Сладострастие бытия - Дрюон Морис Страница 8

Она сожалела о потерянных иллюзиях. Но не о чаевых, поскольку ей претило протягивать руку, и она благодарила, даже когда ей ничего не давали. Но ей ужасно хотелось пройтись с пылесосом по какому-нибудь сказочному дворцу и быть служанкой у сказочного героя в неясной надежде на то, что однажды свершится чудо и героиней сказки станет она сама...

Собирая грязное белье, узнавая подробности о частной жизни каждого, слушая их телефонные разговоры, полные гнева, мольбы, лжи, она чувствовала, как улетучиваются ореолы, которые она нарисовала в своем воображении вокруг голов своих клиентов.

Жильцы ее этажа походили на пассажиров судна, поставленного на карантин в связи с эпидемией невезения. Они выходили из своих комнат, как выходят из кают, прогуливались по палубе в надежде увидеть приближающийся к судну катер таможенной службы, а потом возвращались к себе, чтобы провести там еще один вечер, еще одну ночь, еще один день ожиданий и разочарований.

Белокурая француженка из пятьдесят пятого номера, та, что при заполнении регистрационной карточки в графе «профессия» написала «киноактриса», вот уже четыре месяца ждала роли. Седовласый венгр из пятьдесят шестого, чьи рубашки все до одной были сильно поношены, ждал каждую почту с каким-то болезненным нетерпением. Высокий молодой брюнет, целыми днями печатавший что-то на машинке, ждал поступления денег от кинопродюсеров. А чего ждала молодая американка?

«Почему это,– задавала себе вопрос Кармела,– люди не могут договориться между собой? Почему бы поселившемуся недавно на третьем этаже продюсеру не заказать у молодого брюнета сценарий для фильма, где нашлась бы роль для киноактрисы? И почему бы американке не выйти замуж за красивого парня из пятидесятого номера?»

Сидя в своей конторке, склонив голову набок и зажав коленями ладони, она представляла, что стала ужасно храброй. Будто бы она берет клиентов за руку, подводит их друг к другу, говорит им нужные слова. А вокруг нее раздаются голоса благодарности и благословения... Раздавшийся звонок быстро заставил ее вспомнить, что на ней надет передник прислуги, и, пожав плечами, хмыкнуть над тем, что она себе вообразила. «Если бы все это было так просто, они бы и без меня до этого додумались». Она начала смутно догадываться, что всем людям, которые жили на ее этаже, счастье не могли дать ни разум, ни чудо.

Деньги здесь не были единственной заботой: они все были охвачены другим навязчивым желанием, которое выдавали их взгляды, их жесты, их манеры ускользать друг от друга или друг друга разглядывать, оборачиваясь перед тем, как войти в свою комнату.

И вовсе не случайно в первый вечер работы Кармела увидела полуголую американку. Видимо, та все свое время только и делала, что одевалась, раздевалась и любовалась собой. Во всяком случае она умудрялась делать так, что, когда прислуга приходила к ней за чем-то, она оказывалась наполовину или полностью раздетой; казалось, она получала какое-то удовольствие наблюдать смущение тех, кто входил в ее номер. По нескольку часов в день она загорала на узенькой террасе, делая вид, что прячется за ширмой из полотенец, а сама в то время через черные стекла очков следила за тем, достаточно ли хорошо она была видна соседям. Когда же она после этого встречалась с ними в лифте, то смотрела на них с ироничным высокомерием. Но ей, впрочем, не везло: к тому симпатичному парню из пятидесятого номера приходили только мужчины, а другой сосед, тот, что вечно стучал на машинке, почти никогда не открывал окно.

Однажды, лежа поперек кровати и свесив ногу на паркет, она с наглым видом сказала Кармеле:

– Мой жених погиб на войне. Это ужасно.

Девушка вышла из комнаты так быстро, как только смогла. «Надо было мне сказать ей что-нибудь вежливое,– подумала она.– Ведь она несчастна. И стала такой от горя. Но меня очень пугает ее взгляд».

