Сергей Кредов - Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте Страница 19

Комитет спасения сразу включился в работу: отправил своих представителей в банки, правительственные учреждения, позаботиться, чтобы там не выполняли поручений Совнаркома. Думцы решили создавать подобные комитеты в провинции. Что еще? Снарядили комиссию для переговоров с Керенским. И все пребывают в приподнятом настроении: „Большевики хотят диктовать волю интеллигенции?.. Ну, мы им покажем!..“»

В этой каше иностранцам непросто сразу разобраться. Но они (только что со Съезда Советов) обращают внимание на внешний вид двух аудиторий. Контраст разительный. В Смольном – огромные массы обносившихся солдат, измазанных рабочих и крестьян – «все бедняки, согнутые и измученные жестокой борьбой за существование». В Думе – меньшевистские и эсеровские вожди, «Авксентьевы, Даны, Либеры, бывшие министры-социалисты Скобелевы и Черновы, а рядом с ними кадеты вроде елейного Шацкого и гладенького Винавера». Тут же – журналисты, студенты, интеллигенты всех сортов. Пролетариев Рид насчитал не более трех.

Из этого сопоставления видно: впереди большая беда.

Интеллигент-кадет отвел американцев в сторону и стал рассказывать подробности о взятии Зимнего дворца.

– Большевиков вели германские и австрийские офицеры!

– Так ли это? Откуда вы знаете?

– Там был один из моих друзей.

– Как же он разобрал, что это были германские офицеры?

– Да они были в немецкой форме!

«Повсюду говорилось и печаталось, – читаем в „Десяти днях“, – будто бы красногвардейцы не только разграбили дочиста весь Зимний дворец, но перебили обезоруженных юнкеров и хладнокровно зарезали нескольких министров. Что до женщин-солдат, то большинство из них было изнасиловано и даже покончило самоубийством, не стерпя мучений… Думская толпа с готовностью проглатывала подобные россказни… Но что еще хуже, отцы и матери юнкеров и женщин читали все эти ужасные рассказы в газетах, где часто даже приводились имена пострадавших, и в результате Думу с самого вечера осаждала толпа обезумевших от горя и ужаса граждан…».

Слухи… слухи… Вот еще один будоражит общественность: в Петропавловской крепости большевистская стража раздела донага и подвергла пыткам 14 юнкеров. Один из них сошел с ума. Готовится расправа над арестованными министрами.

Петроградская дума снаряжает в Петропавловку комиссию. С нею отправляются и американцы, иначе бы мы так и не узнали, чем закончилась эта проверка. Сведения о пытках не подтверждаются. Городской голова вынужден согласиться: с заключенными обращаются как нельзя лучше. Вильямс в книге «Путешествие в революцию» напишет: «Вид юнкеров, жевавших конфеты из коробок, присланных им друзьями и родственниками, убедил нас в том, что они не страдали от страшных тягот, которые виделись думским господам. И нам показалось, что все даже слишком хорошо, когда мы вошли в камеру Терещенко и увидели его, красивого и дерзкого, как всегда, сидевшего скрестив ноги на койке и курившего сигарету».

Совнарком становится юридическим лицом

7 декабря 1917 года Феликс Эдмундович Дзержинский вышел на главную сцену революции.

В этот день постановлением Совнаркома была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Дзержинский – ее председатель.

Все происходило очень быстро. 6-го Ленин получает очередное тревожное сообщение о положении в Петрограде. В тот же день Совнарком дает поручение Дзержинскому: «Составить особую комиссию». Утром 7-го Ленин направляет Феликсу Эдмундовичу записку, в которой предлагает меры по борьбе с саботажниками, организаторами голода и пьяных погромов. В конце дня в кабинете председателя ВЦИК Свердлова проходит организационное совещание кандидатов в члены коллегии ВЧК. А вечером Дзержинский приходит на заседание Совнаркома. Его вопрос – девятый. Он считается маловажным, поэтому после обсуждения восьмого заседание покидают Ленин, Троцкий, Свердлов и другие видные большевики. Из тяжеловесов в зале остаются Сталин, Петровский (нарком внутренних дел, Дзержинский – его заместитель). Положение о ВЧК утверждено.

Похоже, мало кто тогда осознавал, что рождается главная спецслужба страны. Создавалась «еще одна» чрезвычайная комиссия. От Дзержинского и его соратников зависело, какой она станет.

