Преданность - де Виган Дельфин Страница 12

Внезапно реальность вновь вступила в свои права. Все случившееся не приснилось мне и не померещилось: я только что сорвала урок Элианы Вертело и обругала ее при детях последними словами.

СЕСИЛЬ

Несколько недель назад я зашла в кабинет Уильяма. Не за чем-то конкретно. Каждое утро, когда все уходят, я обследую квартиру. Подбираю вещи, раскладываю по местам, поливаю цветы, проверяю, всели в порядке, все ли как положено. Я думаю, так поступают все неработающие женщины — ежедневно проходят свой маршрут, это способ очертить свою территорию, почувствовать, где проходит граница между миром внутренним, домашним, и внешним. И в то утро я, как обычно, совершала свой обход.

Я никогда не задерживаюсь надолго в кабинете Уильяма из-за застарелого запаха табака. Обычно я только раздвигаю там шторы и открываю окно, а потом в конце дня захожу снова и все закрываю. Уильям проводит у себя в кабинете большую часть вечера, и до этого дня я думала, что он читает прессу или что-то делает по работе. Но в то утро, едва войдя в кабинет, я обратила внимание на комок смятой бумаги в мусорной корзине. Не знаю почему. В мусорной корзине Уильяма часто валяются бумажки, так что у меня не было никаких причин наклоняться и подбирать эту, а потом разглаживать ее и читать. Однако именно так я сделала.

Текст был написан его рукой, на бланке компании. Над абзацами явно работали, в нескольких местах — правили, одни слова были заменены другими, и стрелка показывала, что фразу из середины надо переставить в конец. Это был черновик, но текст совсем не походил на доклады, которые Уильям писал по работе. И тогда я прочла его от начала до конца. На самом деле я несколько минут стояла столбом и все читала и перечитывала эти строки, пышущие ненавистью и агрессией, какой-то невероятной злобой; я не могла поверить, что Уильям способен писать такие вещи, это было невозможно, немыслимо. Зачем он переписал такую мерзость. Я попыталась включить его компьютер, я все цеплялась за мысль, что найду там этот текст в той или иной форме и что по неясной мне причине муж списал оттуда речи какого-то безумца. Но доступ к компьютеру был защищен паролем. Я вышла из кабинета с бумагой в руке, меня едва держали ноги. Я сходила к себе в комнату за ноутбуком и села на диван. Все движения я выполняла не думая, словно какая-то часть меня взяла на себя управление, а другая, наоборот, не желала докапываться до истины, чтобы и дальше жить в неведении. В строке поиска в гугле я ввела первые четыре фразы из текста Уильяма и нажала «enter». Появился текст полностью. Он был отформатирован, и все исправления, присутствовавшие в черновике, внесены. Текст был опубликован за подписью Вилмор75. Мне понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что передо мной блог, который Уильям создал под псевдонимом и куда он регулярно выкладывает свои реакции, соображения, комментарии по поводу всего на свете.

Затем я ввела в строку поисковика этот псевдоним и получила десятки комментариев, десятки постов Вилмора на информационных сайтах и дискуссионных форумах. Комментарии были злобные, агрессивные, полные ненависти, непристойных деталей и ругательств, передергивания и провокаций, и они, похоже, снискали ему своеобразную славу в социальных сетях. Я просидела несколько часов за экраном как в ступоре, лихорадочно кликая страницу за страницей, несмотря на подступающую тошноту. Когда я закрыла ноутбук, у меня ныл затылок. На самом деле у меня все ныло.

Теперь я в состоянии описать эту сцену, то есть могу рассказать, как я обнаружила существование двойника Уильяма. Но сначала несколько дней для меня было невозможно вообще ни о чем говорить, потому что я не могла произнести некоторые слова.

