Сабир Азери - Первый толчок

САБИР АЗЕРИ

ПЕРВЫЙ ТОЛЧОК

ПОВЕСТЬ

…Случилось это в один из осенних праздничных дней, когда в селении Гарагоюнлу решили отметить столь удачно прошедший год. Урожай был уже собран, свадьбы — сыграны. В клубе вручали премии передовикам.

И вдруг стены клуба дрогнули, сорвался и с грохотом упал на сцену занавес вместе с карнизом, маятником закачалась, забренчала всеми своими стеклянными подвесками люстра.

Люди с криком бросились из клуба.

Страшный гул, многократно усиленный эхом, раздался с той стороны, где на взгорье стояли дома учителя Гасана, бригадира Касума и шофера Солтана. На глазах потрясенных людей от горы стал отделяться, сползая вместе с домами, каменистый ее бок. Он сползал медленно, дома все держались на нем, не распадаясь, только подпрыгивая, подскакивая, словно в каком–то дьявольском танце.

Первым рухнул дом Солтана, стоявший ближе всех к краю, затем — дома Касума и Гасана. Взлетели обломки, все окуталось тучей пыли; тучу повлекло вниз с нарастающей скоростью, а когда она рассеялась, новьгё, бурый, в глубоких расщелинах склон. предстал перед людьми. Таким он был, наверное, миллионы лет назад.

На минуту все застыли, охваченные ужасом, а потом бросились в разные стороны. Перед клубом осталась кучка людей. Здесь были не только пострадавшие; стоял Алекпер — председатель и его отец Гафароглы, и колчерукий Наджаф…

Первым к развалинам двинулся Алекпер, за ним остальные. И толпа, только что в панике разбегавшаяся по своим домам, стала редеть: то один, то другой останавливался, потоптавшись в нерешительности, возвращался и догонял тех, кто спешил к рухнувшему склону.

Рыдали женщины, утешая оставшихся без крова; перекликались мужчины, вытаскивая из–под обломков остатки домашней утвари и с опаской поглядывая при этом, на голый каменистый склон, нависший над руинами. Алекпер, осунувшийся за считанные минуты, с проступившей черной щетиной на свежевыбритых щеках, кричал: «Людей ищите, людей спасайте!» Ему объясняли вновь и вновь: все живы, все были в клубе, но он повхорял вновь и вновь: «Людей спасайте, людей… Гасан где? Ребятишки его где? Касум? Где Касум?..»

Касум стоял рядом, но не откликался. Словно что–то замкнулось в его сознании. Он хотел крикнуть всем, чтобы уходили в укрытие; он, солдат, провоевавший четыре года, твердо знал, что надо делать, когда рушится все вокруг. Эта мысль совершенно заслоняла другую — то, что он стоит перёд развалинами своего дома!

Пришла большая беда, и люди, совсем еще недавно занятые своими делами, самые мелкие из которых казались им более важными, чем самые важные дела соседей, бросились на помощь. Так всегда было, так всегда будет. И все–таки это выглядело настоящим чудом, даже среди всех чудес, случившихся в Гарагоюнлу за последнее время,

Эти дома стояли на самой окраине Гарагоюнлу. Все село раскинулось у подножия холма, упираясь в него крайними строениями, а три дома лепились на самом косогоре.

Человеку постороннему было бы непонятно: то ли село из–за тесноты в долине полезло в гору, то ли, наоборот, из–за тесноты на горе спустилось в долину. В самом же Гарагоюнлу, конечно же, все прекрасно знали, что на косогоре остались дома трех упрямцев — Гасана, Касума и Солтана, не захотевших переселиться вместе со всеми ближе к полям и огородам.

Каждый из них имел свои причины не трогаться со старого места.

Бригадир Касум откладывал переезд из года в год. С раннего утра до позднего вечера его плотная коротконогая фигура мелькала то в одном конце села, то в другом. Всюду он хотел поспеть, во все вмешивался, заранее, на всякий случай ругался с трактористами — чтобы лучше обрабатывали землю, с водовозом — чтобы не опоздал пригнать бочку в поле, с пастухом — чтобы стадо не забредало в посевы…

— Когда переезжать? Когда–а–а? — обычно говорил он. — Не видите: весь день кручусь как заведенный…

У Гасана–учителя причина была хотя и схожей, но иной. Два года назад Гасан выиграл по лотерее «Запорожца»; от неожиданной радости он стал сам не свой, ходил целыми днями вокруг машины, гладил ее капот и крылья, забравшись в кабину, осторожно давил на педали. Водить машину он тогда еще не умел, но каждый вечер мыл ее, освобождая сверкающие лаком поверхности от воображаемой многокилометровой грязи и пыли. Водопроводная колонка стоила возле самого дома бригадира Касума, и каждый раз, когда Касум видел учителя с ведром возле колонки, он кричал в тревоге:

— Сосед, не нажимай так на ручку, опять сломаешь!