Седовласый венгр, державший фотографию красивой женщины на ночном столике, работал в каком-то агентстве новостей. Он был постоянно печален. Он тоже следил за Кармелой, приходившей в его номер для того, чтобы задернуть шторы, и когда она оборачивалась, то видела, что взгляд его был прикован к ее икрам. Однажды, когда она случайно уронила фотографию с ночного столика, он вскочил на ноги и ужасно побледнел. Кармела извинилась и, не зная, что надо было делать при виде такого волнения клиента, спросила:

– Это ваша жена?

– Нет,– ответил журналист.– Она замужем за другим.

И он внезапно схватил дрожащими руками Кармелу за плечи. Но сразу же уронил руки и стал мотать головой; у него, казалось, больше не было смелости, и он не верил в возможное избавление от тоски. Кармела убежала.

Киноактриса, уходившая ужинать в таких красивых платьях, возвращалась в отель поздно ночью пьяной, с измятым подолом. Иногда она приводила с собой одного-двух парней, и Кармела, которую она вызывала к полудню, заставала ее в постели со всклоченными волосами и посеревшим лицом; ее нижнее белье валялось в углу. Она выглядела постаревшей лет на десять, и становилось заметно, что у нее искусственные зубы, и она была вовсе не похожа на девицу, снятую на фотографиях, которые были подсунуты под рамку зеркала.

У красивого парня из пятидесятого номера были какие-то странные приятели. Кармела однажды увидела, как жилец взял другого молодого человека за подбородок и поцеловал его в губы долгим поцелуем, а потом оба парня захохотали, увидев ее удивление.

Был еще высокий молодой брюнет, постоянно стучавший на машинке и редко выходивший из своего номера. Прислуга прозвала его «доктором». Иногда к его двери приходила устраивать скандал какая-то женщина, державшая за руку ребенка лет четырех. Он женился на ней, когда ей исполнилось шестнадцать лет, и бросил почти сразу же, найдя себе такую же молодую девицу, от которой тоже вскоре ушел и которая тоже приходила в отель и закатывала ему скандалы. Все удивлялись, почему он бросил одну ради другой, ведь они так походили одна на другую своим маленьким ростом, предрасположенностью к вульгарным выражениям, невзрослым видом и желанием играть роль жертвы. Они являлись в отель поочередно, для того чтобы требовать от него денег. Комната сотрясалась от криков и рыданий. А после скандалов сценарист снова садился писать, чтобы содержать этих двух женщин, жить с которыми он не мог.

В такие дни Кармела гляделась в зеркало и вспоминала о том, что сказала ей графиня в тот первый вечер. «Во всяком случае,– думала она,– я так же красива, как жена и любовница доктора Гарани».

Глава V

У Кармелы вошло в привычку заканчивать вечером свою работу в номере у Санциани и задерживаться там на некоторое время, чтобы поболтать с клиенткой.

Всякий раз она заставала старую даму на одном и том же месте: сидящей у окна в том же самом бархатном платье и с зеркалом в руке.

Это был единственный человек, с которым, непонятно почему, девушка чувствовала себя уверенно и в безопасности.

– Почему это они все так на меня смотрят, синьора графиня? – спросила она как-то.

– Потому что они все тебя желают,– ответила Санциани.

– О, да возможно ли такое? Чтобы желать такую бедную девушку, как я, надо быть очень несчастным человеком.

– А они как раз очень несчастны,– сказала Санциани.– Никто из них не может быть счастливым. Они все считают, что любовь – это грех.

– И даже женщины, синьора графиня? Вы считаете, что, когда одна женщина вот так смотрит на другую, она желает ее? Даже молодая американка? Возможно ли такое?

– Когда женщина не находит себе мужчину или когда она не решается его найти, она будет тереться о дерево, о стул, но скорее всего о себе подобную. Надо всегда требовать удовольствия от другого или брать это удовольствие у него самой.

– А эти господа из пятидесятого номера, синьора? Вот никогда бы не поверила, что двое мужчин могут целоваться, словно мужчина и женщина. И почему они потом смеялись, глядя на меня?

– Эти пытались насмехаться над тобой, для того чтобы отомстить за то сожаление, которое они испытывают оттого, что не могут желать тебя.