Владислав Тимофе - Сумрак в конце туннеля (сборник) Страница 9

   Голова чудища возвышалась над бортом, прямо под стр елой крана. Оно внимательно изучало меня, соображая, под каким соусом лучше подать малышам новый вид дичи…

   Как сомнамбула, не отрывая взгляда от гипнотизирующих глаз насекомого, я медленно нажал пальцем на колесико зажигалки, вызвав в ответ появление чуда. Огонь животворящий! Он вывел всех из оцепенения. Жареный сталкер в рацион насекомого явно не входил и, испугавшись, что пища испортится, оно активно начало забираться на борт, еще более накренив своим весом баржу. Не дожидаясь, пока чудище взгромоздится на судно, я поджег фитили и рванул по качающейся, как во время шторма, палубе за возвышавшуюся на ней небольшую надстройку. Что там творилось за моей спиной, я уж проверять не стал – как-то не до того было.

   Взрыв, по моим расчетам, или прозвучал слишком рано, или мешала качка, но за рубку удрать я так и не успел. Чудовищной силы удар взрывной волны толкнул меня в спину, придав нешуточное ускорение. Распластавшись на пузе, я проскользил почти через всю палубу и, подскочив как ошпаренный, не помня себя от ужаса и легкой контузии, даже не заметив препятствия в виде просвета между баржей и набережной, перелетел через борт и что было силы припустил к ближайшим руинам. Сзади, среди оглушающего грохота и скрежета раздираемого металла, слышалось полное боли и злобы стрекотание насекомого.

   Остановился я, только когда мой изголодавшийся мозг отчаянно стал требовать кислорода. Перед глазами стояли огненные круги, а из груди вырывалось хриплое дыхание. В ушах до сих пор шумело – или после взрыва, или от чрезмерной нагрузки, а скорее всего, по обеим причинам сразу. Возвращаться для проверки результатов моего бегства не хотелось, да и не было сил. Оглянувшись, я в предрассветных сумерках заметил над воронкой заходящего в атаку демона. Шума крыльев насекомого в ответ не последовало, а через секунду охотник с характерным победным кличем взвился ввысь, унося в лапах извивающуюся личинку.

   Это не моя битва. В данном случае: враг моего врага – мой друг. Хотя никогда не думал, что такое можно сказать про демонов…

   Не помню, как я попал на станцию. Сознание урывками фиксировало дорогу назад, периодически выключаясь на прямых участках. Благо, никто мне по пути не попался – оказать сопротивление в таком состоянии я бы тупо не смог. Да и нечем было: из оружия у меня остался только верный «стечкин» да нож. Автомат заклинило осколком, попавшим в него во время взрыва. Правда, если бы не он, кусок железной трубы размером с ноготь был бы у меня в спине, и тогда я бы чувствовал себя несколько хуже, чем сейчас.

   После того как массивные гермоворота открылись, я без сил свалился на руки постовым и провалился в спасительную тьму.

  * * *

   Первое, что предстало моим глазам, был сероватый докторский халат. Наверное, мой мутный взгляд был слишком выразительным и вопрошающим, поэтому мне сразу ответили на еще не заданный вопрос:

   – Ты в госпитале на Тульской. Переутомление. – Доктор и сам неважно выглядел, похоже, этот диагноз был у него личным. – Полежишь еще немного – и можно будет вставать. Начальник станции давно тут вокруг палатки кругами ходит… Но тебе надо вылежаться. Иначе ничего не сможешь связно рассказать.

   Он был прав, я бы еще поспал часок-другой. И потом, очень хотелось отложить до лучших времен рассказ о демонах, личинках и летающих монстрах. И особенно – о пропавшем сталкере. То, что с ним случилось, мне теперь в кошмарах сниться будет.

   Но поспать мне не дали. Услышав голос врача, в палатку заглянул начальник Тульской и, с ходу отфутболив возражения доктора фразой: «На том свете все выспимся», бесцеремонно уселся возле меня.

   – Рассказывай…

   – Может, позднее? Высплюсь – сам приду.

   – Ты че, ошалел? Безопасность станции на кону, а ты – «спать»!

   Пришлось отогнать дрему и рассказывать. Я, как смог, описал свое приключение, уделив особое внимание насекомым.

