Грант Матевосян - Мы и наши горы Страница 7

— Дайте же заснуть, чёрт возьми, вот заладили: мясо да мясо!

Дядюшка Аваг рассмеялся:

— Ох, чтоб моль тебя изгрызла, Ишхан ты, Ишхан…

И вот с этой минуты перестала расти невестка Ишхана, даже наоборот — становилась всё меньше и меньше и вдруг превратилась в младенца. И… и тут родство Ишхана с хозяином овец сорвалось.

— К нашему стаду пристали четыре овцы местной породы, молоденькие, жирные, как раз для шашлыка, и пусть-ка теперь тебя грызёт моль, Аваг, а я погляжу на это.

В темноте послышалось, как ноги Завена влезли в сапоги. Затем он коротко приказал:

— Аваг, шампуры приготовь! Ишхан, дровишек подбрось в огонь! Павле, воды принеси! — И громко и с чувством продекламировал, наверное, из Туманяна: «Я схватил эту поганую собаку за горло и задушил его, вот так…»

Такой решительный оборот дела понравился Ишхану:

— Чего только не знает наш Завен, а? Десятерых с высшим образованием за пояс заткнёт. «Собака-турок оскорбил мою нацию… я схватил…» А как ты ещё говорил, Завен, помнишь: «Умри, Цезарь!»

Всё остальное было сделано быстро, с какой-то даже лихорадочной торопливостью и в полном молчании. Только Ишхан несколько раз повторил: «Однажды в Алеппо я схватил эту поганую собаку за горло…» (Потом во время следствия бедный Ишхан никак не мог припомнить название «Алеппо» и крепко выругался, помянув при этом отца своего, который не дал ему должного образования. Потом, чтобы восполнить пробел в показаниях, сказал, что Завен в тот вечер декламировал стихотворение Туманяна «Пёс и кот».)

Так пастухи не сказали ни слова, пока не съели первый шампур. Потом заговорил Завен:

— Всё-таки мясо у местной породы куда вкуснее, чем у мериноса.

Потом собаки залаяли, давая знать, что к стаду приближается человек. Беспокойство собак передалось пастухам, в только тут они вдруг смекнули, что ими совершено не что иное, как воровство. Беспечный Аваг удивлённо присвистнул, а у «свата» Ишхана кусок застрял в горле.

— Яго, Яго… ах, Яго, — сказал Завен и продолжал спокойно жевать, так как узнал голос человека, прикрикнувшего в темноте на собаку.

— Ого, какую встречу нам устроили! — У костра вырос Телефонный Сако. — Налетай, братцы! — крикнул он идущим вслед за ним пятнадцати пастухам. — Ну-ка, что тут у вас такое?

Ишхан не растерялся, крутнул шампуром перед самым носом Сако и сказал: «Во-ров-ство». Рука Сако, протянувшаяся было к шампуру, опустилась: «Нехорошее дело вы сделали…» Ишхан продолжал дурачиться. «Да ну тебя в самом деле!» — рассердился Сако.

Потом к костру подошли остальные пятнадцать пастухов.

— И вправду пир! А чего это вы все притихли?

— Проворовались. Чужих овец зарезали.

— Чужих так чужих!

Слыханное ли дело, чтобы двадцать человек, когда они соберутся в кучу, пораскинули как следует мозгами? Когда народу много, и воровства не видно, и совесть помалкивает, и стыд тоже. Так что «республика» пастухов преспокойно наелась вкуснейшей баранины. А уж кто прирезал остальных трёх овец — неизвестно, да и неважно это. И все ли четыре овцы были прирезаны — тоже неизвестно и тоже неважно. Главное, пастухи наелись до отвала.

В полночь собаки опять залаяли.

— Ещё один голодный, наверное, пусть подходит…

«Ещё одним голодным» оказался Реваз. Накормили его пастухи на славу. И когда он уходил уже, вспомнив цель своего прихода, крикнул из темноты:

— Ребята, забыл спросить, овец я потерял, не видали — две белые, две чёрные? — Реваз был уже далеко, пастухи имели полное право не расслышать его или же плохо расслышать, и они тут же воспользовались этим правом, потому что не знали, что ответить.

— Чего-о-о? — закричали пастухи вперебой.

— Овец своих ищу, не видали — две белые, две чёрные…

— Чего-о-о?

— Овцы, говорю, потерялись, не видали?

— Не слышим…

— Овцы, говорю, овцы…

— Овцы?

— Овцы.

— Какие овцы?

— Мои овцы. Не видали, говорю?

— Не слышим, громче…

Так, перекликаясь, они двигались навстречу друг другу.

— Говорю… Слышите?..

— Слышим…

— Овцы… Слышите?..

— Слышим…

— Потерялись… Слышите?..

— Слышим…

— Не видали?

— Громче говори…

— Не видали-и-и?

— Кого?

— Овец! Моих овец!

— А-а-а?

— Овец потерял, слышите?

