Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть Страница 3

А Ветлицкий все ждет, пока за счет кого‑то или чего‑то сыщется и для него производственная площадь. Вот тогда он… а пока свои обширные замыслы он излагает на бумаге и старается втиснуть в план организационно–технических мероприятий по заводу.

Ветлицкий слывет хорошим практиком и инженером хоть куда! Но к его идее автоматизации мелкосерийного производства специалисты главка и министерства относятся скептически, и если бы не директор Хрулев, поддерживающий его и старающийся продвинуть предложения в высших инстанциях, ему осталось бы или махнуть на все рукой, или перейти на другое предприятие.

Как инженер Ветлицкий вырос на глазах Хрулева на Волжском станкозаводе, где раньше Хрулев занимал пост директора. Собственно Хрулев и перетащил Ветлицкого к себе, как перспективного, мыслящего по–новому специалиста.

Еще там, на Волжском станкозаводе, молодой инженер поставил перед собой цель перевести сборку токарных станков на конвейер. За недолгое время он освоил огромный научный и практический материал, перелопатил и изучил массу технической литературы, обшарил смежные и прикладные науки. Наблюдая за его работой, Хрулев видел, что она оригинальна, и если удастся внедрить ее в производство, это будет качественный скачок в станкостроении. НИИ, занимавшийся также тогда этим вопросом, похвастать успехами не мог. Правда, и у Ветлицкого до внедрения идеи в производство еще далеко, оставалось еще много незаконченных расчетов, всяких увязок, утрясок и уточнений, и все же умудренный опытом Хрулев посоветовал Ветлицкому написать и послать в Комитет по изобретениям заявку, пусть запатентуют изобретения на всякий случай. Но Ветлицкий отнесся к совету несерьезно, дескать, успеется. Надо раньше дело сделать, а потом уж…

Эта несерьезность, эта беспечность Ветлицкого повлекли за собой много неприятностей, которые, как говорится, вылезли ему боком так, что вся его жизнь перевернулась, стала шаткой, непрочной и пришлось, скрепя сердце, начинать налаживать все заново. Прежние задумки, планы, проекты он выбросил из головы, ибо считал их замаранными предательством. Прошло немало времени, прежде чем он оправился от потрясения, и, войдя в курс нового завода, разглядел свежим взглядом то, чего не замечали старые работники. И тогда у него снова родилась мысль об автоматизации при мелкосерийном производстве, и он опять, как бывало в прошлом, рассказал о ней Хрулеву. Тому идея понравилась, дал слово помогать.

Директор понял, что не ошибся, взяв Ветлицкого с собой. Здесь, работая в среднем звене управления, он точно и безошибочно чувствовал требование времени, сосредотачивал свое внимание на самом запущенном, на самом больном: экономике и организации производства. Хрулев уже не раз подумывал: «Засиделся Станислав на низовом участке, надо его выдвигать на пользу дела. Это же будущий главный инженер завода».

А пока что «будущий» вертелся со своими наладчиками и штамповщицами в кирпичном коробе без окон, без фрамуг и как‑то умудрялся выпускать на ветхозаветных прессах сепараторы для подшипников высших классов.

Катерина

Вечерами, когда дети засыпали, Катерина садилась у раскрытой двери балкона, смотрела в опустевший двор и курила. Не из‑за прихоти, не из‑за глупой моды курила, нет. Она и сейчас считала это баловством, унижающим женщину. От курящей гадко пахнет, как в общественных туалетах, но после смерти мужа, в долгом изнуряющем одиночестве, когда счастья больше не ждешь, когда жизнь ни чем не наполнена, кроме работы, сна, да мелких забот по дому, Катерине стало просто необходимо это, внутренне запретное, что хоть немного нарушало тоскливое однообразие существования.

В гости она ни к кому не ходила, не бывал никто и у нее дома, женское рукоделие она ненавидела, общественными поручениями ее не нагружали — с детьми хватало забот. Соседки с весны до осени собирались во дворе на лавочках, судачили о всякой всячине, Катерина в разговорах не участвовала, посиделки считала зря потерянным временем и мучилась оттого, что сама тратит свое время не лучше, без пользы для себя и людей. Особенно тяжело тянулись выходные дни. Чтобы заполнить их, скрасить чем‑то, она не находила ничего иного, как затевать бесконечные стирки, глажки, а уж квартиру убирала — никакой, самый придирчивый корабельный боцман не нашел бы изъянов.

Лишь в людской сутолоке, в цеху, за работой Катерина забывалась и приходила в равновесие. Оттого и являлась на смену с легкостью душевной, как никто другой в дни отдыха, когда завод не выполнял программу и когда никого не заманишь на завод даже двойной оплатой.