   Начальник станции выслушал меня и, кажется, поверил. Особенно его обрадовало уничтожение самого большого монстра. Мне пообещали разведать обстановку силами местных бойцов, окончательно взорвать вход в недействующую вентиляцию, а если выжило много личинок, опять обратиться за помощью в Полис. В таком случае меня пришлют сюда снова как уже опытного специалиста по насекомым (черт, еще приклеится кличка «энтомолог»). Что поделаешь – теперь такая служба. Я обязан вносить свой вклад в копилку общечеловеческого опыта. Меня этому учили, и я, как выяснилось, это умею.

   Сейчас же меня даже не волновала, а прямо-таки ставила в тупик иная проблема: необходимость составления отчета. Я даже не представлял, с какого края подступиться к описанию того, что со мной произошло. Ох, и намучаюсь я с формулировками…

  * * *

  Я и не знал, что это такая радость – вернуться домой. Кратковременные отлучки на поверхность, которые были раньше, не считаются. Теперь я понял, что такое быть сталкером Полиса. Как минимум, это значит, что родные станции я теперь буду видеть не так часто, как мне хотелось бы. Но мне понравилось! Я чувствовал себя настоящим… Нужным. Не знаю кем, но никаких приставок «стажер» надо мной больше не висело. Наступило ощущение полного соответствия своему званию. Я – сталкер, а мой испуг остался далеко позади, на Тульской. Я смог преодолеть его. Выдержал свой последний экзамен. А еще я понял – только теперь – ту помпезную фразу, которую услышал от Полковника в четырнадцать лет: «Кто, как не мы, сталкеры, станет на защиту людей? Мы – действительно та надежда, которая освещает темный туннель будущего. С нами у человечества есть будущее и шанс на выживание».

   Отныне мой сталкерский жетон больше не воспринимался тяжелым чужеродным предметом, оттягивающим карман . Он занимал свое место, прикрывая сердце от предательской пули или внезапного удара. Его тяжесть успокаивала и придавала уверенности в том, что все будет хорошо.

     Сломай меня, ведь у меня внутри

     так много интересной хренотени!

     Не медли!

     Ну, давай – на раз-два-три…

     Когда ты подле станешь на колени —

     ладони окунешь в меня, как в пруд,

     в надежде, что тщедушный головастик

     в них попадется,

     боль сомнет мне грудь,

     даруя ослепительное счастье.

     А нити, что идут от рук и ног,

     порвутся, будто жалуя свободу.

     Сломай меня! – я сам ищу предлог

     стать частью голубого небосвода,

     прибитого гвоздями к потолку

     ответственным за смену декораций.

     И после всем правдиво растолкуй,

     что куклам очень свойственно ломаться [1 - Майк Зиновкин.].

   – Ну ты и дурак, – цедит сквозь зубы Дед.

   – Знаю, – мне нечего ему возразить, многолетний спор давно исчерпал все доводы «против».

   – Зачем идешь, если знаешь? – привычный вопрос, который он не может не задать.

   – В этом году она не опоздает.

   Дед – ему нет и тридцати, прозвище его обманчиво – нервно трясет головой. Длинная, абсолютно седая челка падает на лоб, лезет в глаза.

   – Однажды ты не верне шься, – он убирает непокорные волосы, расчесывая их всей пятерней, словно гребнем. Шевелюра не слушается его, и вскоре движение неумолимо повторится. – Может, даже сегодня.

   Не раз повторенное «знаю» застревает в горле. Улыбаюсь, наверное, чуть вымученно:

   – Ты пессимист.

   – А ты самоубийца!

   Дед нервничает, всегда нервничает, когда провожает меня наверх, но никогда не говорит про смерть. Сегодня запретное слово, намек на него впервые срывается с его уст… он нервничает.

   – Мне пора. – Извиняюсь, показывая на часы. – Правда, пора.

   Это ложь, но я не хочу слышать его последний аргумент.

   – Моя сестренка любит тебя, а ты делаешь ей больно. Каждый раз. Всегда делаешь больно.

   – Прости меня, Дед.

   Все заканчивается так, как и должно. Наши речи пусты, мы лишь повторяем заученные фразы. Только боль всегда н астоящая.

   Я иду не оборачиваясь. Мне не нужно оборачиваться, чтобы увидеть, как Дед машет вслед рукой, а быть может, крестит меня в спину, судорожно нашептывая неслышимые молитвы. Он обожает свою единственную сестру и ненавидит меня за то, что я не могу принять ее чувства. Ответить на них. Мы так зависим от тех, кого любим…