Слушай Луну - Морпурго Майкл Страница 18

Я заметил, что она предпочитает всем остальным общество юного Альфи. Миссис Уиткрофт подтвердила мое наблюдение. По словам миссис Уиткрофт, когда сегодня с утра Альфи перед уходом в школу отправился кормить кур, Люси последовала за ним во двор. Хотя миссис Уиткрофт это радует, она призналась мне, что у нее вызывает досаду то обстоятельство, что Люси с такой охотой вышла на двор с Альфи – притом по собственному почину, – в то время как сама она не раз безуспешно пыталась уговорить Люси сходить с ней вместе на ферму или проведать дядю Билли на берегу или на «Испаньоле», пойти ловить креветок или просто прогуляться по острову.

(Выходя из дома, я заметил дядю Билли, который не покладая рук трудился на своей любимой лодке, и он радостно помахал мне рукой. Он что-то пел. Он явно пребывает в хорошем расположении духа.

И это всецело благодаря неусыпной заботе и попечениям миссис Уиткрофт.)

Сегодня утром, говорят, Люси Потеряшка впервые отважилась выйти из дома с тех пор, как ее нашли, и это свидетельствует о значительном прогрессе. Я вновь подчеркнул в разговоре с миссис Уиткрофт, сколь важно, по моему мнению, теперь побуждать Люси выходить из дому как можно чаще, чтобы это по возможности вошло у нее в привычку. Я сказал, что прогулки помогут ей окрепнуть физически и улучшат ее аппетит, а окружающая природа сделает ее счастливее, что, безусловно, справедливо для любого из нас – таково мое твердое убеждение. Миссис Уиткрофт снова повторила мне, что ей не хочется принуждать девочку что-то делать, что Люси лишь молча отворачивается от нее, если она пытается. Но она заверила меня, что продолжит и дальше ее уговаривать. Чаще бывать на свежем воздухе, чаще гулять, чаще кормить кур – вот лучшее лекарство для девочки, сказал я ей.

Распрощавшись с миссис Уиткрофт, я столкнулся на причале с Альфи, который возвращался домой из школы, и воспользовался этой возможностью, чтобы похвалить его за его старания помочь Люси, а заодно и попытался донести и до него тоже, как важно, чтобы он продолжал выводить Люси из дома при каждом удобном случае. Он обещал, что постарается. Славный парнишка. Они все славные люди, все их семейство. А самая славная – миссис Уиткрофт. Она замечательная женщина, сильная и красивая, но в то же время грозная, решительная, прямолинейная, порой даже безжалостная – в некотором отношении схожая с миссис Картрайт. Обе они, надо сказать, не из тех, кому стоит перечить. Глядя на таких женщин, я радуюсь, что живу холостяком, и исполняюсь новой решимости до конца моих дней таковым оставаться.

Хотя не могу не признать, что порой испытываю укол зависти к Джиму. Какой бы грозной ни была его жена, она при всем при этом чрезвычайно привлекательная и приятная женщина и наверняка превосходная спутница жизни. Такой мужчина, как Джим Уиткрофт, заслуживает такой женщины. Пожалуй, нет на наших островах человека, который пользовался бы лучшей репутацией, чем он, хотя многие его товарищи-рыбаки говорили мне, что у него куда лучше получается выращивать картофель и цветы, чем ловить рыбу. Впрочем, я открыл для себя, что рыбаки склонны довольно критически относиться к мастерству друг друга, иной раз даже несправедливо.

На пути обратно на Сент-Мэрис под сгущающимися грозовыми облаками мысли мои обратились к бедняге Джеку Броуди, чья нога – вернее, то, что от нее осталось, – упорно не желает заживать, причиняет ему невыносимую боль и, боюсь, будет причинять всегда, сколько я ни стараюсь облегчить его страдания. Речь его по-прежнему нечленораздельна. Я по его глазам вижу, что он желает лишь положить всему этому конец, что каждый миг каждого дня для него мучителен, что он стыдится своего состояния и покончил бы с собой, если бы мог. А ведь он совсем еще мальчик. Его бедственное положение наводит на мысли о тысячах искалеченных в боях молодых мужчин, влачащих столь же тягостное существование во всех уголках нашей страны, и о тысячах других таких же мужчин, кому еще суждено пополнить их ряды, прежде чем закончится эта чудовищная война.

