Татьяна Симонова - Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.) Страница 28

После провала затеи с организаций «отрядов русских беженцев» Б. Савинков и его группа решили заняться «организацией восстаний» – доносил агент во второй отдел штаба; более того, «вполне откровенно говорилось», что на этом «темном деле можно нажиться». Газеты «Свобода» и «Варшавское слово» (обе газеты находились на снабжении из польского бюджета через РЭК) в этот момент открыли рубрики «восстаний». В статьях, помещенных на страницах этих газет, «восстания фабрикуются десятками по всей России» – заключал агент второго отдела[499].

Не удивительно, что в среде офицеров-добровольцев антисоветских формирований Б. Савинкова наградили прозвищем «пиротехник и прохвост»[500]. Глубокое разочарование руководства 3РА в возможностях «польской акции» в целях восстановлении «Великой России» стало причиной того, что бывшее командование 3РА взяло «курс на Германию». Агитацию «в армию германского генерала Гофмана проводит в Берлине генерал Краснов», – сообщал агент второго отдела штаба руководству, а в лагере Остров-Ломжинский этой работой занимается бывший адъютант Краснова полковник Немцов[501].

Отношение польского военного командования к «демократу» Б. Савинкову не изменилось. Опекавший его и его группу полковник Ст. Довойно-Сологуб, который присутствовал на многих заседаниях РПК и РЭК, затем – НСЗРС[502], отстаивал интересы этой группы во втором отделе штаба военного министерства. Большими достоинствами «политической программы» Б. Савинкова полковник считал то, что тот «отстаивает свободную частную собственность», «признает право каждого народа на отделение от России» и «не будучи антисемитом, не хочет работать вместе с евреями»[503].

Когда конфликт между офицерами бывшей 3РА и Б. Савинковым достиг апогея и ситуация в лагерях интернированных обострилась до предела, 29 января в расположение 2-й стрелковой дивизии (форт Стефана Батория) лично прибыл глава французской военной миссии генерал Ниссель. Командующий дивизии и начальник группы интернированных в Торуни генерал-лейтенант граф Пален вручил ему «ходатайство» с просьбой «оказать содействие для передачи интернированной дивизии в непосредственное подчинение польскому командованию»[504].

В обращении к руководству французской военной миссии Пален объяснил эту просьбу полной утратой доверия лично к Б. Савинкову и к его организации и подчеркнул, что ни одно из его обещаний командованию и личному составу 3РА не было выполнено. Так, в период вербовки в русские отряды в Польше, в Риге и Ревеле представитель Б. Савинкова Дикгоф-Деренталь обещал добровольцам «своевременное содержание», «немедленную выдачу обмундирования», «выдачу снаряжения и вооружения на месте формирования», «удовлетворение пищевым довольствием в размере полного фронтового пайка, установленного в польской армии». Поскольку в Польше из-за недостатка средств «формирование дивизии продвигалось очень медленно», то это вызывало у добровольцев чувство «подавленности и подрывало веру в успех».

Теперь, после неудачи по вине Б. Савинкова (в чем был убежден Пален), положение дивизии «исключительно тяжелое, так как приходится жить в сырых и переполненных помещениях, свободный выход за стены форта предоставляется очень незначительному числу лиц», «положенный паек отпускается неисправно». В дополнение ко всему 50 % офицеров и солдат «совершенно не имеют обуви и верхней одежды», что стало причиной расширения эпидемии тифа[505]. Но более всего офицеров бывшей 3РА возмутило намерение Б. Савинкова превратить армию в политическую организацию «с социалистическим направлением» и создать в дивизии «тайные ячейки Союза Возрождения России»[506].

В ответ на этот шаг руководства 3РА Б. Савинков с 1 февраля 1921 г. РЭК свел отряды № 1 и 2 в единую армию[507]. Генерал-майор Пермикин был отстранен от командования и исключен из состава Военного совещания (совета) при начальнике Упин. Одновременно были упразднены представительства бывших армий в Варшаве, а начальник штаба гарнизона лагеря Щепёрно полковник Беляев был прикомандирован к штабу Упин для организации в армии трудовых артелей. Начальник Упин Одинец и начальник штаба Упин Росселевич 4 февраля 1921 г. прибыли в Торунь[508] (форт Стефана Батория), где располагалась дивизия, где уволили генерала Палена и ряд офицеров, подчиненных ему и поддержавших его, со своих должностей[509].