Город не сразу заметил великую революцию. 26 октября, в четверг, открыты магазины, рестораны, театры, художественные выставки, исправно ходят трамваи…

Утром 26-го Ленин покидает квартиру Бонч-Бруевича, где он ночью написал проекты первых декретов, и направляется в Смольный – на трамвае. Вглядывается в лица прохожих. Вождь большевиков удовлетворен: жизнь в Петрограде пока течет прежним руслом. Многие годы партия готовилась к жестоким классовым битвам. Но вот – свершилось! Власть, вопреки ожиданиям, вопреки кровавому опыту Парижской коммуны и революции 1905 года, досталась победителям относительно легко, в последние дни она «лежала на улице», как тогда выражались. Сейчас Ленин придерживается теории, что подавление меньшинства эксплуататоров большинством трудящихся может протекать мирно.

Но постепенно наваливаются докучные проблемы, о которых раньше не задумывались. Приходится возиться с хулиганьем, алкоголиками, спекулянтами, саботажниками. Революция рискует утонуть в мелочах. Одна за другой создаются чрезвычайные комиссии.

Первая из них появляется еще до переворота. Правительство Керенского уже не способно справиться даже с уголовниками. За это берется Военно-революционный комитет. По призыву ревкома солдаты и матросы тащат в Смольный уголовников, спекулянтов, а нередко и просто тех, кто им не понравился. Следственная комиссия под руководством Мечислава Козловского наскоро решает, как поступить с доставленными: отправить в Петропавловку или отпустить. Эта чрезвычайка (по сути, два-три человека) ютится в комнатке на третьем этаже, работает круглосуточно. Впоследствии она станет заниматься более серьезными вещами: закрывать старые судебные учреждения, разбирать архивы, штрафовать спекулянтов, конфисковывать собственность представителей буржуазии, провинившихся в чем-то перед новой властью. Разрывалась на части.

Сразу после Октября при Петросовете появляется комитет по борьбе с погромами. Повторяются события начала года: толпы громят винные склады. В Зимнем дворце в подвале обнаружены огромные запасы вина – тысячи бутылок, сотни бочек. Хорошо, что об этом не знали участники штурма, опозорили бы революцию. Тайна открылась. В царские закрома пробили лаз с улицы. И начался второй штурм Зимнего – с ведрами и бидонами. Власть посылает на защиту дворца от выпивох свой пролетарский авангард с заданием уничтожить все запасы зелья. В конце концов вино, растекшееся по полу в погребе, вместе с битым стеклом выкачивают с помощью пожарных машин в Неву. Больше месяца длился винный шабаш в Питере.

Затем город захлестывают грабежи. «Трещат» не только винные, но и вообще все магазины, склады. Ревком не успевает посылать отряды на сигналы о налетах. Доходило до того, что в Петрограде из-за погромов объявляли осадное положение. В ночь на 4 декабря, вспоминает Бонч-Бруевич, в столице было зарегистрировано 69 погромов и 611 различных уголовных преступлений.

И все же проблема проблем для народных комиссаров в те дни – саботаж.

Взять власть мирно – чего лучше! Но возникают затруднения особого рода. Старые учреждения ведь не заняты революционными отрядами с налета. Они продолжают работать. Что с ними делать? Как поступить с мятежной Петроградской думой, вокруг которой объединяются враги революции? Ее выбрали демократическим путем три месяца назад, среди гласных думы есть и большевики. Это учреждение худо-бедно занимается городским хозяйством. И собирается заниматься впредь. Петроградская дума этого состава продержалась до середины ноября, пока не была распущена. Во многих городах Республики думы еще долго продолжали работать, так же, как и различные революционные комитеты, созданные еще в Феврале.

Положение у народных комиссаров катастрофическое. Запасов хлеба в столице – меньше дневной нормы. Работники Петроградского продовольственного присутствия новую власть не признают. Бастуют служащие банков, почт, телеграфов, железнодорожники по распоряжению своего профсоюза… Власть около двух суток почти полностью была отрезана от мира и провинции: листовки с декретами доставлялись на фронт самолетами, а по стране – на поездах курьерами, наперегонки с посланцами от думского Комитета спасения. Это квалифицировалось грозным словом: саботаж. Хотя чиновников тоже можно понять. Кто такие народные комиссары? Надолго ли они пришли? Почему служащий банка должен выдавать деньги по записке «председателя Совнаркома»? Человека всю жизнь учили сверять циферки в реквизитах. И вдруг в банк заявляется матрос, увешанный пулеметными лентами, и сует рукописное «распоряжение»: выдать такому-то сумму денег. Лучше переждать этот период умопомрачения, уйти в отпуск на месяц-другой. Руководство учреждения не возражает, выплачивает жалование вперед. И так рассуждали многие чиновники в те смутные дни.