Майкл Мортимер - Тайна девичьего камня Страница 9

Он перевел дух и опять рассмеялся. Элиот просто сидел спокойно и ждал. Он решил дать Фрэнку выговориться.

— …а потом она сказала еще кое-что, может быть, вам это покажется диким, но Гарбо была своеобразным человеком… мягко говоря. Во всяком случае она сказала, что обычно кладет свою оскаровскую статуэтку — а теперь держитесь — вместе с камнем в постель, и тогда камень еще дольше сохраняет тепло, несколько суток вроде бы… Мы были немного выпивши, и все это кажется невероятным, но благодаря камню она действительно лучше себя чувствовала, это уж точно. Потом я встретил ее еще раз, через несколько лет, опять в Нью-Йорке, и тогда я спросил ее, есть ли у нее этот магический камень, и она только рассмеялась. Garbo laughs[12], ха-ха… Да, во всяком случае… Но она больше не хотела говорить о камне, будто просто проговорилась в первую встречу. Но я понял, что камень по-прежнему у нее, как пить дать. И тогда я подумал, что после ее смерти, при всем уважении, конечно, постараюсь стать первым — ну, если ее вещи потом будут продавать публично, хотел я сказать… И… Разве все это не чистая фантастика?

Элиот улыбнулся и немного подождал, но когда он опять увидел радостный взгляд Фрэнка, решил, что надо хоть немного проявить интерес.

— Не понимаю. Почему она клала в постель оскаровскую статуэтку? — спросил он.

— Видишь ли, — улыбнулся Фрэнк, — она и это мне рассказала. Хотя это было позже, на ужине в отеле «Вальдорф», когда мы уже немного набрались… Так вот. Она берет своего «Оскара» в кровать и иногда его гладит. Она так злилась на Голливуд, ну, вы знаете… они дали ей эту статуэтку гораздо позже, а не тогда, когда она была звездой. Ей было обидно… Может, я что-то не так понял, но она говорила о том, что кладет в грелку этот самый камень. А еще берет с собой в кровать статуэтку «Оскара»… И чувствует себя принцессой, это лучше всех наркотиков в мире…

Синатра рассмеялся.

— А теперь он мой! Камень мой, я увидел его в каталоге «Кристи» на прошлой неделе и сразу же подумал, что это он и что он будет мой! Ведь у меня тоже есть «Оскар» — теперь вам ясно? Я могу подогреть этот камень вечером, а утром меня больше никогда не будет мучить кашель курильщика, так ведь?.. И я буду хорошо себя чувствовать даже после похмелья, я могу класть «Оскара» и камень в грелку… ха!

Он начал ходить по комнате кругами, напевая «You make me feel so young» и с интересом рассматривая черные линии и разноцветные поля на картинах Мондриана.

— И даже если она, может быть, чуточку приврала там, в «Вальдорфе», что тут такого? Это же все равно камень Греты Гарбо! Понимаете? Это вам не шутка! Вы когда-нибудь видели такую же красавицу, как она? Вы когда-нибудь видели у кого-то такие же фантастические глаза?

Всплеснув руками, он повернулся к ним обоим и широко улыбнулся. Морщины на загорелом лице теперь казались глубже, чем раньше. Элиот их видел, но взгляд голубых глаз под мягко изогнутыми бровями был еще яснее, чем обычно.

— Послушайте! О какой такой пластинке мы должны были здесь говорить?

9

Ида почувствовала чью-то руку на своем плече. Кто-то помог ей встать на ноги. Несколько господ во фраках. Ей показалось, что у нее отнялись ноги. Кто-то осторожно свел ее вниз по лестнице. Блондинка в плотной одежде. Женщина задавала Иде вопросы. Ида пыталась отвечать, но сама не слышала, что говорила. Им встретились мужчины во фраках, которые бежали, держа в руках дипломаты.

— Послушай! — Ида услышала голос женщины. — Hello, my name is Jenny Strömmer, I am a police officer[13].

Они пошли дальше. Ида пробормотала что-то в ответ.

— Вот как, да ты шведка, — сказала Йенни. — Как хорошо, тогда мы с тобой будем говорить по-шведски. Как твоя фамилия? Или нет, подожди немного. Давай присядем и обсудим то, что случилось.

Голова у Иды пошла кругом.

В конце концов Иду усадили на хромированную табуретку в ратушной кухне и завернули в теплое желтое одеяло. Из кармана женщина вынула рацию.

Ида во все глаза смотрела на оформление большой кухни. Официанты, расстегнувшие свои белые форменные рубашки, скользили мимо, бросая на нее нервные взгляды.

И тут ее посетила первая ясная мысль.

Шкатулка.

Она быстро сунула руку в свою вечернюю сумочку.

Да. Что-то твердое. Шкатулка. Наверное, она подобрала шкатулку и положила ее в сумку.

А бумага?