Они орали что было мочи и всё ближе подходили друг к другу. Наконец подошли так близко, что совестно было уже и кричать и делать вид, будто ничего не слышно, Реваз осипшим голосом сказал:

— Овцы мои пропали — две белые, две чёрные. Может, говорю, к вам сюда забрели? Горло надорвал из-за них. Будь они неладны!

— То есть, ты хочешь сказать, что надоели тебе твои овцы?

— Со вчерашнего утра ищу проклятых.

— Ну, раз так, присаживайся к нам. — И пастухи снова усадили Реваза к костру и стали с жаром рассуждать, что с этими овцами всегда так, сегодня найдутся, завтра опять пропадут, лучше обменять их на что-нибудь надёжное, что уж наверняка не пропадёт. Да и вообще, он, Реваз, славный человек, они это давно знают, и сестра у него славная, сколько в Антарамече невесток со стороны, а второй такой домовитой не найдёшь. А блаженной памяти бабушка Реваза петуха однажды пожертвовала церкви Антарамеча. Помнится, Аваг сам зарезал этого петуха. Добрая была старушка. Постойте, постойте, как её ввали? Лусерес?6 В самом деле, светлая была старушка. Отчего это она умерла? Жаль, ах, как жаль, что же это доктора не смогли, что ли, помочь ей? Так вот и водится на этом свете — хорошие люди рано уходят. А как поживает сосед Реваза, Аветик? Нет у него такого соседа? Не может быть, ну как же, Аветик, высокий такой…

— Вы это про Аванеса?

— Ну, конечно, про Аванеса. А мы заладили: Аветик да Аветик. Ах ты, Аванес, Аванес…

А ведь они у этого Аванеса деньги в долг брали. Деньги эти однажды в райцентре им понадобились… И пусть Реваз не в службу, а в дружбу передаст Аванесу эти деньги — вот они. Как он кстати подвернулся, этот Реваз, а? Ай да Реваз!

— А овец мне не искать, говорите?

— Не ищи.

— И Аванесу денег вы не должны?

— Не должны.

Дроби

Давно ещё в Антарамече произошёл такой случай: в восемнадцатом то ли в двадцатом году двое парней — Саргис и Егор — зарезали вола. «Вы, что же, ребята, медведи, что ли, целого вола задумали съесть», — смеялись в селе. «Да не медведи мы… Просто прослышали мы, что Асатур дашнак7, вот и решили проучить его», — горячо оправдывались они пять лет спустя, когда один из них уже был председателем сельсовета, а другой — финработником. Не так обстояло дело, конечно. Просто захотелось ребятам зарезать вола. «Да и хромал он, кажется», — говорил пять лет спустя Егор.

Хромал? Может быть. Ну, коли хромал, то Саргису и Егору, понимающим толк в земле, трудно было представить этого вола переворачивающим борозды — хромота превращает мышцы животного в обыкновенное мясо. Но как бы там ни было, они зарезали вола и… растерялись, не знали, как с ним разделаться. До того растерялись, что решили повесить тушу в сарае у Егора — пока что-нибудь придумают. И пока они придумывали выход из положения, ночью в сарай сбежались все кошки Антарамеча в полном составе, так что, сосчитав их, можно было узнать, сколько в селе хозяйств. Ну, а дальше — дальше события развернулись следующим образом: в сарае началась кошачья перепалка, поднялся невыносимый визг. Егора с Саргисом водворили в тюрьму, потом отправили на передовую, откуда они дали дёру, с тем чтобы со временем прозваться красными партизанами. Сейчас Саргис и Егор живут, здравствуют, получают пенсию и таскают за уши озорников, набедокуривших в школе: «Твой отец за то кровь свою проливал, чтобы ты тут стёкла бил?»

Теперь, когда «республику» пастухов взяли под арест, в селе снова вспомнили историю с волом.

— Значит, если бы не кошки, не попали бы вы в руки дашнаков, товарищ Егор…

— Ага.

— И партизанами бы не стали, не получали бы пенсию…

На следующий день Ишхан принёс домой мяса. Жена Ишхана отнесла мясо соседке: у той вернулся из города сын, работник милиции. Говорили, что его уволили с работы будто бы за взятку, так это было или нет, — неизвестно.

— Наплевать, — сказал он сам, — в чабаны пойду, дышать буду свежим воздухом — красота! Живут же другие в деревне. Вот поем сейчас хорошего шашлычка и начну новую жизнь. Жаль только, мяса маловато.

Ишхан объяснил ему: мяса больше не осталось, конечно, знали бы — отложили бы, а то Телефонный Сако так объелся этим мясом, что потом целый день из-за камня не вылезал.

— А может, у Сако есть мясо?

— Да говорят же тебе, всё съели.

— А кто овцу зарезал — может, у хозяина найдётся?

— Ну как же ты не понимаешь, никакого хозяина нету, просто я зарезал четырёх овец гетамечского Реваза… Не окажись Реваз добрым человеком — не обобрались бы сраму. Но Реваз молоде-ец, дали мы ему денег, сколько надо было, ещё и поблагодарил нас.