Соломон Лурье - Путешествие Демокрита Страница 9

Когда утром пришли проводники, Демокрит, Диагор и Паисий отправились к пирамидам. Идти пришлось недолго. Дорога была выложена огромными каменными плитами, местами растрескавшимися и засыпанными налетевшим с запада песком. Зелени становилось все меньше и меньше, пока, наконец, она не исчезла почти совсем, а впереди, насколько хватал глаз, тянулась песчаная равнина. Чудовищные песчаные холмы — желтоватые и красновато–бурые — вздымались со всех сторон. Это было преддверие безжизненной Ливийской пустыни. О том, что рядом находилась утопающая в зелени долина Нила, можно было только догадываться по видневшимся кое–где группам пальм и иссушенным солнцем кустарникам.

Здесь, где шла вечная борьба между сеющей смерть пустыней и животворным Нилом, на границе между двумя враждующими стихиями возвышались величественные усыпальницы фараонов. Демокрит подумал, что место для кладбища было выбрано не случайно. Мертвых отправляли в западную пустыню, где не видно было ничего живого, куда ежедневно уходило солнце, где царила смерть. Недаром Паисий называл покойников «обитающими на Западе».

Пирамид было несколько десятков, но выше и величественнее остальных казались три — Хеопса, Хефрена и Микерина. Чем ближе подходил Демокрит к этим пирамидам, тем громаднее казались они ему. Просто невозможно было поверить, что эти каменные горы создали не гиганты, а люди, обыкновенные египтяне, такие же жалкие бедняки, как тот хозяин дома, у которого ночевал Демокрит, такие же, как эти проводники, что сейчас его сопровождают, несчастные, голодные, обездоленные крестьяне. Из камней, которые пошли на постройку даже меньшей из этих пирамид, наверно, можно было построить дома для всех бедняков Египта. И, по мере того как эти мысли приходили в голову Демокрита, чувство восхищения, охватившее его сперва, сменялось глухим раздражением против строителей этих каменных громад.

Когда наконец они достигли основания большой пирамиды, Паисий оглянулся посмотреть, какое впечатление произвели пирамиды на Демокрита, и, увидев его хмурое лицо, удивился.

— Мне кажется, — сказал он, — тебя не восхищают пирамиды, а ведь они — одно из Семи чудес света.

— Это действительно удивительное творение человеческих рук, — отвечал Демокрит, — но я с ужасом думаю, сколько сил бессмысленно затрачено на сооружение этих громадин, сколько ценностей скрыто в них, сколько пищи, которой можно было накормить голодных!

— О какой бессмысленной трате сил ты говоришь! — вскричал Паисий. — Заботиться о мертвых — так же важно, как воспитывать детей. Родичи обязаны снабдить усопшего всем, что может ему понадобиться на том свете: жильем, одеждой, посудой, обувью. Иначе мертвец не будет иметь покоя, и тогда его тень придет к оставшимся в живых и станет терзать их. Все мы когда‑нибудь умрем, и если сейчас, пока живы, не будем оказывать внимания покойникам, кто же станет заботиться о наших могилах.

— У нас в Греции покойникам не сооружают роскошных гробниц и не кладут в могилы запасы пищи на многие годы. Мне кажется это правильным. Никто не видел, чтобы покойник хоть раз воспользовался своим имуществом, — возразил Демокрит и, чтобы не обижать собеседника, перевел разговор на другую тему, спросив: — Сколько лет строилась пирамида Хеопса и какой она примерно высоты?

— Только дорогу, по которой подвозили камни, строили десять лет. Все должны были работать. Одни таскали к Нилу известняковые глыбы от каменоломен, находившихся далеко на Востоке. Другие перевозили эти камни на плотах через реку. Третьи тащили их от Нила сюда. Сооружение пирамиды длилось двадцать лет. Одновременно на строительстве работало сто тысяч человек. Камни, из которых сложена пирамида, отшлифованы и пригнаны так, что — вот смотри — между ними не просунуть даже лезвие ножа.

Пирамида Хеопса превышает пятьсот греческих футов[11]. Вторая по величине пирамида Хефрена ниже ее футов на десять, но и она кажется такой высокой, что как ни задирай голову, а вершины все равно не видно. Если хочешь точно знать высоту пирамиды Хеопса, высчитай ее сам. Геродот уверял, что она достигает восьмисот футов, но мы, египтяне, этому не верим. Проверь и ты убедишься, кто прав.

— Это было бы, конечно, очень интересно, — сказал Демокрит, — но сколько времени потребуется, чтобы взобраться на вершину пирамиды, и где мы возьмем веревку достаточной длины, чтобы спустить ее потом вниз?