Да, письмо она тоже взяла, бумага, которую украл Лобов, тоже лежала в сумке. Хорошо.

Не ходи в полицию.

Его оживленный голос с хрипотцой: «Ничего не давай полиции…»

У нее не было слез, она только почувствовала огромную пустоту внутри.

Что же произошло?

Глаза, как они могли… взорваться?

И эта фраза, на ломаном русско-английском, которую он повторил несколько раз:

«Передай Альме, что я ее люблю».

Йенни вернулась со стаканом воды.

— Подожди здесь немного.

Йенни показывала дорогу двум водителям «скорой», которые бежали со складными носилками. Двое других мужчин: один спустился по мраморной лестнице и вымыл руки, у другого на рубашке под фраком была кровь. Оба явно врачи, которые первыми прибыли на место происшествия.

Она услышала разговор охранников с шеф-поваром, который должен был приготовить что-то вроде позднего ужина.

— Праздник должен продолжаться, — сказал кто-то.

— Ничего не говорите гостям.

— Повезло, что это случилось наверху, под крышей, никто ничего не видел, кроме этого светотехника.

Затем несколько человек много раз повторили слово «полиция безопасности».

На Иду вроде бы никто не обращал внимания.

Ей стало нехорошо, и она закрыла глаза.

Глаза… кровь…

Надо позвонить Альме.

Она приподнялась на банкетке, и к ней сразу же подошла Йенни.

— Я хотела бы, чтобы ты немного здесь посидела. С тобой все в порядке?

— Мне плохо, — выдавила из себя Ида и внезапно почувствовала слабость в коленях.

— Я провожу тебя. Пойдем.

Ей помогли встать на ноги, и Йенни спокойно и четко рассказывала, как они вместе должны пройти десять метров до служебного туалета. Ида вспомнила, что такое шоковое состояние, она видела это в кино. Люди с отсутствующим взглядом, закутанные в серебристые одеяла…

А теперь, наверное, я сама в шоке.

Ну и что тут такого? Только чувствуешь сосредоточенность. Как будто все вокруг тебя происходит очень медленно, а сам ты действуешь быстро.

— Жду тебя снаружи, — сказала Йенни, открыв дверь туалета.

Ида повесила теплое одеяло на крючок и опустилась на черное сиденье. Дурнота не проходила, но ее не рвало. Она сидела и смотрела на рулон бумажных полотенец с логотипом «Катрин».

Всего лишь через несколько секунд, как ей показалось, в дверь постучали.

— Эй, — послышался голос Йенни. — Ну как ты там?

— Да так, — ответила девушка. — Мне плохо.

И тут она услышала, как кто-то вызывает Йенни по рации.

— Ответ нет. Я нахожусь со свидетелем происшествия, она в плохом состоянии. Прием.

Из рации донесся трескучий голос.

— Да. Понял. Прием.

В дверь опять постучали.

— Послушай. Мне надо сделать одно дело. Это очень быстро. Я скоро вернусь. Ты никуда не уйдешь?

— Нет. У меня болит живот.

— Это серьезно? Как ты думаешь, тебе нужен врач?

— Нет. Не до такой степени.

— О’кей. Никуда не уходи. Если выйдешь до моего прихода, жди здесь меня или кого-нибудь из моих коллег. Я хочу, чтобы тебя осмотрел врач. На всякий случай.

Ида услышала, как Йенни опять вызывают по рации, но треск стих, и она поняла, что Йенни отошла от двери.

Ида сразу же достала свой мобильник и нажала на последний звонок. Это был палиндромный номер Альмы.

Что сказать, она не знала, но чувствовала, что обязана позвонить.

Ну, отвечай же, бабушка. Отвечай, ради бога…

10

После девяти длинных гудков раздался голос Альмы:

— Да?

— Лобов умер, — прошептала Ида.

Сначала в трубке наступила тишина.

— Что… что…? Ида?

— Лобов умер. Несчастный случай.

— Где… как это произошло? Ты где?

— На Нобелевском банкете.

Ида продолжала шептать.

— Не понимаю. Что случилось? — спросила Альма надтреснутым голосом.

— Он рухнул. У моих ног. Они думают, что я в шоке. Здесь полиция.

Стало опять тихо. В трубке был слышен только шум — это мобильная сигнальная мачта в Швеции по очень длинным медным проводам в телефонной сети посылала сигнал, который в конечном итоге приняла базовая станция в далекой Москве и передала его Альме.

Но она дышала — Альма тяжело дышала.

Затем Ида услышала сухое покашливание, откуда-то с другой стороны Балтийского моря.

— Ида, — произнесла Альма. — Ты можешь спокойно рассказать, как это случилось?

— Я спокойна… Он должен был дать мне шкатулку. Он говорил, что чувствует — его преследуют. И он дал мне тайное письмо. А потом сверкнула молния. Сильный свет. Его глаза, его глаза, они только… из них пошла кровь. Кровь залила очки. А потом он упал.