Инго Мебиус - Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает Страница 3

В гостиной моей тетки стояла большая, упиравшаяся в потолок, кафельная печь. Прогревалась она не сразу, но, протопленная, очень долго излучала блаженное тепло.

Самые приятные воспоминания остались от свадьбы моей двоюродной сестры Гертруды и Вильгельма Шмидта. На мне была белая матроска, но так случилось, что я, оступившись, загремел вниз по лестнице. После этого костюмчик к ужасу моих родителей сзади был весь черный. Но, невзирая на этот досадный эпизод, свадьба состоялась. Взрослые праздновали в большой зале, а мы, дети, бесились и там, и возле стойл.

Не забуду и последний большой охотничий праздник в 1936 году в Мюндере. Вильгельм скакал верхом в костюме Фридриха Великого. И мне ради такого дня позволили взобраться на лошадь. Весь город был красиво украшен, маршем прошла колонна разодетых девушек, на улицах было полно народу.

Ежегодно мой отец получал 10 бесплатных железнодорожных билетов, матери и мне полагалось по 4 таких билета. Так полагалось всем железнодорожникам и членам их семей. Два билета можно было использовать даже для заграничной поездки, но мы их так и не использовали. Летом мы отправлялись на велосипедах в Мюндер.

Семья Мюллеров, тетя Дора, дядя Гуго и их сын Иоахим, на год младше меня, после того, как к власти пришел Гитлер, то есть с 1933 года, жили в Мюндере, в 1936 году получившем статус курортного города и стал называться Бад-Мюндер. Дядя Гуго служил офицером полиции в Берлине. Когда мы жили в Мюндере, я часто играл с местными ребятами, и нередко дело доходило до драк, родителям приходилось нас растаскивать. Иоахим был мальчик одаренный, и работа на подворье мало интересовала его. Он часто мне повторял: «Ну что? Снова ишачишь в деревне?» После войны он изучал медицину, а впоследствии стал деканом факультета Франкфуртского университета.

В 12 лет я стал посещать занятия перед конфирмацией[3]. Мы относились к общине церкви Св. Михаила. Это было здание в готическом стиле, известное далеко за пределами Бад-Мюндера потолочной росписью. Занятия проводил пастор Дегенхардт, надо сказать, что они проходили довольно живо. Раз в неделю — в церковь на двухчасовое богослужение и, кроме этого, каждое воскресенье. После этого двое конфирмантов должны были писать сочинение на тему последней церковной службы. Ни о каких пропусках занятий и речи быть не могло, каждый знал, когда настанет его очередь. Кроме того, мы должны были писать отчеты о том, как проходили занятия, и наизусть учить церковные песнопения. Все написанные нами работы нам отдали в день конфирмации. А сама конфирмация состоялась два года спустя и была обставлена весьма торжественно. Мы, конфирманты, отмечали ее вместе с нашим пастором в Нойхоффе, а уже после благословения в кругу семьи. Я был очень рад, что на торжество приехали и обе моих бабушки из Мюндера. Дедушек своих я не знал — оба умерли еще до моего рождения.

Когда мне исполнилось 14 лет, я получил путевку в детский дом отдыха в Брунсхауптен на Балтийском море. Впервые в жизни я на три недели отправился куда-то без родителей, но в сопровождении чужих взрослых людей в составе группы своих ровесников. В доме отдыха была железная дисциплина, да и еда оставляла желать лучшего. Моя мама готовила куда вкуснее. Мне в Брунсхауптене не особо понравилось, там все было рассчитано по минутам. Единственной отдушиной было море и солнце. Я впервые был на море. Но и купание проходило под бдительным надзором старших и тоже было рассчитано по минутам.

В весе я не прибавил, зато морской воздух явно пошел впрок. В это же время в Брунсхауптене была и моя тетка Берта вместе со своим старшим сыном. У Густава был острый бронхит, и ему требовался йодистый воздух моря.

Можно сказать, что все или почти все мои детские воспоминания связаны с положительными эмоциями, и к ним относится еще довольно значительный их кусок. После того, как в 1933 году национал-социалисты пришли к власти, мой отец сразу же велел мне записаться в юнгфольк. В первые годы суббота считалась «Имперским днем молодежи». Школьных занятий в этот день не было, мы обычно отправлялись куда-нибудь за город, на экскурсии, устраивались подвижные игры на свежем воздухе, спортивные занятия. Своими силами мы оборудовали помещение, превратив его в центр отдыха, и собирались там зимой по вечерам. Мы пели, нам читали и доклады о великих исторических личностях — герцоге Видукинде[4], Фрундсберге[5] и многих других. В их честь называли фенлейны[6], всего их в Хильдесхейме было 10. Наш назывался «Видукинд», а вожатым фенлейна был Хайнц Финценхаген, сын владельца обойной фабрики. О политике разговоров почти не было. Ни идейное содержание, ни политические принципы национал-социализма никого не интересовали. Зато наш девиз был: «Члены юнгфолька бесстрашны, верны, искренни, они настоящие товарищи, ловкие, как охотничьи собаки, гибкие, как кожа, и твердые, как крупповская сталь. Честь превыше всего».

