Марга Минко - Стеклянный мост Страница 15

— Тсс… — Тетя приложила палец к губам.

— Посмотри-ка, — сказал дядя, входя в комнату и показывая мне какие-то носильные вещи из темной ткани, висевшие у него на руке. — Прекрасный костюм, совершенно новый.

— Ваш костюм? — спросила я.

— Я хранил его все эти годы. Он лежал в сундуке, пересыпанный нафталином. — В голосе дяди слышались торжествующие нотки, когда он шепнул мне: — Для твоего отца. — Он аккуратно повесил костюм на спинку стула и продолжал: — Еще у меня есть ботинки. Почти новые. Хочешь посмотреть?

— Да, конечно, — сказала я. Но он, по-видимому, сразу же забыл об этом, потому что, когда я вскоре встала, собираясь уходить, он быстро накинул плащ.

— Я немного пройдусь с тобой, — сказал он, сверяя часы. — Трамвай вот-вот подойдет.

Но трамвай уже отправлялся. Я наскоро простилась и вскочила на ходу, а с задней площадки помахала ему рукой. Но он не ответил. Он стоял и смотрел на другой трамвай, только что подошедший, и я поняла, что его-то он и имел в виду. Маленький, сгорбленный, он напряженно всматривался в лица пассажиров, сходивших с трамвая.

После этого я навещала его еще несколько раз. И никогда не предупреждала, что приеду. Но дядя всегда ждал на остановке. Каждый раз он выглядел все более старым и больным и каждый раз показывал мне костюм, который хранил в сундуке.

И вот я получила от тети письмо, что дядя умер. Я опять поехала в Зейст и уже в трамвае подумала: как странно, неужели на остановке я не увижу дядю. Выходя из трамвая, я невольно поискала его глазами.

За столом в полутемной комнате тетя решала кроссворд. Карандаш в ее руке был тонко очинен. Я села у окна и откинула занавеску. В конце улицы виднелся угол павильона трамвайной остановки.

— Он так любил тут сидеть, — сказала тетя. — Все смотрел на трамваи.

— Отсюда хорошо видно, как они подходят, — заметила я.

— Да, — отозвалась она, — он тоже так говорил. Но я вообще-то никогда не смотрела. — Она подошла ко мне и поглядела через мое плечо. — Почти ничего не видно.

Но она была не права. С дядиного стула трамвайная остановка была отчетливо видна. Теперь я поняла, почему дядя просил меня не говорить об этом с тетей. Перед моим уходом тетя принесла костюм.

— Вот, — сказала она, — твой дядя наказал отдать его тебе.

— Что я с ним буду делать? Отдайте его кому-нибудь, кому он пригодится.

Не успела я выйти из комнаты, как она вновь склонилась над кроссвордом. Я медленно пошла на трамвай. Вагона под посадку еще не было, он только что подошел к конечной остановке.

Я стояла и смотрела на выходивших пассажиров, точно ожидала кого-то. Кого-то знакомого, близкого, родного. Но мне не хватало дядиной веры. Они никогда не вернутся: ни мой отец, ни моя мама, ни Бетти, ни Дав, ни Лотта.

Радио

Менеер Кёйстерс из рыбной лавки, где я по дороге из школы в пятницу днем иногда покупала для мамы нарезанную семгу, был высокий, ширококостный мужчина, и лицо у него состояло сплошь из одних складок. Голова с рыжеватым встопорщенным чубом свешивалась вперед между вздернутыми плечами. Он нарезал семгу узким, стертым посредине ножом, подхватывал ломтики большим и указательным пальцами и аккуратно клал один на другой. Руки у него были лиловато-красные, облепленные рыбьей чешуей. Всякий раз он спрашивал меня, не хочу ли я поиграть с Тоней. Я отвечала, что не могу, ведь дома меня ждут с семгой.

Но однажды мне отговориться не удалось. В лавке было полным-полно покупателей. Увидев меня, менеер Кёйстерс открыл раздвижную дверь, отделявшую лавку от жилого помещения, и велел обождать там, пока он не управится.

— Тоня дома. — Легонько подтолкнув меня в спину, он плотно задвинул за мной дверь.

Комната была маленькая и темная. Тоня сидела за столом и разглядывала свои руки, которые лежали на плюшевой скатерти. Это была бледная девочка со светлыми, водянистыми глазами и льняными волосенками. Она училась со мной в одном классе, и то ли потому, что ее считали похожей на рыбу, то ли потому, что от нее несло рыбой, никто не хотел с ней водиться.

— Ты зачем пришла? — положив руки на колени и глядя на меня с подозрением, спросила она. Рот у нее приоткрылся, бледное лицо лоснилось, словно его смазали жиром.

— Твой папа мне велел здесь подождать.

