User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Страница 80

Могу ль ступить на этот вот балкон,,

Чьи окна наподобие икон,

Где Ты касался этих колоннад,

Где Ты грустил и пел и в склад и в лад.

Здесь ты оставил свой священный след.

И здесь доныне царствует Поэт!

ПУШКИН:

Моя Свирель! Мой нежный птицепев!

Ты мой помощник в творческой работе,

И, повторяя строчки нараспев,

Остановись на этой самой ноте.

Входи, будь ласкова. И пусть приметят взоры

Дворца и леса зимние уборы.

Пусть заблестят под Солнышком глаза.

И пусть неутомимая слеза

Сбежит по древу мудрости на плаху,

Зажжёт костёр любви на зло вражде и страху.

И за бессмертье кубок выпьем мы,

Отрекшись от сумы и от тюрьмы!

Готов удостоверить подпись я.

Со мною ты и все мои друзья.

Пушкин, 24-30, 19. 02. 1994.

296

Но Свирель Южноуралья всё время что-то задерживает, сколько бы она ни мечтала

побывать в Михайловском.

Остаются только рядом – книги, альбомы, стихи и диалоги с Поэтом. Перед взором –

лишь фотографии Приюта, сияньем муз одетого: Тригорский парк, пруд, река Сороть, холмы,

туманная даль…

Да, вот о чём нельзя забыть. У Гейченко были помощники. Это были люди из разных

уголков страны нашей: учёные и люди рабочих профессий, участники войны и совсем молодые.

Кто-то пришёл из окрестных деревень. Но главное, что их объединяло, это любовь к

Пушкину. Многие знали поэмы и стихи Поэта наизусть. Каждый был готов к любой черновой и

самой тяжёлой работе. Эти люди были надёжной опорой директору Пушкиногорья во всех его

нелёгких трудах.

И благодарность им за их самоотверженность воссылается с Небес теперь и самим

Хранителем… Он ушёл из жизни в 1993 году. 90 лет отслужил Отечеству!

А Свирель, отдавая дань этому чудесному человеку, вовлекает Поэта в диалог, в котором

Сам Пушкин воздаёт должное Семёну Степановичу Гейченко.

Свирель:

О, Пушкин мой! Прийти к Тебе стремлюсь

Сквозь годы, сквозь пургу, сквозь разговоры,

Сквозь ангелов небесных хоры

К Тебе идёт твоя Свирелька-Русь!

Прошу Тебя, найдём тот уголок,

Где расцветает в роще незабудка.

И я уверена, найдётся та минутка,

Когда пройдёмся по твоим лесам,

По косогору. Пряно пахнут травы!

Упьёмся светом Пушкинской дубравы

И Сороти родной, – не ради славы,

А ради встречи этой всё отдам!

Я в мыслях только прикасаюсь к тем полям,

Измятым, как Ты говорил, Твоей бродячей ленью,

К стогам и пажитям селян,

Живущим рядышком с Твоим селеньем.

Я взором лишь слежу за бегом вод,

Голубизной сравнимой лишь с глазами,

Которые всё знали наперёд

И ведали о всём, как Вы сказали Сами.

То Вас на «Вы», то Вас на «Ты» назвать хочу.

Как это получается, не знаю.

От «Вы», как водится, нередко я скучаю,

От «Ты», Вы знаете, нередко хохочу.

Шутник, забавник, маг, насмешник белозубый,

Судили, зная всё, Вы обо всём шутя.

Беспечное кудрявое дитя,

Для всех необходимый, нужный, любый,

Мудрец, шалун, ребёнок и Поэт,

Не знавший старости. Уже в расцвете лет

Прошедший воды, и огонь, и трубы.

Да, медных труб звучанье до сих пор

297

Смущает слух, волнует синий взор.

Но всё, чем дышит грудь

И всё, что шепчут губы,

Всё слышат и река, и плёс, и бор.

ПУШКИН:

Свирель моя, как звонок голос лета

В кудрявости берёзкиных ветвей!

Я вновь услышал прежний зов поэта.

Прошу тебя, вина строки налей!

Упьёмся накануне Дня Рожденья

Родного Пушкина, повесы прежних дней.

Припомним о нежданных совпаденьях

В его судьбе, о странных сновиденьях

И восстановим юности секрет.

Я стих любил, весёлый, звонкий, смелый.

Стих белозубый, как и сам Поэт,

Скакал по Свету много долгих лет,

Как наш Пегас, как луч, прозрачно-белый.

Стих веселился и грустил и плакал,

И вёл в дубравы и водил в поход,

И славил наш славянский славный род,

И выводил друзей моих из мрака,

И создавал свой стиль и свой народ.

Я много делал. И не только мне величье

Воздало время. Мой помощник – Бог.

Я не бряцаю знаками отличья.

Их вид, скажу, претит до неприличья.

Мой символ бег, стрела, Свирель и рог.