«Безотказная работница! Высокосознательная женщина, истинно болеющая за производство!» — говорили о ней в завкоме, в парткоме и выдавали премии. А вечерами…

В открытую дверь балкона доносятся шумы города: стук трамвайных колес, разнотонное фырканье автомобилей, чьи‑то голоса, приглушенная расстоянием музыка. Ночь смазывает очертания, но блуждающие лучи фар творят волшебство. Под их холодным светом купы деревьев и кустов превращаются в застывшие, словно навеки изваянные фигуры — странные, почти нелепые, но вот скользящие струйки света пропадают, и заросли во дворе опять становятся знакомыми до каждой веточки рябинами, кленами, тополями. Вон боярышник закрыл уже окна первого этажа, а ведь кажется еще совсем недавно Катерина сажала своими руками тонкие прутики. Когда это было? Растут деревья, растут дети… Из комнаты доносится скрип пружин, посапывание Максимки сменяется сонным ворчанием — он всегда вертится во сне и сбрасывает на пол одеяло. Катерина встает, укрывает очень похожего на нее мальчика: миловидного, черноволосого. К горлу ее подкатывает комок. Пестренькое одеяльце, мяч возле ножки кровати, рогатка, торчащая из карманов штанов, сложенных на стуле, мучительно напоминают ей о несбывшейся мечте прожить жизнь так, как она уже прожита не будет.

— Ма, ты красивая, — заявил однажды Максимка.

Катерина густо покраснела, спросила насупившись:

— Кто тебе сказал эти глупости?

— Никто. Я сам… Потому что ты… ну, как икона… Строгая.

— Какая еще икона?

— Ну, что у бабушки Насти висит, из третьего подъезда. Точь–в-точь, я видел!

— Не болтай ерунду и сбегай за хлебом, — отмахнулась Катерина, поглядев мимолетно в зеркало. Хотя прошлое и оставило следы — морщинки у глаз и чуть выбелило губы, но Максимка–чертенок прав. Наблюдательный. Ведь действительно в ее продолговатом лице, в больших темных глазах есть какая‑то холодная строгость, которая запечатлена на ликах святых старого письма. Да только что в этом хорошего? Разве такой должна быть современная женщина?

Катерина поправила густые черные волосы, почему-то вьющиеся лишь у правого виска, и сцепила нервно пальцы рук, нежная белизна которых вызывала зависть у всех цеховых женщин. А мужчины? Разве они не пн–лптся на нее в троллейбусе, в метро, на улице? Красивая… Что ж, возможно на самом деле устами Максимки глаголет истина, да только в том и сложность, что существует Максимка на свете и еще вдобавок — Ленюшка–малец. Им нет дела до того, что мать их томится в мучительном одиночестве.

Сыновья… Поднимаются, как на дрожжах, старший вон как вытянулся! Мужики, кормильцы будущие… А сейчас, что они без матери? Но мать есть мать, а им отец нужен, мужчина–наставник нужен! Ради этого, уже по одной такой причине Катерина пошла бы замуж, хотя и считается, что брак по расчету аморальный, нечест‘ ный. Только кто возьмет ее с двумя «довесками», если даже у нее «Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит»?..

Зная это, Катерина давала волю слезам так, что глаза запухали. Потом, успокоившись немного, принималась рассуждать уныло:

«Видать, уж на роду мне написано быть несчастливой. Не найти мне мужа, не найти детям отца. И стараться нечего. Да и подло это: искать, ловить… Не по мне такое, не жалость, не сочувствие нужно мне — они для собаки, для кошки. Нет, я хочу доброй любви, доброй и ласковой, как теплый дождик…»

Покойный муж любил буйно и жадно, мгновенно загорался и так же быстро остывал. И вообще жил так: вспыхивал, увлекался чем‑то, чтобы тут же, с тем же азартом направить свои силы и внимание на что‑то другое. Тяжеленек был характером. И погиб из‑за собственной жадности и азарта. Подстрелил на охоте зайца, подбежал к нему, а тот еще живой. Зарядил ружье, а тратить заряд пожалел. Размахнулся и — прикладом! Да с такой силой, что курки по инерции отошли назад и, вернувшись, ударили по бойкам. Два заряда в лицо получил охотник и тут же скончался, оставив вдову и двоих детишек–сирот. Ох–ох–ох! Не было у Катерины ласкового дождика прежде, не будет и впредь. Много есть мужчин, которые хотели бы с ней пофлиртовать, но такие ей не нужны, а значит, и незачем растравлять себя, предаваться пустым мечтаниям.