— Этого вовсе не требуется. Посмотри, солнце недавно встало, и тени, которые бегут впереди нас, длиннее, чем наши тела. Если измерить длину тени, отбрасываемой пирамидой, то можно определить и высоту строения. Во сколько раз твоя тень длиннее твоего тела, во столько раз и тень пирамиды больше ее самой.

«Странно, — задумался Демокрит, — мои учителя не говорили мне о таком способе измерения. Но я изучал подобие треугольников и понимаю, что треугольник, образованный мною и моей тенью, подобен тому, который образовали пирамида и ее тень на песке».

— А ну‑ка, — закричал он отставшему Диагору, — достань веревку и сосчитай расстояние от большой пирамиды до конца ее тени! Измерил? Сколько? Шестьсот футов? А теперь измерь мою тень. Свой рост я знаю — шесть футов, а тень протянулась на все двенадцать. Раз я вдвое короче своей тени, значит, и высота пирамиды вдвое меньше, чем шестьсот футов. Получается совсем немного.

— Нет, ты считаешь неверно, — возразил корабельщик, — пирамида не шест, и тень, которая падает от нее, не вся ложится на песок. Часть ее находится на самой пирамиде. Надо прибавить расстояние от центра основания пирамиды до ее края. Смотри, тень на песке имеет сейчас правильную форму: вершина ее отстоит на одинаковом расстоянии от обоих углов. Значит, и тень, которая лежит на пирамиде, занимает расстояние, равное половине основания пирамиды, так как вершина строения расположена точно над его серединой. Пусть Диагор измерит сторону основания пирамиды, и задачу легко можно будет решить правильно.

Сердито бормоча что‑то себе под нос, Диагор закрепил камнем конец шнура и начал измерять длину основания пирамиды.

«Зачем это все нужно? — думал он. — Разве цифры могут дать представление об истинном значении вещи? Вот если бы Демокрит захотел воспеть пирамиды, чтобы люди поняли величие и красоту зданий, таких огромных, что в тени их может спрятаться целый город, тогда он помогал бы ему охотно, а не по принуждению». С детских лет Диагор любил поэзию и терпеть не мог заниматься вычислениями.

— Никогда не поверю, — вдруг произнес он вслух, — что это делается без всякой корысти. Не станет нормальный человек решать задачи для собственного удовольствия.

— Сколько? — прокричал Демокрит, видя, что Диагор дошел наконец до угла пирамиды. — Восемьсот? Теперь ясно. Длина тени на пирамиде четыреста футов, на песке — шестьсот. Сложить и разделить пополам. Паисий прав: высота пирамиды — пятьсот футов. Геродот ошибся, и притом в полтора раза. Как же он так? Ведь цифры — это хлеб ученого. Ошибка в цифрах — ошибка и в выводах. Что может быть страшнее?!

— Вот видишь, — сказал Паисий, — ты признал мою правоту в расчетах, теперь признай, что пирамиды должны вызывать восхищение. Если даже ты прав и после смерти человеку ничего не надо, все равно мы должны считать пирамиды замечательным памятником великому правителю, стоявшему когда‑то во главе народа.

— Согласен, — сказал Демокрит, — человек, сделавший много хорошего, достоин того, чтобы о нем помнили и после его смерти. Но для этого вовсе не следует мучить людей и отдавать мертвым то, в чем нуждаются живые. Тот же, кто сам истязал народ, чтобы потомки удивлялись воздвигнутому им себе памятнику, вовсе не достоин, чтобы последующие поколения помнили о нем.

Вот с этим я никогда, ни за что не соглашусь! — вскричал Паисий. — О ком же помнить как не о них? Если бы ты знал, каких трудов стоило воздвигнуть пирамиды, то проникся бы уважением к правителям, сумевшим подчинить себе такое количество людей. Египтяне гибли на тяжелой работе, но фараон был для них божеством, а преданность ему — высшим законом. Люди понимали, что счастье не в богатстве, не в сытой еде, а в чувстве исполненного долга. Нынешнее поколение даже представить себе не может, какое это счастье безгранично верить своему фараону. От скольких мук и сомнений избавляет человека сознание, что государством управляет живой бог.

Во времена Хеопса это убеждение было всеобщим. Никто не смел не только сидеть, но даже стоять в присутствии царя.

Самые знатные чиновники ползали перед ним на животе, приближенные считали за честь поцеловать пыль, которой коснулась нога божественного правителя, больные исцелялись от одного вида царя. Не будь Хеопс жесток, не карай он беспощадно за малейшее ослушание, великое строительство никогда не было бы завершено. Зато теперь каждый египтянин с гордым чувством называет имя царя, в правление которого соорудили величайшее чудо света.