Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака Страница 20

Янек тоже шел с опущенной головой. Он смотрел на сапоги шагающих впереди немцев; видя, как они неуверенно ступают, осторожно ставят ноги, думал, что сейчас они не такие, какими были тогда, в Гданьске, когда гремели каблуками по мостовой и орали под барабанную дробь: «Ди штрассе фрай ден браунен батальонен!» («Дорогу коричневым батальонам!») Сегодня они больше похожи на людей, но…

– Может, это они убили мою мать и отца? – прошептал он тихо, не глядя на Семенова.

– А может, и моего отца, – произнес в ответ Василий.

Кос умолк. Впервые он услышал, что у Василия нет отца, хотя столько времени они уже вместе, столько дней провели в одном танке, столько ночей спали рядом друг с другом. И как-то так получалось, что они расспрашивали его только о случаях из его боевой жизни или об облаках и о том, какую погоду они предвещают. А ведь он был хорошим товарищем, всегда мог дать правильный совет, помочь или утешить, когда нужно. И они даже не задумывались над тем, от кого он получает письма, а от кого не получает.

Фольварк был уже недалеко. Люди, жившие в этом имении, увидели приближающуюся процессию и стали кричать:

– Швабов, швабов ведут!

– Кос, зайди слева, Григорий, – справа, – приказал поручник. – Смотрите, чтоб жители на них не набросились и не перебили.

С минуту шли в молчании, затем Семенов еще раз скомандовал:

– Шире шаг! Наши, кажется, выступают. Видно, что машины на дороге в колонну выстраиваются.

Действительно, сквозь клубы можно было рассмотреть плоские силуэты танков, которые в оранжевом отсвете лучей заходящего солнца, казалось, покрылись ржавчиной.

10. Западная граница

Колонна шла ночью с потушенными фарами, между машинами выдерживался большой интервал. Мчались сквозь мрак с низким ревом, гремя стальной чешуей, словно длинный, пятикилометровый дракон из волшебной сказки или, скорее, как всадники, закованные в латы, едущие освободить землю от дракона.

Проезжали через темные деревни, без единого огонька в окнах, хотя и не спавшие. Люди глядели им вслед из-за плетней и из окон домов, махали им платками и шапками, бросали им, невидимым, хотя известным и близким, на дорогу цветы, лишенные ночной темнотой красок, но тем прекраснее, потому что их цвет танкисты могли определить по запаху.

До полуночи танк вел Саакашвили. Янеку Василий приказал спать. Кос отнесся к этому со всей серьезностью. Раньше, в самом начале, он не мог понять, как можно засыпать по приказу и пробуждаться по команде, Как можно видеть сны в гудящем мотором танке. Но он научился этому, а самое главное, он понял, что нельзя просыпаться до подъема, нельзя вставать позже, чтобы потом не спешить, нельзя перед сном помечтать с открытыми глазами в темноте, потому что время рассчитано и силы рассчитаны. Время и силы принадлежат не тебе, а экипажу, танку, танковой бригаде.

Сейчас он спал, но часто просыпался и снова впадал в дремоту. Не то наяву, не то во сне виделась ему Польша как мечта и Польша как правда, как действительность. Первая была прекрасной, не было в ней людей, подобных могильщику и тем, кто в Люблине отворачивал лицо, чтобы не смотреть на солдат. Вторая была намного грубее. Не такая дружелюбная. Он не мог определить и решить, какая из них лучше. Когда засыпал, более близкой казалась ему та, из грез; когда просыпался и ощущал под спиной металл, кожу сиденья, а прямо перед собой гладкий приклад пулемета, когда через открытый люк лились на него запахи полей, лучшей казалась ему эта, другая, более трудная, зато настоящая.

Он радовался тому, что они едут на фронт, где окопы четко отделяют друзей от врагов, добро от зла. Вместе с тем к этой радости примешивался страх, пока не за себя, не за свое хрупкое тело, а за то, подойдет ли он экипажу, не подведет ли, как во время учений, на которых генерал сказал: «Вы проиграли бой», а Василий показывал часы.

Они ненадолго остановились в открытом поле, среди лугов. Как лишенные ветвей и коры стволы деревьев, торчали, нацелившись в небо, орудия зенитных батарей. Казалось, здесь вырос целый лес. Саакашвили обежал вокруг танка, ощупал руками бандажи на роликах – не перетерлись ли, затем вернулся, и они поехали дальше.

Янек сидел за рычагами управления, а Григорий, заняв его место, свернулся в клубок. Подложив под голову ватник, он заснул крепким сном. Через открытый люк, словно через двери дома в горах Кавказа, входили звезды в танк и к нему в сон.

