Сабир Азери - Первый толчок Страница 2

— Слушай, у тебя машина. Что тебе стоит привезти мастера! А в другой раз я приглашу. Некогда мне сейчас, понимаешь? Ни дня, ни ночи… Баллах, клянусь могилой отца, голову почесать некогда! Сенокос! Хотел как раз тебя просить: не мог бы ты своих школьников…

— А-а, — обрадовано закричал Гасан. — Нашел! Винт не завернут!

Он забрался в кабину, машина вновь загоготала и, наконец, завелась. Из окошка высунулось довольное лицо Гасана.

— Прости, сосед, тороплюсь. С утра к теще должен был ехать за женой, за ребятишками. Хатын Арвад сейчас небось тень мою топчет.

Узнав, что сварливой учительши нет дома, Касум осмелел и так стукнул кулаком по машине, что капот закрылся.

— Погоди! Ну, заверни по дороге к мастеру. Прошу тебя. Смотри, весь двор залило. У людей воды не хватает, а тут попусту льется!

— Каждому свое! — засмеялся Гасан. — У них — огороды, у нас — вода.

— Чему только ты детей в школе учишь! — в сердцах воскликнул Касум.

— Наукам, наукам, дорогой! — важно ответил Гасан. — Отойди–ка, я поехал.

Касум проводил взглядом удаляющуюся машину, плюнул ей вслед и-направился к колонке.

На этот раз ручку приладить не удалось; как ни старался Касум, вода все равно продолжала бежать. Вконец измучившись, он нашарил в кармане тряпицу, туго скатал ее и попытался заткнуть трубу, из которой била струя. При этом он неосторожно зажал ее ладонью, струя брызнула вбок фонтаном — прямо ему в рукав. Касум даже задохнулся от острого холода, как боль, кольнувшего сердце.

— Провались ты! — в бешенстве закричал он, отряхиваясь, что было в общем–то бесполезно, поскольку насквозь промокли не только пиджак и брюки, но даже нижнее белье. — Больше не прикоснусь, пусть все затопит!

Касум заспешил домой, стараясь не наступать в лужу, протянувшуюся от колонки к его двору. Нет, что–то надо было делать, и правда, вскоре Затопит дом!

Через несколько минут он уже вновь был возле колонки с лопатой в руках. Привычно, споро Касум вырыл канавку, отводя воду в сторону от своего дома, выброшенной землей засыпал лужу и облегченно вздохнул: вода с веселым журчанием потекла по новому руслу.

Он уже заканчивал работу, когда из соседнего дома вышел Солтан — кряжистый, но чрезвычайно, до болезненности худой человек. Оглянувшись с опаской по сторонам; но не Заметив тем не менее в сгущавшихся сумерках Касума за колонкой, он вскинул на плечи тяжелый мешок и зашагал по тропинке, ведущей к озеру. Касум хотел, окликнуть соседа, да не стал; пусть идет своей дорогой, лучше не связываться с этим сумасшедшим, что ни скажи — вспыхивает, как порох!

Касум еще раз полюбовался своей работой, подивился, как он раньше не додумался отвести воду в сторону, и отправился домой. Единственно, чем остался он недоволен — не успел попросить Гасана прислать школьников на сенокос,

Между тем Солтан, то и дело поправляя сползав–ший с плеч мешок, продолжал свой путь к озеру. Стало совсем темно. Узкая тропка среди зарослей ежевики карабкалась в гору, под тяжестью мешка Солтан сгибался в три погибели, порой вынужден был, чтобы удержать равновесие, хвататься за колючие кусты, царапая в кровь руки. Время от времени он останавливался, отдуваясь и думая: не повернуть ли назад? Но каждый раз, когда ему приходила в голову эта мысль, он заставлял себя вспоминать вчерашний день; воспоминание подстегивало его, как удар кнута, — стиснув зубы, Солтан бросался вперед, шатаясь под тяжестью мешка, и чуть ли не бегом преодолевал крутой подъем.

…Вчера берег озера, как всегда, был усеян ребятишками: они играли, купались, загорали, ловили рыбу. Удочки у них были самодельные — крепкие прутья с леской, поплавком из пробки и грузилом из. кусочка свинца, сплюснутого на леске крепкими ребячьими зубами. В. руках у сына Османа красовался спиннинг, блистающий на солнце лаком, с крепкой дюралевой рукояткой, оглушительно, как автомат, трещавший катушкой. Широко размахнувшись, Алыш забрасывал блесну в самые дальние места, где всегда стояла рыба. Через несколько минут раздавался ликующий крик, над водой взвивалась рыбина и летела прямо в руки Алыша. У ребят на кукане плавали по три–четыре рыбки, возле Алыша вода всплескивалась от добычи. В конце концов ребята, оставив удочки, столпились возле удачливого рыболова, с восхищенной завистью наблюдая, как ловко он управляется со своей новой снастью.