Струна – мой знак на вечном лике Лиры.

Я эти струны вещие задел

И не прошу ни дачи, ни квартиры.

Я вечный странник вечности и Мира.

Поэзия – мой радостный надел.

Тебя возьму Свирель, мой милый вестник,

Посмотрим на развесистую ель,

Где Лель-проказник, Пушкинский ровесник

Вызванивает солнечную трель.

Здесь псковский соловей поёт, не прячась

В густых кустах семёновских хлопот.

Здесь Гейченко хранит мой славный род.

Вот это, я скажу тебе, мой друг, всем дачам дача.

О, эта дача Богом создана.

Она – в наследство нашему народу.

Она, восславив нежность и свободу,

Равна Семёну, Пушкину равна.

Да, Гейченко наш гений, мой спаситель.

Ему я верю, знаю и люблю.

298

Его я помнить правнукам велю.

Он ныне, как и я же, небожитель.

О, Гейченко Семён, позволь воспеть

Твой долгий труд и подвиг многотомный,

Твоих хлопот бессчётных груз огромный

И звонкой веры радостную медь.

Вдали от муз, в глуши, наследник пагод,

В тиши лесов, среди грибов и ягод

Мы укрепляли вещий наш союз.

Дай руку мне. Ты видишь, как светла

Поэта длань – она тебе навечно

Дана, как знак Поэтова родства,

Как знак любви, труда и мастерства.

И, несмотря на жизни быстротечность,

По-прежнему беспечна и жива!

Свирель:

О, этот гимн труду и благородству

Я в сердце, милый Пушкин, сберегу!

Душа болит – ушёл спаситель пагод,

Что жил в глуши, среди грибов и ягод.

Он юной жизни радостную влагу

Не отдавал ни злобе, ни врагу.

Оценим подвиг тот по первородству

Высоких Душ, что одолеют мрак.

Многое из того, что видел и чувствовал Семён Степанович в просторах Пушкиногорья,

осталось за пределами его рассуждений и рассказов.

Этим он делился только с самыми близкими людьми.

А причиной умалчивания было то же опасение, которое мешало многим космонавтам

откровенно признать, что полёты в Космос укрепили их веру в Бога, или заставили понять, что

Божественность Мира безусловна.

Однажды, после очередного урагана, который превратил в бурелом большую часть

старых сосен, Хранитель вышел на расчистку парка от бурелома. С ним на эту нелёгкую работу

вышли все сотрудники заповедника.

Кто-то углубился в чащу. Кто-то шёл поодаль. А Семён, остановившись около огромной

древней сосны, поверженной ураганом, обратил внимание на воронов, которые мелькали на фоне

очищающегося от туч небосвода, как чёрные молнии.

С удивлением он обнаружил, как странно и жутковато светились глаза птиц. Их лучи как

будто пронизывали тебя насквозь и вызывали дрожь. Семён невольно перекрестился и

перекрестил пространство заповедника..

И вдруг птицы пропали. Это было необыкновенно и неожиданно. После этого случая он

ещё раз убедился, что ущерб, наносимый заповеднику, не обходится без участия недоброй силы.

Он приобрёл икону Божьей Матери «Утоли моя печали» и хранил её в недоступном для

других месте, часто обращаясь к ней мысленно в самые трудные моменты жизни.

299

Однажды, – это было в начале 70-х годов, – Семён шёл по тропинке и увидел, что

навстречу ему идёт человек среднего, скорее даже – высокого роста. Он был в ярко-красной

рубашке под поясок. Тёмно-каштановые волосы золотились под жарким июньским Солнцем.

Приближаясь к незнакомцу, Хранитель заметил во всём облике его нечто очень близкое и

родное. И вот он уже не сомневался – навстречу ему шёл сам Пушкин.

Те же густые, но не чёрные, а скорее русые бакенбарды, походка упругая, быстрая,

спортивная.

Лицо озарилось белозубой улыбкой, на Солнце блеснули знаменитые пушкинские перлы.

А глаза, глаза! Они сияли, сверкали синими огнями, источая необычную магию доброты

и света.

Вся фигура Поэта была окутана сиянием. Семён заметил, что Поэт был подпоясан не

ремешком и не пояском, а обыкновенной довольно толстой верёвкой.

Гейченко не почувствовал ни удивления, ни испуга. Он готов был произнести

приветствие и только открыл рот, как видение исчезло. Как будто ничего и не было…

Он рассказал об этом случае только жене.

Она не удивилась и, в свою очередь, сказала ему, что однажды в усадьбе Тригорского на

аллее видела пару: мужчину и женщину в одеяниях 19-го века. И по силуэтам угадала, что это

был Пушкин и Анна Керн. Больше к этому разговору они не возвращались.

Но следующий случай, произошедший с директором Заповедника, ещё более укрепил в

нём чувство глубокой убеждённости, что вся жизнь его и деятельность в Святогорье находится