Я стоял на носу лодки и дышал полной грудью, надеясь, что соленый морской воздух снимет тяжесть с моего сердца. Но тщетно я ждал облегчения. Глядя на волнующееся серое море, я мог думать лишь о наших героических кораблях там, вдали за горизонтом, и о немецких подлодках, рыщущих в глубине, и о чудовищных потерях, которые они нам нанесли. Мысли об этих бедных утонувших мальчиках, об их безутешных матерях и о Джеке Броуди, обреченном до конца своих дней жить в теле калеки и испытывать мучительную боль, разбередили мне душу до невозможности. Но Люси Потеряшка дает мне искру надежды, как и многим другим на наших островах.

В последнее время Люси частенько стояла на кухне, глядя в окно. Она полюбила там дожидаться, когда Альфи вернется из школы. Девочка топталась перед дверью, снедаемая желанием – так казалось Мэри – выйти на улицу, но все не решалась сделать это одна. Как ни уговаривала ее Мэри, Люси ни разу не отважилась ступить за порог, кроме как в сопровождении Альфи. Ухаживать вместе с ним за курами, кормить их и собирать яйца по утрам и вечерам теперь стало смыслом каждого ее дня.

С утра она первым делом слушала на граммофоне своего любимого Моцарта, потом вместе с Альфи шла открывать курятники, а по вечерам, перед сном, помогала ему закрыть их. Он не успевал еще даже собраться, как она уже ждала его у задней двери, глядя, как он надевает кепку.

– Ну, Люси, идем? – говорил Альфи, встряхивая ведро с зерном. Он видел, что девочка едва сдерживает беспокойство каждый раз, переступая через порог, и в то же время ей не терпится выйти наружу. Она выходила на улицу следом за Альфи, похожая на перепуганного олененка, и всю дорогу до курятника боязливо озиралась по сторонам, стараясь держаться к нему поближе, а иной раз цепляясь за его локоть. Альфи как умел уговаривал ее понести вместо него ведро с зерном или открыть дверцу курятника, но она каждый раз сжималась в комочек и смотрела на него испуганными глазами, нервно кусая костяшки пальцев и судорожно прижимая к себе плюшевого мишку, по обыкновению закутанная в одеяло.

Прошло немало дней, прежде чем Альфи удалось убедить ее подойти поближе к курятнику, когда он открывал его, бросить курам пригоршню зерна, принести им воды или собрать яйца. Он видел, что больше всего она боялась кормить кур. Они с квохтаньем бросались к ней под ноги и принимались наперебой клевать зерно, и в такие моменты Люси всегда крепко вцеплялась в его руку или пряталась за спину. А вот собирать яйца она очень полюбила, но только так, чтобы куры в это время находились от нее на достаточном расстоянии и были заняты едой. Каждое яйцо, которое она подбирала, было для нее чем-то вроде маленького чуда. Она прижимала его к щеке, наслаждаясь его теплом.

Потом, за завтраком, Мэри позволяла Люси самой выбрать себе яйцо по вкусу, затем девочка самостоятельно варила его, намазывала маслом хлеб, нарезала его на тонкие кусочки и макала их в желток. Яйца сделались для нее настоящим лакомством, и это было только начало выздоровления. Она по-прежнему не улыбалась и не говорила, но Мэри уже не тревожилась так сильно, потому что теперь аппетит у Люси был почти такой же хороший, как и у Альфи. А через неделю-другую она вовсе перестала бояться кормить кур. Теперь девочка готова была полностью взять на себя заботу о курах – но только обязательно в компании Альфи.

Между тем Альфи начинал испытывать к ней нежность, какой никогда ни к кому прежде не испытывал. Да, она не могла говорить, и все же он ощущал, что они каким-то необъяснимым образом тонко чувствуют друг друга, что им легко вместе, что их связывает какое-то взаимное доверие. Однажды вечером их молчаливая дружба получила неожиданное подкрепление. Люси сидела в кухне у окна и смотрела на темнеющее небо, тихонько мурлыча под граммофон, как вдруг вскочила, подошла к нему и взяла за руку. Мэри с Джимом были поражены не меньше самого Альфи. Люси настойчиво потянула его, побуждая встать. Он двинулся за ней следом в залитый луной сад. Со стороны Зеленой бухты доносился сонный плеск волн. В окошке хижины дяди Билли горел огонь. На улице не было ни ветерка. До них донеслось пение.