Мотор работал ровно, гладкое шоссе было пустынно. Нужно было только следить за красным огоньком стоп-сигнала на танке, идущем впереди. Кос сидел почти неподвижно. Иногда только легким движением рычага изменял направление – повороты попадались редко.

Вспомнился Янеку один давнишний вечер. Он возвращался с матерью и отцом с прогулки на моторной лодке в Пуцкой бухте. Так же, как и сейчас, ровно гудел мотор, и, как сейчас, легкий ветерок обдувал его разгоряченное лицо. Они с матерью сидели на носу лодки и смотрели на приближающиеся огни Гданьска. Внезапно с какого-то военного корабля взлетела ракета, и Янек испугался, вздрогнул. Мать прижала его к себе покрепче: «Не бойся. Пока ты с нами, ничего с тобой не случится». А отец сказал: «Что за нежности! Всегда он с нами не будет. Он не должен ничего бояться, даже когда будет один».

В груди неожиданно поднялась волна грусти. Он знал, что матери нет в живых и отец погиб. До сих пор Янек не отыскал никаких следов отца, даже приблизительно не установил, что же с ним все-таки стало. Сейчас он один, затерянный в этой ночи. Ведет танк к линии фронта, навстречу сражениям. И если он погибнет, то никто, абсолютно никто…

– Как дела, Янек? – раздался в наушниках голос Семенова.

– Все в порядке. Температура воды и масла нормальная…

– Я не о том спрашиваю. Как в остальном?

– Спасибо. Все хорошо.

Перед рассветом они снова поменялись местами. Теперь уже Янек погрузился в сон, глубокий, тяжелый. Засыпая, он чувствовал только затвердевшие от напряжения мышцы плеч и ног.

В предрассветных сумерках танки въехали в лес, и, прежде чем небо из темно-синего сделалось голубым, а деревья вновь обрели украденное воровкой ночью зеленое одеяние, остановились под ветвями сосен и замерли. Моторы замолчали один за другим, в лесу постепенно воцарилась тишина, а с запада, откуда-то совсем близко, начал доноситься нервный грохот орудий и минометов. В паузах слышался сухой треск очередей. Время от времени сверху волной налетал рокот моторов и внезапно обрушивался ревом рвущихся бомб. Но даже их не слышал Кос. Он спал, уткнувшись лицом в шерсть Шарика, который, боясь его разбудить, одну лапу неподвижно держал поднятой вверх.

– Янек, Янек, вставай! Спишь, как старый солдат. Просыпайся и вылезай. Генерал пришел.

На этот раз сбор проходил не как обычно. Никто не строился в шеренги, все садились группами в тени, прислонившись спиной к стволам деревьев; генерал стоял около толстой прямой сосны, курил трубку и спокойно ожидал, когда все соберутся.

Глядя на танки, которые укрыл лес, на своих танкистов, он мысленно прикидывал, какую грозную силу представляют восемьдесят пар боевых машин и свыше двух тысяч вооруженных людей, которыми командовал.

Почти сорок лет назад его отца царские жандармы схватили на баррикадах Лодзи. Высланный вместе с семьей, он оказался далеко от родины, в Сибири. Родителям не пришлось дождаться, зато их сын теперь возвращался на родину, да к тому же не с каким-нибудь там пустячным приданым.

От плацдарма на западном берегу Вислы до Варшавы шестьдесят километров, а в ста километрах от него – Лодзь. Конечно, удар будет нанесен не сразу, нужно сосредоточить силы. Сейчас главное заключалось в том, чтобы удержать этот клочок земли, который является своеобразным трамплином. А когда фронт придет в движение, генералу хотелось бы быть со своей бригадой на острие бронированной стрелы, прогрохотать гусеницами по булыжной мостовой – по ней когда-то его отец ходил на прядильную фабрику, а потом из этого же булыжника строил баррикады в дни революции.

Генерал увидел, что подошел последний экипаж, затянулся еще раз, выпустив клуб дыма, выбил пепел из трубки о каблук сапога и сделал полшага вперед. Косой утренний луч солнца, такой же светлый, но еще не такой горячий, как в полдень, только что выкупавшийся в росе, упал ему на плечи и волосы.

Янек только сейчас заметил, что на командире новенький, хорошо сидящий, может быть впервые надетый, мундир. Серебряные змейки на рукавах и погонах блестели, еще не припудренные пылью.

«Как на праздник…» – подумал Янек.

– Праздник у нас сегодня, ребята, – заговорил генерал. – Идем за Вислу…

Неожиданно послышался нарастающий свист, затем бульканье разрываемого над головой воздуха. За лесом, в стороне дороги, по которой еще недавно двигались танки, блеснул огонь, прогремели взрывы. Летевшую над деревьями ворону подбросило вверх, завертело, и она, похожая на черный крест, бессильно упала на землю, убитая взрывом.