Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков Страница 3

Недостаточно прорабатывался биографический аспект. Например, в дальневосточной литературе 60–70‐х годов повторялось мнение, что член ВЦИК З. Ф. Кулинич-Присяжнюк (убитый в Якутии в ноябре 1918 года[31]) погиб в начале 1919‐го в ходе восстания в Амурской области[32], а бывший руководитель барнаульской Красной гвардии В. И. Устинович (расстрелянный советским трибуналом за изнасилование и убийство[33]) считался героически погибшим от рук белых[34]. Особенно тщательно скрывалось уголовное прошлое многих партизанских командиров.

Очень поверхностно исследователи касались взаимоотношений партизанских лидеров (а они были зачастую крайне конфликтны), бытовой составляющей жизни партизан, их противоречивых контактов с остальным населением, в том числе аборигенным, реакции на большевистские порядки, судеб видных партизан, не всегда находивших свое место в мирной жизни и очень рано ставших одной из мишеней чекистского террора.

В течение всего советского периода историками недостаточно использовались документы антибольшевистских властей, сообщения белой прессы, очень аккуратно цитировались партизанские мемуары, особенно те, в которых бесхитростно и откровенно сообщалось о многочисленных и нередко садистских расправах над безоружными людьми (пленными, мирными жителями), а также упоминались многочисленные факты пьянства, мародерства и насилия. Совершенно не оценивался демографический, моральный и материальный ущерб от партизанщины, ее негативное воздействие на взаимоотношения русского и аборигенного населения Сибири и Дальнего Востока.

Подобное игнорирование важнейших обстоятельств не позволяло написать объективную историю краснопартизанского движения восточной части страны. Хотя периодически появлялись отдельные неортодоксальные статьи специалистов по истории партизанщины, противостоявшие казенной линии[35]. В годы перестройки вышла хорошо фундированная книга барнаульского краеведа В. Ф. Гришаева об алтайском партизанском вожде Ефиме Мамонтове, где, на фоне традиционного восхищения повстанцами, впервые громко прозвучали критические ноты в отношении партизанских бесчинств, амбиций командиров, указывалось на репрессии в отношении многих видных партизан[36].

Партизаны поныне остаются самыми мифологизированными участниками гражданского противостояния. Характерно, что с крушением коммунистического режима Гражданская война не стала историей в полном смысле этого слова, ибо общественное примирение не наступило и поныне; разность идейных потенциалов многих исследователей и публицистов чаще выливается в полемическое «искрение», а не в создание цепочек взвешенных суждений. Очевидно, что не является чисто академической проблемой и история красного террора во всех его ипостасях – таких, как партизанщина, насилие со стороны частей Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), внутренних войск, частей особого назначения (ЧОН) и милиции, чекистские чистки, красный бандитизм. Однако значительная часть новейших работ до сих пор полностью игнорирует и сам феномен партизанщины (как в книге Г. А. Трукана, где правительству Колчака посвящена обстоятельная глава[37]), и партизанское насилие к такой заметной части крестьянского населения, как казачество[38], несмотря на то что красный террор, переросший в геноцид, привел, например, к уничтожению до трех четвертей 175-тысячного уральского казачьего населения[39].

Исследователь истории Дальневосточной республики В. В. Сонин в последнем издании своего труда по правовой истории ДВР продолжил игнорировать феномен партизанщины, пронизывавшей военно-политические и правоохранительные структуры этого квазигосударства[40]. Другие историки уверены в вечной правоте красных повстанцев, «которые прославили себя на алтайской земле»[41], а панегиристы В. П. Шевелёва-Лубкова ставят его деятельность «в один ряд с заслугами Чапаева, Ворошилова, Будённого…»[42], хотя тот командовал всего лишь несколькими десятками, а потом – сотнями партизан-мародеров в Томской губернии.

В постсоветской историографии партизанщина, как и многие другие, казалось бы, серьезно изученные темы, привлекает внимание ряда исследователей, которые, однако, пока не охватили всех открывающихся для изучения сторон этого феномена. Контрастом выглядит опережающее появление подробных исследований теневой стороны партизанского движения в годы Второй мировой войны[43]. Сибирь и Дальний Восток были одной из главных арен партизанщины, в связи с чем изучение деструктивных действий и девиантной повседневности десятков тысяч повстанцев на этих территориях – актуальная научная проблема.

Разрушение советской мифологии следует начинать с критического переосмысления традиционной оценки, гласящей, что из примерно 400 тыс. партизан Гражданской войны около 140–150 тыс. приходилось на Сибирский регион[44] и 50 тыс. – на Дальневосточный. До сих пор, несмотря на критику еще С. П. Мельгуновым, исследователи доверяют П. С. Парфёнову, который в середине 20‐х годов без указания на источники определял силы партизан уже к сентябрю 1919 года в немыслимые 120 тыс. человек[45]. Хотя в регионах было много отрядов, Парфёнов объединял партизан каждой губернии под именем какого-то конкретного вожака, непомерно преувеличивая и округляя численность их подразделений, которые к тому же резко выросли именно после сентября, к самому концу 1919 года. Похожие преувеличения допустили М. А. Гудошников и А. Г. Липкина[46]. В книге М. М. Шорникова утверждается, что к августу того же года партизанские армии насчитывали «не менее 140 тыс. бойцов»[47].

По мнению В. И. Шишкина, к концу 1919 – началу 1920 года только в крупных соединениях и отрядах Сибири было до 140–150 тыс. партизан. При этом он ссылается на оценки партийных властей Сибири начала 1920‐х годов, целиком им доверяя[48] (очевидно влияние на Шишкина и цифр Парфёнова). Между тем есть мнения, критикующие советские источники: в новаторской книге И. С. Кузнецова[49] отмечена дискуссионность обычно приводимых данных о численности партизан[50]. В последнее время ведущие специалисты по истории Гражданской войны в Сибири осторожно признают завышенность цифр, приводимых исследователями прошлых десятилетий, например Ю. Журовым, о наличии якобы 150 тыс. партизан, освободивших от белой власти районы с населением в 1,8 млн человек[51]. Между тем сведения Журова и его последователей, похоже, опираются на фантастические данные бежавшего от белых члена Центросибири В. Д. Виленского-Сибирякова о том, что в крестьянских восстаниях на территории Сибири приняли участие до 2 млн человек. Виленский-Сибиряков, вероятно, обобщил пропагандистские материалы «Правды» и других советских газет, выведя также широко используемые поныне цифры белого террора – о якобы 40 тыс. убитых белыми и 80 тыс. арестованных сибиряков к весне 1919 года[52].

В одной из своих предыдущих работ автор счел возможным значительно, в полтора раза, сократить обычно приводимую цифру в 140–150 тыс. сибирских партизан[53], поскольку она опирается на некритически воспринимаемые данные, полученные от самих партизанских вожаков. Цифры, опирающиеся на достоверную статистику партизанского штаба, позволяют существенно