Наталья Калинина - П.И.Чайковский Страница 4

Позавтракав и напившись кофе, Кюндингер и Чайковский отправлялись в университетские концерты, гуляли по набережной.

— Кстати, молодой человек, я настоятельно рекомендую вам заняться генерал-басом с моим братом, Августом Васильевичем, превосходным скрипачом и композитором, — заметил во время одной из таких прогулок Кюндингер. — Если хотите, я сам переговорю с вашим папашей. Видите ли, молодой человек, музыка, быть может, не обеспечит вас куском насущного хлеба, зато благодаря ей на душе вашей всегда будет богатый праздник…

Итак, занятия в училище шли своим чередом, причем небезуспешно, ибо Чайковский всерьез интересовался российской словесностью, преуспевал по иностранным языкам.

Близнецы Толя и Модя, души не чаявшие в старшем брате, едва могли дождаться выходных, когда, приехав из училища и скинув ненавистный казенный мундир, Петя вдруг начинал кружиться по комнате, уморительно копируя какую-либо примадонну балета, а то, вдруг внезапно погрустнев, обнимал их за плечи, вспоминал сценки из далекого воткинского детства…

— Ну, ну, ну, не будем тужить. Ваш старший брат остроумен, очарователен, полон изящества и грации. Не так ли? — Петины глаза делались лукавыми и озорными, близнецы с удовольствием ему подыгрывали. — Вот он входит в итальянскую оперу, обращая на себя внимание светских дам и их блестящих кавалеров, небрежно лорнирует партер, слыша сзади взволнованный шепот. Одна дама, на которой его лорнет задерживается чуточку дольше, лишается чувств. Ах, как же изящно, как грациозно она падает в проходе! Прямо к его ногам. — Петя закатывает глаза, складывает на груди руки и соскальзывает с дивана на мягкий пушистый ковер. — Вот так. Но тут капельмейстер взмахивает палочкой, звучит чудесная музыка Беллини, и ваш брат — сердцеед забывает про все на свете. Ах, эта итальянская музыка когда-нибудь сведет меня с ума. — Чайковский вдруг делается серьезным, даже суровым. — Хотя, слушая ее, наслаждаясь ею, я ни на минуту не забываю про то, что одной красоты, певучести, мелодичности еще мало. Нужна глубина чувств, широта мысли… Милые Модинька и Антоша, знали бы вы, как хочется вашему старшему брату своей музыки. Подчас такое творится в душе, а излить невозможно. Как я завидую Моцарту, с детства освоившему все премудрости композиции. Для него было так естественно, так необходимо разговаривать с людьми языком музыки. Представляю, как это возвышало его над всем миром. Нет, не тем глупым, пустым чванством пресыщенного всеми житейскими благами барона или курфюрста, а мудростью творца, постигшего через звуки суть нашего бытия…

В мае 1859 года Чайковский заканчивает по первому разряду Училище Правоведения и после короткого отдыха приступает к службе в Департаменте Министерства Юстиции. Илья Петрович, к тому времени уже директор Технологического института, переехал в просторную казенную квартиру, где молодежь устраивает вечеринки, танцы, любительские спектакли, в которых непременно участвует молодой чиновник-правовед.

…Хороши, но очень коротки майские белые ночи. Свеж, чист и полон неги пьянящий воздух. Лодка бесшумно скользит по каналу, точно венецианская гондола. Нежны девичьи улыбки, ласковы слова. Есть от чего закружиться молодой впечатлительной голове…

Вскоре сестра Сашенька выходит замуж за Льва Васильевича, сына декабриста Давыдова, уезжает в его имение Каменка близ Киева, разлетаются кто куда двоюродные братья и сестры Шоберты. Близнецы Толя и Модя, предоставленные самим себе, слоняются точно неприкаянные из угла в угол огромной директорской квартиры, тщетно выглядывая в окна любимого б" рата. А тот, наскоро перекусив в буфетной, спешит либо к знакомым, либо в театр.

"Зачем он такие длинные волосы отрастил? — недоумевают близнецы. — Точно отец Никодим из собора. И все повторяет: "У меня хандра, я впал в хандру, я хандрю". Точно глагол спрягает. Что за диковинная болезнь, эта хандра? Наверно, заразная. Вот и Апухтин ею болен — сам вчера жаловался. Жалко Петечку, скорей бы выздоравливал…"

А он хандрил от службы, которая с самого начала оказалась в тягость. Нудно, бессмысленно писать все эти входящие и исходящие бумаги, противно видеть подобострастие, с каким молодые чиновники пытаются угодить начальству. Задумавшись, он начинает записывать витающую в голове мелодию, она ускользает от него, растворяется в пыльном и затхлом воздухе канцелярской залы. И снова бумаги, вызовы к начальству, сплетни, наушничество сослуживцев…

И так может быть всю жизнь: ненавистная служба, бесконечные вечеринки, друзья, готовые кутить хоть до рассвета. Какая пустота… Неужели человеку на роду написано вот так бездумно, бессмысленно прожить жизнь, не оставив после себя следа? Нет, так не должно быть. Пушкин же сумел возвыситься над окружающей пошлостью, противопоставив ей свои полные блеска, страсти и огня стихи. Поэзия, музыка возвышают душу, ибо им чужды суета, тщеславие, пустословие. Это — особый, недоступный погрязшим в житейских пустяках мир. Жить в нем упоительно, головокружительно прекрасно. И разумеется, нелегко — не так-то просто преодолеть всякие соблазны. Он бы смог, смог их преодолеть, если бы знал наверняка, что музыка — его призвание…

Чайковский засыпает уже под утро. Ему снятся огромные залы, полные аплодирующей публики, счастливое лицо матушки и дивная музыка, кажется знакомая с раннего детства, но такая же неуловимая, как свет луны, запахи степных просторов. Хотя нет, он успел ее записать — недаром же суровый, похожий на Гайдна капельмейстер нетерпеливо постукивает изящной палочкой, требуя внимания оркестрантов, с интересом листает партитуру. Вот она, вот эта музыка. Его Музыка.

Какое же это счастье слышать, как звучит твоя Музыка…

За ужином следующего дня Илья Петрович Чайковский тактично и ненавязчиво заводит разговор о том, что Пете, быть может, еще не поздно всерьез заняться музыкой, в чем он, Илья Петрович, готов ему всячески содействовать.

Дороги слова ободрения, сказанные в нужную минуту. Дороги вдвойне, если исходят от близкого человека. Конечно, службу он пока не бросит. Пока… Хотя не так-то просто совмещать ее с занятиями в Общедоступных музыкальных классах, организованных замечательным русским пианистом, композитором и дирижером Антоном Григорьевичем Рубинштейном. Но если рассчитать время по минутам, если избавиться от душевной лености — под силу становится все.

Дивились все, а пуще всего прежние веселые друзья. Бывало, Чайковский и в оперу поспевал, и к цыганам, теперь же в домоседы записался: весь стол закапан свечным воском, а бумаги нотной сколько перемарал — верно, добрая половина жалованья на нее уплывает…

Коляска с друзьями, теперь уже бывшими, неохотно отъезжает от дома, а Петя, нисколько не сожалея о том, что в который раз отказался от развлечений, принимается за новую задачку по гармонии, на которые не скупится добрейший Николай Иванович Заремба.

Сестра Сашенька, в ту пору, пожалуй, единственный поверенный Петиных тайн, не перестает дивиться его одержимости, целеустремленности. Совсем недавно брат каялся в том, что страдает "обломовщиной", а теперь вот поступил во вновь открывшуюся консерваторию, и, кажется, недалек тот час, когда он действительно променяет службу на музыку. Он и их с мужем заразил уверенностью, что сделается хорошим музыкантом. Они только и говорят о Петечкиных успехах в консерватории. Эх, хорошо бы уговорить его приехать на лето в Каменку, да непременно с близнецами, которые превратились в послушных, не по годам начитанных подростков. Петечка заменил им и мать, и отца. Да он души в них не чает. Вот уж порезвятся на воле — ягоды в нынешнем году на диво крупные уродились, и вообще лето благодатное, в меру жаркое, с бархатными, звездными ночами, полными пленительных ароматов степного украинского приволья.

Чайковский занялся всерьез музыкальным образованием в 22 года — случай, прямо сказать, беспримерный во всей мировой истории, чтобы композитор, ставший впоследствии гордостью всей нации, начинал так поздно. Тому во многом виной российская действительность середины прошлого столетия, отмеченная явным пренебрежением со стороны власть имущих к любому виду просветительства, в том числе и музыкального. До 1862 года в стране не было консерватории, хотя в среде русского дворянства не считалось зазорным сочинять музыку "между прочим". Иное дело, что ни Глинка, ни Даргомыжский, ни Серов не могли жить на доходы от своих сочинений.

Поступая в консерваторию, Чайковский имел за плечами курс гармонии по лекциям Зарембы плюс солидное знакомство с премудростями игры на фортепьяно, что, по свидетельству современников, дало основание Антону Рубинштейну, случайно услышавшему его игру, пригласить будущего композитора в свой фортепьянный класс. Чайковский вежливо, но твердо это предложение отклонил. Более того, поступив в консерваторию, стал пренебрегать своим исполнительским даром, сосредоточив все усилия на освоении тонкостей композиции, а также расширении и углублении музыкальной эрудиции.