Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий Страница 11

Дискуссии касались и правил использования оружия в подобной ситуации; некоторые участники этих обсуждений выступали за жесткую регламентацию и обязательность проведения предупредительных и предварительных мер, предшествующих стрельбе на поражение. В офицерском корпусе, однако, распространены были и иные мнения: весьма авторитетный генерал М. И. Драгомиров считал, что никаких «холостых» залпов или стрельбы поверх голов быть не может. Должно быть только предупреждение, а если толпа не подчинится распоряжению разойтись, то будет дан залп боевыми патронами и с хорошим прицелом: «холостые залпы», стрельба поверх голов и увещевания толпы приведут только к «братанию» войск с участниками беспорядков. Многие офицеры были с этим согласны, а А. С. Лукомский, ставший во время Гражданской войны одним из лидеров Белого движения, полагал даже, что события Первой российской революции «подтвердили всю справедливость взглядов и требований» Драгомирова[146].

Похоже, что, несмотря на подобные дискуссии, и военными специалистами, и полицейскими чинами, настаивавшими на участии армейских частей в подавлении внутренних беспорядков, не были должным образом оценены риски: привлечение войск для борьбы с волнениями в условиях масштабного политического кризиса могло в известной ситуации привести лишь к эскалации конфликтов, что проявилось и 9 января 1905 года, и в феврале 1917 года. Использование вооруженных сил для решения полицейских задач становилось своеобразной школой подготовки к гражданской войне, способствуя выработке ее политической культуры.

Случаи применения армии против народа служили революционерам оправданием насилия в их борьбе с режимом. Тема легитимации политического насилия в революционной традиции давно уже разрабатывалась исследователями. Для задач же настоящей работы важно упомянуть о милитаризации дискурса политического противостояния. Революционеры уже накануне революции 1905 года рассуждали о перспективах гражданской войны, подготавливаемой властью. В конце 1904 года социал-демократическая «Искра», в целом контролируемая меньшевиками, писала:

Но та гражданская война, которую, с беззастенчивостью испытанного авантюриста, провоцирует самодержавие, должна заставить широкие круги либерально-демократического общества не остановиться в самом начале этого пути.

Автор так описывал действия правительства:

Сегодня, по его почину, тамбовские хулиганы избивают земцев, завтра оно будет натравлять крестьянина на помещика, серого рабочего — на либерального фабриканта, в этой гражданской войне оно не остановится перед эксплуатацией всех тех иллюзий, которые, в первобытно наивной форме, сливаясь с архаическими идеалами варварской эпохи — православием и самодержавием, смутно бродят в непросветленной светом политического сознания души народных низов. Отклоняя мысль народа от политического переворота и, ради этой цели, разжигая все грубые инстинкты и страсти, эта гражданская война зальет пожаром и кровью деревни и города, всероссийский Кишинев — вот что сулит России самодержавие.

Только революция могла предотвратить, по мнению автора, ужасную гражданскую войну и всероссийский погром:

Гражданская война под знаменем демагогии и во имя цезаристского возрождения самодержавия, или демократическая революция — на этом распутьи стоит теперь страна[147].

Тему внутренней войны использовали не одни только революционеры, о ней говорили и либералы. Как перманентную гражданскую войну, уже ведущуюся правительством против «общества», описывал в 1903 году политическую конфронтацию С. Н. Булгаков: «В силу того, что самодержавие находится на военном положении по отношению к обществу, поддерживает существование непрерывной гражданской войны, оно вносит заднюю мысль, полицейский страх и политический расчет решительно всюду»[148].

Комментируя расстрел демонстрации в Златоусте в марте 1903 года, автор журнала «Освобождение» (П. Б. Струве?) писал:

Самодержавия нельзя мирно поддерживать в нашей стране: самодержавие есть гражданская война со всеми ее бедствиями. Вот о чем должна была бы говорить наша печать. Безустанно она должна повторять обществу и правительству: вы не хотите политических убийств и революционных насилий, так покончите же скорее с их источником — самодержавием[149].

Автор статьи делал вывод:

…отношение органов либерального общественного мнения к политическим убийствам изменилось потому, что самодержавие с тех пор само окончательно провозгласило себя гражданской войной, само утвердилось на абсолютно безнравственной и в дурном смысле слова революционной позиции. Разве не есть гражданская война та настойчивая борьба, которую самодержавное правительство всеми средствами ведет с деятельностью, направленной на постепенное изменение русского государственного строя мирными и большей частью даже формально легальными действиями?[150]

Использование темы постоянной гражданской войны, которую ведет самодержавие с народом, свидетельствовало о такой степени отчуждения от власти, которая исключала любую поддержку режима, даже во время военных действий с внешним врагом. Это проявилось во время Русско-японской войны. Некоторые призывы радикальных организаций даже предвосхищали лозунги превращения «империалистической» войны в войну гражданскую, которые затем стали звучать во время Первой мировой войны. Одна анархистская группа в обращении, адресованном «рабочим и работницам», требовала

…прекращения внешней войны, затеянной японскими и русскими капиталистами. Пролетариям русским не нужна братоубийственная резня с японскими рабочими в мундирах. Мы должны, товарищи, заменить эту внешнюю войну войной внутренней, войной гражданской, войной между бедным людом и богачами, чтобы на жизнь или смерть бороться за полное свое освобождение[151].

Близкие лозунги выдвигали и некоторые эсеры. Так, киевский комитет этой партии выпустил прокламацию, в которой он убеждал призывников отказаться от мобилизации и примкнуть к борьбе с режимом: «Нам нужен мир с Японией, но для этого должна начаться война (восстание-революция) против самодержавия»[152].

Лозунг «Война войне», вновь появившийся во время Первой мировой войны, также встречается в связи с Русско-японской войной. Например, автор статьи, опубликованной в издании партии социалистов-революционеров, так формулировал позицию этой партии:

…мы объявляем войну этой бессмысленной, разорительной и самодержавно-капиталистической войне. Мы объявляем войну этой войне во имя человеческого блага и наших социалистических идеалов[153].

Автор другой статьи, опубликованной в том же издании эсеров, писал о двух войнах, которые ведет Российская империя: война с Японией и «война внутренняя, война гражданская, которую самодержавие ведет против живых сил нации на всем широком пространстве русской земли», война, которая длилась уже «более века» и обострившаяся, когда МВД возглавил В. К. Плеве. Архаичная империя, ведущая одновременно две войны, обречена на поражение:

Здесь и там враг, отличающийся более современным характером, должен восторжествовать над допотопным режимом, осколком былых времен, который образует странный анахронизм среди цивилизации наших дней[154].

Некоторыми либералами в это время «внешний враг» также не рассматривался как главная опасность; более того, порой он даже воспринимался как союзник. Хотя либералы в своем отношении к Русско-японской войне были расколоты, авторитетные политики этого направления формулировали позицию принципиального пораженчества. В. А. Маклаков впоследствии отмечал: «Японцы казались нашим союзником против самодержавия, и на их нападение либеральное общество ответило почти сплошным „пораженчеством“»[155]. Хотя в легальной печати высказывать такие взгляды