Олег Смыслов - Иуды в погонах Страница 26

Как отмечают очевидцы, накануне, то есть в течение 30 июня, шла скрытая работа по подготовке списков на эвакуацию. В первую очередь ей подлежали высшее командование и командный состав, от командира полка и выше, а также ответственные партийные и государственные работники города. В первоочередном списке значилось: от Черноморского флота 77 человек, от Приморской армии 78 человек.

Вечером этого же дня Москва подтвердила добро на выезд руководящего состава из Севастополя.

Для эвакуации выдавались посадочные талоны отдельным людям по спискам. Как отмечали очевидцы, среди связистов таких оказалось больше из-за того, что они обслуживали флагманский командный пуню: Такой талон получил и Борис Ильинский. Это была действительно его последняя надежда. Официально эвакуация началась с 21.00 все того же 30 июня.

Поочерёдно с интервалом по времени заходили на посадку на Херсонесский аэродром двухмоторные транспортные самолёты «Дугласы». После посадки они не глушили моторов из-за периодического обстрела аэродрома и сразу же после выгрузки боеприпасов принимали пассажиров. Но агония уже сделала свое чёрное дело. Масса неорганизованных военнослужащих с оружием, легкораненые, а также военные и гражданские лица с пропусками любым способом пытались попасть на самолёт. И, как правило, туда попадали тс, кто оказался носильнее. Доходило до того, что не понравившихся пассажиров выталкивали и били сапогами по голове люди из команды по посадке. Других просто оттесняли назад. Даже посадке высшего командования реально мешала многотысячная толпа неуправляемых бойцов и командиров, из которой единицы умудрялись открыть огонь по взлетающему самолёту.

Что и говорить, если сам комендант Херсонесского аэродрома майор Попов, на которого была возложена организация посадки, не только самоустранился от своих обязанностей» но и улетел самым первым рейсом. В такой дикой и неуправляемой обстановке многие, имеющие посадочные талоны, так и не смогли быть эвакуированы. Не смог сесть в последний самолёт и капитан-лейтенант Ильинский.

Согласно архивным документам, в ночь на 1 июля из Краснодара в Севастополь 13 самолётов доставили 23,65 тонны боеприпасов и 1221 килограмм продовольствия. Обратным рейсом они вывезли 232 человека, в том числе 49 раненых, и 349 килограмм важного груза, среди которого находились чемоданы секретных документов разведывательного отдела Черноморского флота.

К утру 1 июля не улетевшая масса людей укрылась в различных местах Херсонесского полуострова, под скалами и в укрытиях, землянках и других местах, прячась от авианалётов. Часть из них, в которой находился Ильинский, прослышав о приходе в ночь с 1 на 2 июля кораблей, ушли в район берега 35-й батареи.

А перед этим, в 2 часа 59 минут 1 июля, подводная лодка Щ-209, приняв на борт Военный совет Приморской армии со штабом (всего 63 человека), вышла в Новороссийск. Вторая подводная лодка, Л-23, приняла на борт еще 117 человек руководящего состава обороны Севастополя и, находясь на рейде до получения радио от командующего Черноморским флотом вице-адмирала Октябрьского, прилетевшего в Краснодар, в 8.47 вышла в рейс.

Сам командующий ЧФ успел улететь после взлета последнего транспортного самолета, а значит, на дополнительном «четырнадцатом»…

Оказавшись на 35-й батарее, Ильинский только теперь начал понимать всю трагедию происшедшего. Реально оценивая обстановку, он с ужасом для себя заметил, что надежд выбраться на Большую землю не оставалось уже почти никаких.

Все помещения батареи были буквально переполнены, в основном высшим и старшим комначсоставом Приморской армии. Все ожидали прихода тральщиков и сторожевых катеров. Однако вместо четырёх тральщиков придут только два, а из десяти сторожевых катеров — восемь. В ночь с 1-го на 2-го началась посадка на катера с причала. В это время все стояли уже на берегу. Ильинский встретил много знакомых ему командиров из политуправления и оборонительного района. Он находился среди сослуживцев из разведотдела флота, которые пока держались ещё вместе. Но и на этот раз Борис не смог эвакуироваться, так как было принято решение пропустить вперёд только раненых, а самим остаться на защите батареи до прихода следующей партии кораблей.

— Товарищи! Корабли не придут, связи больше нет, документы шифросвязи уничтожены, — кто-то из командиров выпалил залпом.

И только теперь Ильинский понял, что это конец. Чуда не произойдёт.