Да, невозможно было представить, что «дрочила», «поблядушка», «срань поганая», «сука», «макака», «черножопый» и так далее могут быть написаны моим мужем, иначе говоря человеком, с которым я живу больше двадцати лет, наряду с другими словами с явно расистским, антисемитским, гомофобным и женоненавистническим смыслом. И все же эта мутная, болезненная, вывернутая наизнанку, но по-своему ловко написанная проза принадлежала ему. Мне понадобилось время, чтобы принять факт, что именно Уильям три с лишним года подряд вел этот блог и комментировал в таких выражениях политические события, новости прессы, а также многочисленные сенсации, которые ежедневно выбрасывает интернет. Мне понадобилось время, чтобы передать содержание этих фраз без экивоков, в лоб, то есть чтобы произнести их своими губами в присутствии доктора Фельсенберга хотя бы в качестве образчиков, для иллюстрации.

Я не могла поверить, что Уильям способен думать и постить такие гадости. И одновременно я словно бы всегда это знала.

Кстати, странная штука: какое вдруг наступает умиротворение, когда всплывает то, чего ты не хотела видеть, но все равно знала, что оно есть, спрятано глубоко-глубоко… Какое облегчение чувствуешь, когда подтверждается худшее.

ТЕО

Вдруг его начинает мутить сильнее. Голова падает на руки, — Тео знает, что нельзя ее опускать, надо смотреть вдаль, зафиксироваться на какой-нибудь точке на горизонте, но он весь скрючен, прижат к шкафу, ему вообще не пошевелиться. В их тайнике под спуском в столовую нет никакой дали, не за что зацепиться взглядом. Когда он поднимает глаза, качка усиливается. Он дышит медленно и размеренно — главное, чтобы не вырвало. В этот конкретный момент не важно, что его могут обнаружить, не страшно, что на обратном пути он застрянет под шкафом. Хочется только, чтобы все перестало вертеться. И чтобы разжались тиски, которые сдавливают ему череп.

Утром он взял у отца старую бутылку мартини, где оставалось около трети. Горлышко засахарилось, он едва смог открыть пробку. В метро сунул нос в рюкзак и понюхал. У мартини был приятный приторный запах, и он подумал, что легко сможет выпить больше, чем в предыдущий раз.

Чтобы натощак ощутить опьянение сразу и интенсивней, он почти не ел в столовой. Он здесь один, потому что Матис на уроке латыни. Он дождался, пока все ученики разошлись по классам или кружкам. А потом двинулся к лестнице, проверил, что никто не видит, и залез в тайник. Вдруг оглушительный гам заполняет коридоры. Смех, выкрики — и помимо этого словно какое-то подспудное течение, которое различает он один, воспринимающий звуки с необычной остротой: пересекающиеся потоки учеников, шарканье подошв по линолеуму, шорох соприкасающейся одежды, движение воздуха, сопровождающее эту ежечасную миграцию, весь этот балет, который он не видит, но считывает каждое движение. В голову ударяет волна жара. Надо еще немного продержаться до выхода, чтобы не стошнило, и когда он будет в состоянии лечь на пол — проползти под шкафом. В данную секунду он на это не способен.

Коридоры пустеют, гомон мало-помалу спадает. Он опаздывает на английский. Сейчас Матис уже точно начнет беспокоиться. Он не сказал ему, что пойдет в тайник.

И вдруг пронзает мысль: никто не знает, что он здесь.

В наступившей тишине он засыпает.

Когда Тео просыпается, он вообще не понимает, который час. Мобильник не включается — разрядился.

Он мог проспать десять минут, а мог и два часа. А вдруг уже вечер? А вдруг коллеж заперли?

Он прислушивается. Издалека доносится громкий голос из какого-то класса. Тео с облегчением переводит дух.

Теперь он может лечь на пол и ему не будет казаться, что голова сейчас откатится в сторону. В этом положении он продолжает тихонько дышать, борясь с тошнотой. Он переворачивается на спину, ухитряется найти нужный угол и начинает протискиваться под днищем. Тут счет идет на миллиметры, главное — не запаниковать, когда ты весь под тяжелым шкафом, потому что зазора уже практически нет.

Он сумел выбраться. При ходьбе его качает, ему трудно прямо ставить ноги — такое странное ощущение, что при каждом шаге проседает пол. Приходится идти вперед, придерживаясь за стенку.

Он смотрит на школьные часы — урок английского скоро закончится.