Комната была так загромождена мебелью, что в ней едва можно было пошевельнуться, не зацепившись за что-нибудь. Я задвинула стул, на который опиралась руками, как можно глубже под стол, а когда выпрямилась, торчавший в ящике буфета ключ уперся мне в спину. Помещение казалось еще меньше оттого, что низко над столом, точно зонтик, свешивалась лампа под огромным, с кистями абажуром. На камине стояли черные металлические часы, украшенные фигуркой голого человечка. В одной руке он держал нечто вроде булавы, другой указывал на циферблат. Часы громко тикали. А мы обе молчали. Тонин отец пришел из лавки минут через двадцать.

— Ну, вот и я, — сказал он.

Накинув крючок на дверную петлю, он сменил белую куртку на коричневый пиджак, висевший в шкафу на вешалке.

— Теперь можно спокойно заняться своими делами.

Он отодвинул в сторону несколько стульев — иначе к низенькому столику в углу комнаты было не пробраться. На столике стоял какой-то аппарат с передней панелью из черного эбонита. Из него торчали катушки, а внизу были две ручки с белыми делениями. Менеер Кёйстерс нажал переключатель на боковой стенке аппарата, повертел ручки, установив катушки в нужном положении, и спросил дочь, поставлен ли новый штепсель. Она утвердительно мотнула головой.

— Прекрасно, — сказал он. — Тогда начнем. — Он посмотрел на свои часы. — Как раз время. Ну-ка, подойди сюда. — Он кивнул мне, придвинул стул к столику и велел сесть. — Вытяни голову немного вперед.

Стоя за моей спиной, он слегка щелкнул меня по затылку, его пальцы коснулись моих волос. У меня мороз по коже прошел. Острый запах рыбы вызывал тошноту. Менеер Кёйстерс надел мне на голову сдвоенный металлический обруч и прижал к ушам черные диски с дырочками.

— А теперь слушай! — воскликнул он и весь подался вперед, его широкое, обрюзгшее лицо почти касалось моего. Я видела красные прожилки в его слезящихся глазах, видела, как сужались и расширялись его зрачки. Ему словно хотелось увидеть то, что я слышала.

В ушах у меня раздался чудовищный шум, треск, визг, пронзительный вой и свист, внезапно перешедший в жуткое гудение, от которого я задрожала всем телом. Менеер Кёйстерс засмеялся:

— Дьявольский вой!

Я попыталась освободиться от дисков, но менеер Кёйстерс удерживал их, прижимая к моим ушам, а другой рукой вращая одну из рукояток.

— Говорит ХБР, Хилверсюмское радиовещание! — выкрикнул кто-то, и после непонятных фраз в мои барабанные перепонки ударила такая оглушительная музыка, что казалось, мою голову запихнули в трубу папиного граммофона.

Через некоторое время менеер Кёйстерс снял с меня наушники. Эффект радиопередачи, видимо, его не удовлетворил. Совершенно обалдев, я продолжала сидеть на стуле.

— Все. Передача окончена. — Тоня дернула меня за руку. — Дай теперь я послушаю.

С гудящей головой и звоном в ушах я добрела до двери. С трудом сняла крючок с петли. Дверь, громыхая, откатилась по рейкам в сторону. Запах рыбы в лавке был просто невыносимым. Только на улице я мало-помалу отдышалась, а на полпути к дому спохватилась, что забыла про семгу.

Как-то в полдень я пришла из школы и, вешая в передней пальто, услышала чей-то громкий голос. Звуки доносились из гостиной. Но никаких других голосов не было слышно. Похоже, это был какой-то крикливый монолог. Думая, что это либо гость, который ведет беседу не очень-то дружелюбным тоном, либо кто-нибудь из родных, решивший выложить все, что у него накинело, я тихонько приотворила дверь и заглянула в щелку.

В гостиной по сторонам камина стояли мой отец и старший брат. Оба склонили головы чуть набок и молча глядели на громкоговоритель.

— Кто это так вопит? — спросила я, входя в гостиную.

— Гитлер, — сказал отец.

Он знаком велел мне помолчать.

Я остановилась и стала слушать. Только с этого года в нашем классе ввели уроки немецкого языка, и я еще мало что понимала. Однако слово "Juden" знала хорошо. Именно это слово крикливый человек повторял чаще всего, и каждый раз все с большим презрением, будто попирая его ногами. Голос слышался и наверху, в моей комнате. Он проникал во все углы нашего дома, заглушал даже рев испорченного кухонного крана, который я нарочно открыла, чтобы проверить, будет слышно или нет. Я достала учебники и тетради, но, прежде чем сесть за уроки, взбежала по лестнице на чердак. Плотно закрыв за собой дверь, я немного там постояла. Голос звучал здесь не так громко, но все же был вполне различим, и я спустилась в свою комнату и села заниматься. Зажав уши пальцами, я пыталась выучить урок по истории Священного союза. Мною овладело то же мучительное чувство, как несколько лет назад, когда я с тяжелыми наушниками на голове впервые слушала у менеера Кёйстерса радиопередачу. Дьявольский вой. Я все сильнее зажимала уши руками, словно предчувствуя, что принесет людям этот голос.