От Одинца во время посещения им лагеря интернированные потребовали участия представителей армии в контроле над расходованием сумм, проходящих через РЭК, выделенных на содержание армии[510]. Офицеры потребовали также секвестра сумм, уже находившихся в распоряжении РЭК[511]. Кроме этого они заявили, что савинковские структуры они не «воспринимали и не будут воспринимать» в качестве русского правительства, а Б. Савинкова – в качестве политического руководителя[512]. От польских властей офицеры потребовали немедленно принять меры «к ограждению частей армии от развала», а каждого ее офицера – «от участи быть ошельмованными РЭК»[513].

Б. Савинков был возмущен таким отношением к своей особе и тем, что «распутинская банда» (руководство 3РА) распространяет слухи о начале записи желающих в польскую пограничную стражу[514]. Причины такого раскола контингента бывшей стрелковой дивизии становятся очевидными при изучении документов.

Из письма уволенного полковника Н.Н. Саламанова[515] становится ясно, что Б. Савинков и не предполагал возвращать долги навербованным им добровольцам. Прибывший в Торунь Одинец заявил, «что содержание за прошлое время уплачено не будет». Единственное, что пообещал начальник Упин, – выплатить скромное пособие в размере 500 польских марок в месяц офицерам и 100 марок – солдатам с 1 февраля 1921 г.

В это обещание офицеры не поверили, поскольку с самого начала формирования дивизии, как свидетельствовал Саламанов[516], проявилось нежелание РПК (затем – РЭК) «выполнять свои обязательства» в вопросах обеспечения и вооружения 3РА. Воровство и хищения, были убеждены офицеры бывшей 3РА, стали причиной того, что и содержание и обмундирование частей дивизии и личного состава было недостаточным; что стало одной из причин военных неудач.

В архиве второго отдела штаба польского военного министерства сохранились документы, свидетельствующие о наличии других точек зрения на место и роль Б. Савинкова в происходивших событиях, как правило – представителей рядового или низшего офицерского состава. Так, подпоручик 5-го стрелкового полка Шумкин (его письмо Б. Савинков передал начальнику второго отдела штаба военного министерства полковнику Медзинскому) сообщал, что сторонники «мятежных» офицеров «усиленно распространяют слухи о том, что они приняты в польские войска». 19 февраля они объявили «запись в польскую пограничную стражу» и убеждали всех, что РПК «провалился», а «всех комитетчиков отправят в Совдепию в партизанские отряды»[517].

Прапорщик Головщиков из форта Стефана Батория «от лица группы солдат и офицеров 6-го стрелкового полка» писал Б. Савинкову, что приезд профессора Одинца «ускорил нравственное разложение наших германо-монархических верхов»[518]. Германофилы-офицеры, по его словам, чтобы увеличить число своих сторонников, занялись прямым подкупом офицеров и солдат, предложив им «производство и награждения по представлению Северо-Западной армии», чтобы «уйти с освободительного пути вместе с какой-либо (хотя бы миниатюрной) армией»[519].

Те же мысли высказывали в письмах Б. Савинкову офицеры 5, 6, 7 и 2-го стрелковых полков из лагеря в Торуни[520]. Поручик Шимановский из форта Стефана Батория утверждал, что в 5 и 7-м полках «происходило систематическое спаивание солдат и офицеров»; в 7-м полку «опоенным водкой офицерам была предложена для подписи резолюция, выражающая сочувствие графу Палену», которая «успеха не имела»[521]. Стремление «мятежного» командования 2-й стрелковой дивизии «на соединение с Берлинскими группами» было не по душе рядовому составу. «Мы не хотим снова остаться у разбитого корыта, не хотим пилить эстонских дров, не хотим вбивать кол в спину родному народу», – заключал поручик[522].

В этот период фигура Б. Савинкова еще воспринималась низшим офицерским и рядовым составом интернированного контингента в качестве героя-избавителя, способного вывести их из плачевного положения. «Бейте, храбро бейте, дорогой Борис Викторович, черное воронье[523], – обращался к нему один из корреспондентов, – бейте их, наш белый сокол»[524].

8 февраля польское командование лагеря в Торуни получило приказ военного министерства № 1108/21 о переводе командного состава «мятежной» стрелковой дивизии из форта Стефана Батория в лагерь Домбе (Дембия) под Краковом, где преимущественно содержали военнопленных красноармейцев. 11 февраля девять офицеров этой дивизии в сопровождении польского офицера были этапированы в Краков. 13 февраля они прибыли в Домбе, где подверглись аресту. К ним приставили часового и посадили на паек военнопленных красноармейцев. 15 февраля Одинец специальным распоряжением уволил еще ряд офицеров, «имеющих разлагающее влияние на среду интернированных», вносящих «партийную рознь в ряды армии»[525].