчиках сообщили ей о драке с Титом, а подробности его приключения на стене она выудила из дворцового врача, который лечил ногу Евгенидиса. Гален был так же привычен к синякам Вора и выслушивал его жалобы без особого сочувствия.

Эддис наклонилась вперед, чтобы обтереть влажный лоб Евгенидиса. Гален обрезал длинные волосы Вора, и теперь тот выглядел совсем непривычно. Она не ожидала, что его обрезанные волосы будут виться такими крупными кольцами у висков и за ушами. Она отвела один из локонов с его лица.

— Моя царица, — тихо сказал Евгенидис, открывая глаза.

— Мой Вор, — ответила она печально.

— Она знала, что я во дворце, — сказал он низким голосом, в котором звучала непривычная усталость. — Она знала, где я спрятался и как собирался выйти из города. Она знала все. Извини.

— Я не должна была тебя посылать.

Он покачал головой.

— Нет. Это моя ошибка. Я не заметил, что за мной следят. Я пытался все обдумать. Я подвел тебя, моя царица, — сказал он. Его голос становился все слабее. — Мне очень жаль. Прости.

— Это ты меня прости, — с горечью произнесла Эддис, и Евгенидис снова открыл глаза. — Но она сильно пожалеет об этом, когда будет висеть вниз головой на стене своего дворца.

Царица заметила, что комкает тонкую ткань платья в кулаке. Она разгладила складки и встала, чтобы уйти, но передумала.

— Гален прикончит меня, если я буду тебя расстраивать, — сказала она, садясь снова.

— Ты меня не расстраивала. Мне приятно видеть, как ты сердишься. А вот она не сердится, — сказал он, глядя в пустоту перед собой. — Когда она сердится, она молчит, когда ей грустно, она тоже молчит. Если она когда-нибудь будет счастлива, она опять замолчит, я уверен.

Это была его самая длинная речь с момента прибытия, и, закончив, он закрыл глаза. Эддис подумала, что он заснул. Она встала и подошла к окну. Оно было прорублено высоко в стене. Подоконник находился на уровне ее глаз, а оконные стекла поднимались почти до потолка. Встав на цыпочки, она заглянула вниз в передний двор. Там было пусто.

— Она имела право, — произнес Евгенидис за ее спиной.

Эддис обернулась.

— Нет, не имела.

— Так чаще всего наказывали воров.

— Не будь идиотом, — отрезала Эддис. — В Аттолии уже лет сто не отрубают руки ворам. И в любом случае, ты не обычный вор. Ты мой Вор. Ты член царской семьи. Через тебя она наказала весь Эддис, и ты это знаешь.

— Эддис не может хозяйничать в ее дворце, — прошептал Евгенидис.

Царица видела, что он устал.

— Мидия тоже не может хозяйничать во дворце Аттолии, — возразила она, повысив голос.

Гален приоткрыл дверь и послал ей предупреждающий взгляд.

— Уходите! — огрызнулась она.

Он покачал головой, но отступил, оставив дверь приоткрытой.

— Это был варварский акт! — Эддис повернулась к Евгенидису. Его глаза были закрыты. — И она пожалеет о нем, — сказала царица, уходя.

У выхода из библиотеки Гален вежливо поклонился, когда она прошла мимо него. Осмотрев Евгенидиса и дав ему новую порцию наркотика, врач обнаружил, что Эддис ждет в библиотеке. Она сидела в одном из кресел, подняв колени вверх и обтянув их длинными юбками.

— Вы сейчас оба плакали, — сказал он.

Эддис шмыгнула носом.

— Я просто злюсь.

— Он недостаточно силен, чтобы рассердить вас. — мгновение врач казался растерянным.

— Да, я знаю, — ответила царица, вздохнув. — Он слишком слаб, чтобы слушать мои крики, и если он умрет, то только по моей вине; и я уже виновата в том, что он потерял руку, и я могу только благодарить богов, что они не позволили ему потерять также и зрение.

Она выдернула из-под верхней юбки краешек нижней и вытерла подолом глаза, затем фыркнула и встала. Гален смотрел удивленно. Она улыбнулась ему.

— Ну, давайте начинайте вашу лекцию.

— Что? — не понял Гален.

Эддис приложила правую руку к груди и торжественно произнесла:

— «Если вас не устраивает качество моей работы, вы можете уволить меня, это ваше право; но пока я дворцовый врач я буду настаивать, чтобы мои рекомендации соблюдались ради благополучия моих пациентов…» Я угадала? — спросила она.

— Да.

— Думаю, я смогу угадать и все остальное, — сообщила царица.

— Спасибо, Ваше Величество, — ответил Гален. — Благодарю, что мне не придется вам это говорить.

Теперь царица Эддиса посещала Евгенидиса, пока он спал. Лихорадка прошла, но оставила его ужасно исхудавшим и слабым, способным только спать большую часть дня и ночи. Гален предупредил, что должно пройти некоторое время, чтобы Царский Вор восстановил свои силы.

В тех редких случаях, когда Евгенидис просыпался, Эддис говорила с ним об урожае, который оказался обильным, о погоде, необыкновенно благодатной, но никогда о своих совещаниях с министрами, начальниками шахт, мастерами царских заводов и командирами ее маленькой армии, и тем более, не о многочисленных дипломатических сообщениях, поступающих из Суниса и Аттолии. Когда он немного окреп и стал просыпаться чаще, она пересказала ему все дворцовые сплетни и извинилась, что теперь не сможет навещать его так часто.

— Даже если бы у тебя было больше времени, Гален все равно не позволил бы.

— Это правда, — согласилась царица. — И он всегда подслушивает, чтобы убедиться, что я не расстраиваю тебя. Держу пари, что он и сейчас приник ухом к двери, — прошептала она и получила в ответ редкую улыбку.

Она откинулась назад, стащила с головы тонкую золотую диадему и запустила пальцы в густые курчавые волосы.

— Иногда мне кажется, что я уже тридцатилетняя старуха, — сказала она. — Все вокруг мучают меня разными вопросами с момента, когда я открываю глаза и до той минуты, когда я засыпаю у себя в комнате. Когда Ксанта будит меня утром, она первым делом спрашивает, что я хочу на завтрак. А я мечтаю, чтобы она просто молча поставила передо мной поднос. Тогда одним решением в день стало бы меньше.