— Что значит «опять»? — с достоинством выпрямлялся Гасан. — Когда это я ломал?

— Я не знаю, кто ее ломает! — горячился Касум. — Ты, Солтан или сам черт! Но мне надоело ее чинить!

Колонка действительно то и дело портилась. Кто сломал ее — осталось тайной, но вода из трубы время от времени начинала — сама по себе течь маленьким водопадом. Касум, если оказывался дома, выбегал с проклятьями, кое–как прилаживал ручку, а через день все повторялось сначала. Давно пора было вызвать мастера, исправить колонку. И Касум, и Гасан, и даже. Солтан так бы и сделали, если бы считали ее своей, на в том–то и беда, что считалась она общей. Теперь ею пользовались три семьи, а раньше воду из нее брало полсела.

И потом им, правда, было некогда: Касум весь день носился по селу с распоряжениями, Гасан возился со своим «Запорожцем» — сначала мыл его и тер, затем принялся строить для него гараж, а когда пришло время, стал ездить и даже, осмелев, подолгу копался в моторе, если двигатель не заводился. О сломанной колонке беспокоился Касум — это верно, но как же не беспокоиться, если вода из нее хлестала чуть ли не на порог его дома!

Причину, по которой не переселился в долину Солтан, тоже хорошо знали в селе. Солтан был человек одинокий, замкнутый, сторонящийся людей. Зачем ему переселяться ближе к людям, если он не нуждался в них и даже избегал? Бывало, и на работе от него лишнего слова не могли добиться, а уж после работы и вовсе — буркнет в ответ и отвернется. Xqrn он родился и вырос в селе, многие считали его приезжим. В каком–то смысле они были правы: Солтан вернулся в Гарагоюнлу только прошлой зимой. Где носило его два с лишним десятка лет — никто не знал. Большую часть времени Солтан проводил дома, даже в клуб не ходил. Из дома — на работу, с работы — домой. Тропинка к его крыльцу заросла бурьяном, да и сам дом производил впечатление нежилого: шелушащаяся краска на двери и балконе, тусклые, давно не мытые стекла окон, среди которых попадались серые фанерные заплаты.

Первое время Касум и с ним ругался из–за колонки, а потом махнул рукой, поняв, что только зря портит нервы.

…В тот день Касум возвращался с лугов. Головки клевера свисали у него с ботинок, штаны были испачканы пыльцой, к карману пиджака прицепился репей; он не замечал беспорядка в одежде, увлеченный своими мыслями. Собственно, мысль была одна: травы в долине Пиркалем созрели, пора начинать сенокос. Остальные сопутствовали главной, и самой настойчивой из них была мысль о том, что надо бы допросить Гасана–учителя прислать на подмогу колхозу старшеклассников. Другому Гасан, может быть, и отказал бы, но соседа, конечно, уважит… Старшеклассники каждый год выходили на луг, но Касуму было приятно думать, что без него дело не сдвинется, что он — всему голова, и осуждать его за эту слабость никак нельзя: это куда лучше, чем перекладывать свои обязанности на плечи других.

Солнце уже садилось, когда Касум подходил к дому. Еще издали он услышал знакомые звуки — словно гоготала курица, у которой в горле застряло кукурузное зерно, а когда этот гогот временами обрывался, был слышен плеск воды. Касум ускорид шаги. Ну, так и есть, привычная картина!

Выкатив «Запорожец», из гаража, Ёесь в поту н грязных масляных пятнах, Гасан копался в моторе, затем садился в кабину и. пытался завести машину, «Запорожец» гоготал, выплевывал из глушителя сгусток сизого дыма и снова умолкал. А неподалеку, искрясь в лучах заходящего солнца, била из колон-i ки струя воды,

— Сосед! — возмущенно закричал Касум, забыв о своем намерении обратиться к нему с важной просьбой. — Ну, неужели трудно тебе два шага в сторону сделать, заткнуть глотку этой проклятой!

Прежде чем ответить, Гасан заставил мотор раз пять гоготнуть, машину не завел и выругался.

— Да чинил я ее только что! Опять хлещет. Надо мастера звать.

— Вот и позови.

— Почему я должен?

— А почему я? Ты больше всех пользуешься, десять раз в день ишака своего моешь! Гасан неожиданно рассмеялся:

— Вот это верно сказал. Ишак, а не машина! Еще упрямее. Только я ее переупрямлю!

И Гасан вновь нырнул под крышку капота, выставив тощий зад.

Как ни оскорбительно разговаривать с человеком, повернувшимся к тебе задом, Касум не отступил: