Дмитрий Евдокимов - За давностью лет Страница 52

Ну а что было дальше, вы знаете из «судного дела», — сказал Андрей и устало опустился рядом с Ларисой, обняв ее за плечи.

Воцарилось молчание. За окном веранды уже густели осенние сумерки.

Максим Иванович негромко спросил:

— Так виновен Борис Годунов?

— Виновен, — твердо сказал Андрей.

— Виновен, — тихо повторила Лариса.

— Думаю, что да, — согласился Борис.

— Наверное, — помолчав, сказал Игорь.

— В поэме Егора Исаева «Суд памяти», — неожиданно произнес Борис, — есть замечательные строки. Вообще-то поэма о войне, но эти строки, по-моему, относятся к любому преступлению, когда бы оно ни было совершено.

И, глядя в окно, он начал размеренно читать:

Вы думаете, павшие молчат!

Конечно, да — вы скажете.

Неверно!

Они кричат.

Пока еще стучат

Сердца живых

И осязают нервы.

Они кричат не где-нибудь,

А в вас.

За нас кричат.

Особенно ночами.

Когда стоит бессонница у глаз

И прошлое толпится за плечами...

— «И прошлое толпится за плечами», — повторил Максим Иванович. — Хорошо сказано. Это очень верно, когда бы, в какие века ни было совершено преступление, суд памяти человеческой не простит никогда.

В полумраке хорошо было сидеть и просто молчать. Неожиданно щелкнул выключатель, и веранду залил яркий свет лампы. В дверях стояла няня Максима Ивановича Казимира Францевна.

— Что вы, ребятки, приуныли? Максим, на тебя это не похоже! Случилось что?

— Случилось, — вздохнул Максим Иванович. — Вот смотрю на своих орлят — разлетятся скоро.

— Куда? — растерянно спросила Казимира Францевна.

— Борис — в армию, Андрей с Ларисой, того и гляди, поженятся, Игорь — в очередную экспедицию... Всем не до меня.

Неправда, — горячо возразила Лариса, — мы все равно приходить будем! Правда, Андрей?

— Ну-ну, — чуть грустно улыбнулся Максим Иванович.

Неожиданно он что-то вспомнил, и глаза его потеплели.

— Между прочим, у меня вчера делегация была...

— Какая делегация? — ревниво спросил Игорь.

— Самая настоящая. Восьмиклассники из нашей школы. Они откуда-то прослышали о наших поисках и тоже хотят в кружке заниматься. Так что выше головы! Жизнь продолжается. А загадок истории на наш век хватит!

ПОХОЖДЕНИЯ РОССИЙСКОГО КАРТУША

Сызмальства отличался Ванька Осипов, подлых[1] людишек сын, остротой ума, смелостью да проворством. Когда исполнилось ему тринадцать, взяли Ваньку из родного села Иванова Ростовского уезда в стольный город Москву, на двор господина его, богатого гостя Петра Дмитриевича Филатьева.

Особого рвения в служении хозяину Иван не проявлял, зато был крепко нечист на руку. Не ленился он вставать рано поутру, гораздо ранее других, чтоб отнести в охотный ряд разную живность — гусей, уток и прочих кур, которых крал иногда у соседей, а если не удавалось, то и у своего господина. Не брезговал он также оловянными плошками и медной посудой.

Полученные деньги тратил на сласти и разные безделушки для завоевания любезности девиц, до которых был крайне охоч, а позже стал сбывать ворованное в кабаках, расположенных в Китайгороде в великом множестве. Напившись, нередко вступал в драки, а то вообще не ночевал дома, за что наутро получал лютую порку по приказу Филатьева. Однако от наказания становился еще более дерзким и неистощимым на разные воровские проделки.

Однажды в фортине[2] — у Варварского крестца[3], где над дверьми висела доска с гербом — двуглавым орлом — и красовалась надпись: «В сем доме питейная продажа», познакомился Ванька с бывалым человеком, отставным матросом Петром Романовым, по прозвищу Камчатка. Фортина, как и любое другое питейное заведение, была устроена очень просто: стойка и лавка, а под полом — ледник для хранения винных запасов.

За меркой вина, с опаской поглядывая на хозяина, поведал Камчатка хриплым шепотом о вольной жизни, о своем знакомстве с лихими людьми, живущими весело и разгульно. Вино и рассказ нового знакомца жарко ударили Ивану в голову, и запросил он горячо свести его с этими людьми. На что Камчатка, сурово покачав головой, ответил, что в братство сие с пустыми руками не берут. Тогда и рассказал холоп о заветном сундучке хозяина, что стоит в каморе[4] всегда запертый на большой замок, и о том, что давно подобрал ключ от того замка, ожидая случая.

Еще выпив по мерке, друзья решили, что случай как раз пришел, и договорились встретиться этой же ночью у ворот двора Филатьева.

...Темная ночь опустилась на подворье Филатьева. Затихли песни и смешки в девичьей половине людской. Не слышно позвякивания цепи со двора, — это угомонился медведь, прикованный к столбу на потеху хозяину. Чутко прислушиваясь, поднял свою лохматую голову Иван: вроде все спят. Скользнул к двери, ведущей в господский дом. У входа в спальню затаился, различая могучий храп хозяина и заливистый — хозяйки. Прокрался к заветному сундучку, на миг напрягся, нажимая железкой на поддавшееся ушко замка, бесшумно открыл крышку. Вот он, пухлый кошель. Недолго раздумывая, захватил и праздничные камзол и кафтан господина и, так же крадучись, выскользнул из дома, отодвинув доску забора, на улицу. Здесь напялил на себя господскую одежду и важно подплыл к воротам, от которых тотчас испуганно метнулась тень.

— Камчатка, это я! — шепотом позвал Иван.

— Фу ты, черт, испужал, — облегченно сказал Камчатка, приблизившись. — Думал, какой важный господин...

Иван рассмеялся, патом спросил:

— Грамоте разумеешь?

— Обучен!

— На тебе уголек, пиши на воротах.

— Что писать-то?

Иван с гордостью ответил:

— Пиши так: «Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай у тебя черт, а не я!»

— Складно придумал, — усмехнулся Камчатка и начал старательно выводить буквы на заборе.

— «...Черт, а не я!» Готово.

— Тогда бежим!

— Ишь торопыга. Аль не знаешь, что на каждом крестце рогатки стоят? Враз задержат. Надо умом поразмыслить, как стражу перехитрить. Стражники ночью только полицию да попов пропускают. Таков указ.

— Попов, говоришь? — задумался Ванька. — Тут у нас есть один по соседству...

— Тогда пошли поскорее.

Осторожно, чтоб не скрипели доски мостовой, прокрались к забору поповского дома. Ванька, недолго думая, перемахнул через забор и открыл калитку Камчатке. Скрип калитки услышал церковный сторож и окликнул их:

— Эй, что за люди?

— Ваши прихожане, — ответил Камчатка, приближаясь к сторожу. — Пришли к священнику для духовной потребы.

— А зачем через забор, ежели к священнику?

— Нужда крайняя заставила. В ворота стучались, так ты спишь крепко.

— Не спал я, — ответил сторож, вглядываясь в лица. — Что-то я таких прихожан раньше не видывал здесь...

Он повернулся, чтобы позвать на помощь, и в тот же миг получил удар дубинкой по голове. Очнувшись на земле, увидел Камчатку, приставившего нож к его горлу.

— Будешь кричать — убью до смерти!

Ванька тем временем уже проник через окно в дом и вскоре вернулся с поповской рясой и полукафтаньем. Пригрозив еще раз сторожу ножом, быстро растворились в темноте.

— Кто идет? — раздался оклик из караульной будки.

Свет костра высветил Ваньку в поповской рясе и Камчатку, одетого дьячком.

— Священник! — важно отозвался Ванька. — Идем умирающего исповедовать.

Караульный, перекрестившись, поднял рогатку, пропуская священных особ. Так миновали еще несколько караульных будок, пока не почувствовали прохладу Москвы-реки.

— Каменный мост! — облегченно сказал Камчатка. — Тут нас никакая власть не достанет.

Спустившись под мост, увидели в ночной черноте бледные отблески огня.

— Сюда, — протянул руку Ивану Камчатка. — Здесь все свои.

В сарае, сколоченном из досок, вокруг костра в вольготных позах расположились люди. Многие одеты в богатые, но драные и грязные кафтаны, за поясами — ножи и кистени.

«Разбойники», — догадался Ванька, и зубы его лязгнули от страха.

— С чем пожаловали, родимые? — насмешливо спросил один из хозяев, видно атаман.

— Хотим с вами быть, — ответил Камчатка.

— Ты у нас не впервой, — сказал атаман, — а выкуп за новенького где?

Иван протянул дрожащей рукой заранее приготовленный двугривенный.

— Это дело, — одобрил атаман и, выхватив монету у Ивана, бросил ее одному из лежавших у костра. — Ноздря, дуй за водкой.

Через несколько минут четверть с вином уже заходила по кругу. Последнему дали хлебнуть Ваньке. Тот, чтобы не отстать от других, сделал добрый глоток.

Атаман одобрительно хлопнул его по плечу:

— Вижу, брат, что ты нашего сукна епанча[5]! Что ж, поживи здесь с нами. У нас всего довольно — наготы, босоты навешаны шесты, а голоду и холоду полные анбары стоят! Мы, живучи здесь, покои внаем отдаем, а проходящим по сему мосту ночью тихую милостыню раздаем.

Ватага захохотала, приветствуя остроумие своего атамана. Ванька понял, что, говоря о милостыне, тот намекает на разбой.