Когда мы отправлялись на длительные экскурсии, в летние лагеря, каждый должен был иметь при себе особый ранец. В него складывалось все необходимое: перевязочные пакеты, гуталин, носки, гольфы, спортивная форма и так далее. Верхняя часть была сделана из грубой парусины и предназначалась для смены белья. Крышка была обтянута шкурой. Сверху к ранцу пристегивалось шерстяное одеяло — спальных мешков в те времена еще не было. Полностью упакованный, такой ранец весил немало, и после длительных пеших переходов это особенно ощущалось. Палатки и прочую лагерную оснастку помещали в тележки, изготовленные нами же, которые потом по очереди тянули. На поясе висел мешочек для хлеба, котелок и походный набор для еды. Там же крепились нож и фляга. Каждый должен был иметь карту, компас и письменные принадлежности. В таком виде мы отправлялись в походы или в лагерь, зачастую приходилось много километров шагать на своих двоих. Но мы не жаловались, напротив, с нетерпением ждали поездки в лагерь или очередного пешего похода — сидение у костра по вечерам, спортивные состязания, игры. Одним словом, на природе мы чувствовали себя прекрасно.

Жили мы в круглых палатках на 12 человек. Спали на соломе, ложась головами к стенке. Вокруг каждой палатки прорывали неглубокую канавку — для сбора стекавшей с палатки дождевой воды. Строго воспрещалось прикасаться к стенкам палатки — в этих местах она сразу же пропускала влагу. В центре лагеря размещалась кухня. Вокруг лагерного костра стояли деревянные чурки, на которых мы рассаживались во время еды. Уборная находилась за территорией лагеря, скрытая с глаз. Сооружение было весьма примитивным — глубокая яма, поверх которой лежало бревно. Сегодня подобные вещи вызывают чувство брезгливости, а тогда все было в порядке вещей. Не было в те времена передвижных биотуалетов. Приходилось довольствоваться природными условиями.

Дни летнего и зимнего солнцестояния были все равно, что праздники. Мы усаживались у костра, беседовали, тут же объявлялись поощрения, прослушивались лекции, мы пели песни. А в конце все прыгали через горящий костер. Однажды мы забрались далеко в глубь леса под Хильдесхеймом. Уже лежал снег. Часа два или три мы пробирались пешком, а на одной из полянок разложили костер и так отпраздновали день зимнего солнцестояния. В торжественной обстановке был освящен новый вымпел. А уже когда мы вернулись домой, наш вожатый сказал: «Я тут у костерка сунул в снег огарок моего факела. Кто его первым найдет, тот будет первым нести вымпел». Один из наших отправился один ночью в лес к погасшему костру. Три часа туда, три часа обратно. Часам к 7 утра мальчик вернулся и вручил огарок факела вожатому. И с тех пор относился к своему вымпелу, как к святыне. Никогда не расставался с ним и не позволял кому-нибудь еще стать носителем этого вымпела.

Однажды кто-то из другого фенлейна похитил у нас вымпел. Мы договорились встретиться в Гальгенберге. Тот фенлейн явился в полном составе, а от наших лишь вожатые, 24 мальчишки. Мы сразу потребовали вернуть нам вымпел. В ответ прозвучало: «А вы попробуйте-ка отбить его у нас!» Мы согласились. Те отобрали из своих 80 человек 24 самых крепких ребят, и нам досталось на орехи. Этого мы им, разумеется, простить не могли. И неделю спустя, когда тот фенлейн стал лагерем в Гальгенберге, мы в 10 вечера отправились отбивать наш вымпел. На сей раз мы оказались сильнее, и вымпел вновь был в наших руках. Мы им работы задали — они целую ночь ставили заново палатки. То, что мне рассекли чуть ли не до кости голову, моя мать заметила только утром — по кровавой полосе на подушке.

Каждое лето проходило в походах, а однажды мы на специальном поезде отправились на две недели на остров Рюген в огромный палаточный лагерь — это было огромным событием для нас.

Зимой в снег и холод мы иногда на выходные отправлялись в деревянный домик типа охотничьего в лесу. И там было весело, мы пели, обсуждали планы на будущее. По утрам мы умывались в ледяной воде протекавшего рядом ручья, потом насухо обтирались. Иногда играли в снежки и потом с раскрасневшимися лицами возвращались в домик.