— На тебе лица нет, — сказал ему рядом стоящий морской командир. — Что с тобой?

Но Борис уже не хотел ни с кем разговаривать. Было очень страшно перед наступающей неизвестностью. Кому не хочется жить? Хотел и он.

Когда корабли ушли с рейда 35-й батареи, на полуразрушенном причале и возле него продолжали стоять плотной стеной тысячи бойцов, командиров и гражданских людей в какой-то туманной надежде, что ещё будет помощь. Они стояли упорно, практически не двигаясь с места, вглядываясь в темноту ночного моря. И никто, и ничто не могли уговорить их разойтись.

Многие из них так никогда и не узнают, что не эвакуированными из Севастополя будут более 32 тысяч человек. Среди них только начальствующего состава — 2813. Одним из таких будет Борис Ильинский.

И в момент небывалого отчаяния вдруг найдётся какой-то командир в плащ-палатке, с орденом Ленина на груди, который на рассвете 2 июля позовёт всех, у кого есть оружие и боеприпасы, присоединиться к нему, чтобы пробиваться в горы через Балаклаву.

Это утро Ильинский запомнит на всю оставшуюся жизнь: воздух был чист, тихо плескались волны, и ни одна из сторон долго не открывала огня.

А 3 июля капитан-лейтенант Ильинский пропал без вести.

4

Плен для Ильинского оказался совершенно новым жизненным испытанием. когда он шёл в колонне таких же, как и он, усталых людей с безнадёжно опущенными плечами, то понимал, как мучительно трудно теперь сохранять своё офицерское достоинство. Он шел в разорванном кителе, будто в бреду, что-то бормоча себе под нос, моля кого-то о помощи и матерясь. И лишь потом станет ясно одно: жить хочется, выжить нужно во что бы то ни стало, чтобы бороться с ненавистным врагом. Так он сначала оказался в лагере военнопленных, а затем в симферопольской тюрьме.

«Ещё на подходе к Симферополю гитлеровцы то и дело принимались искать комиссаров и евреев, но люди укрывали товарищей в гуще толпы, — свидетельствует И.Ф. Хомич. — В тюрьме устраивались обходы, отвратительные осмотры. Евреев нещадно били и истязали без всяких допросов, политработников избивали и запирали в подземные камеры. Камер не хватало, и значительная часть заключённых обитала просто во дворе тюрьмы.

Жара стояла страшная, по ночам в камерах становилось нестерпимо душно, мучила бессонница. Слишком уж большой груз горя, нравственных и физических потрясений лёг за последние недели на плечи каждого из нас. Невозможно было привыкнуть к бесправному положению, к унизительному, скотскому обращению, к постоянному голоду и грязи…

В большой камере немцы разместили более ста наших офицеров. К камере примыкал небольшой дворик, где бродили всегда голодные пленные. Высокая, глухая наружная стена сверху обнесена колючей проволокой. По ушам — часовые с автоматами и пулеметами.

К вечеру становилось холодно. Голодный человек легко мерзнет; а на пленных только и было — летняя гимнастерка да брюки. По ночам люди жались друг к другу и утром не могли согреться, съедая черпак чуть теплой невкусной баланды».

В симферопольскую тюрьму Борис Ильинский попал но подозрению в организации побега сотрудника особого отдела НКВД, которому не просто помог, а еще и отдал свою пайку хлеба. Для начала его разместили в одиночной камере, в которой он провел больше месяца. Таким образом, одиночкой его начали давить психологически.

По воспоминаниям очевидцев, участие в боях и в рукопашных схватках в плену казались гораздо менее страшным испытанием, чем пытка одиночкой. А тут еще голод, болезни и нудное ожидание самой глупейшей на свете смерти…

Как вспоминал И.Ф. Хомич, «угодив в симферопольскую камеру, я сразу заболел. Вдобавок к общему для всех истощению меня свалила с ног дизентерия…

Два месяца тяжелейшего недоедания, можно сказать, голода, сами но себе не могли пройти бесследно. По тюремному дворику, под ласковым крымским небом, бродили теперь прямо-таки тени, с землистыми лицами и неприятно блестящими от голода тазами. Одежда на всех — как с чужого плеча. И бродят, бродяг из конца в конец, от забора к забору, где каждая щербина, каждая дырочка от выпавшего сучка запомнилась уже на всю жизнь».

А тут одиночка! Более того, Бориса Николаевича сразу же опознали также попавшие в плен моряки-шифровальщики, прекрасно знавшие его по службе в разведывательном отделе Черноморского флота.