Солтан, увидев эту картину, выругался сквозь зубы. Против Алыша — черноволосого, худощавого, улыбчивого паренька, он ничего не имел, да и не мог иметь.: ведь тот был сыном Сенем! Если бы мальчишка ловил рыбу для себя или для кого–нибудь… Но ловил он ее для отца, Османа!

Дом Османа стоял у подножия горы. Каждый вечер Солтан, вернувшись с работы, вдыхал ненавистный ему запах жареной рыбы и слышал внизу под собой веселый голос, восклицавший всегда одно и то же:

— Ах, сынок, опять ты отца балуешь. Ничего мне не надо — была бы жареная рыбка… Прямо слюнки текут. Ого, какая огромная, на всю сковородку. Что бы я без тебя, сынок, делал?

У Османа, наверное, и впрямь текли слюнки: голос у него в это время дрожал и как бы плыл. Солтан уходил в самую дальнюю комнату, чтобы не слышать.

Он и на озере перестал появляться из–за этого: лучше не видеть, как ликующий Алыш выхватывает из воды одну рыбу за другой.

Как прежде Солтан любил озеро! Оно лежало среди горных лугов, среди шелковистых трав, чистейшее, прозрачное, словно слезинка. На фронте тяжкими морозными ночами снилось ему в окопе это озеро. Не дом, не родные — озеро в предзакатный час, когда на его поверхности расходятся бесшумные круги от играющей в глубине рыбы. Озеро и Сенем, идущая босиком по берегу. Он просыпался с замерзшими слезинками на щеках.

Теперь Солтан ненавидел его. Иногда казалось: если бы мог — прорубил в скале щель и спустил бы воду. Даже дом Османа, где он постоянно видел Сенем, не вызывал у него такой неприязни. Оно предало его, это озеро; сколько раз сидели они с Сенем на берегу — влюбленные, счастливые, мечтали о близкой свадьбе; — теперь ее сын ловит здесь рыбку для ее мужа… Сколько лет прошло, все, казалось бы, должно было выгореть в душе Солтана. Все и выгорело, а это осталось.

На войну Солтан уходил юношей, чуть постарше, чем сейчас Алыш, таким же стройным и черноволосым. Вернулся через три года, уже не юношей — мужчиной, сильным, кряжистым, с седой прядью в волосах. Мать, увидев сына, хотела обнять его, но не смогла дотянуться, и тогда он встал перед ней на колени, чтобы она могла, как раньше, прижать его голову к своей груди. Мать обняла Солтана, вдохнула родной запах его волос и стала перебирать сухонькими пальцами боевые награды. Сестра стояла в сторонке и тихонько плакала. Потом приходили поздравлять с возвращением соседи, родственники. Навестил Солтана и Гафароглы, председатель, долго расспрашивал о фронтовых дорогах, о порядках в других странах, через которые шел с боями земляк–солдат. Солтан рассказывал; нельзя было не рассказывать; когда спрашивает Гафароглы. Но, выбрав минуту, шепнул сестре: «Сенем знает, что я приехал?» Она кивнула и заплакала навзрыд…

В жизни Солтана было всего несколько мгновений, которые остались не только в памяти — в памяти осталось многое, но и в чувствах. Бомбежка под Сталинградом, когда вокруг горела земля, пропитанная нефтью, а он лежал с перебитой осколком ногой.„

День Победы… И еще те минуты, когда он спросил о Сенем, а сестра заплакала навзрыд. Стоило Солтану вспомнить об этих мгновениях, и у него начинало бешено колотиться сердце.

«..Сейчас сердце у. него «выпрыгивало из груди совсем по иной причине — давали о себе знать крутой подъем и тяжесть мешка. Но Солтану казалось, что задыхается он, вспомнив былое.

Выйдя на берег озера, Солтан с облегчением скинул мешок с плеч и уселся возле него на траву. Он отдыхал и вместе с тем ждал, когда месяц поднимется повыше и темнота рассеется. Но вот наконец прозрачный серпик месяца выплыл из–за гор, поверхность озера тускло заблистала, заискрилась. Чуть слышно шелестели камыши, словно переговаривались шепотом друг с другом. Тревожный, печальный крик Анадиля замирал вдали: «Нашел ли?», «Не нашел…», «Нашел ли?», «Не нашел…». Эх, странная ты птица, анадиль! Летаешь над камышами изо дня в день, из года в год, из века в век и все ищешь, ищешь… Что? Потерянную любовь? Утраченное счастье? Или себя потеряла? Никто тебя никогда не видел, и, может быть, ты не птица вовсе, а только эхо того вопроса, который каждый задает себе… Нашел ли? Не нашел…

Солтан тяжело вздохнул, развязал мешок, зачерпнул горсть остро пахнувшего жмыха и принялся расшвыривать его по озеру, стараясь попасть в те места, откуда вчера Алыш чаще всего вытаскивал рыбу. Тяжелые, липкие комья летели вдоль серебристой лунной дорожки, с плеском разбивая ее.

— Поешь ты теперь рыбки! — бормотал Солтан. — Подберешь слюнки!