Коллектив авторов - Последние письма немцев из Сталинграда Страница 3

Смерть всегда изображалась героической, восхищающей, захватывающей, совершающейся во имя убеждения или великого дела. А как же выглядит реальность? Люди подыхают от голода, лютого холода, смерть здесь просто биологический факт, как еда и питье. Они мрут, как мухи, и никто не заботится о них, и никто их не хоронит. Без рук, без ног, без глаз, с развороченными животами они валяются повсюду. Об этом надо сделать фильм, чтобы навсегда уничтожить легенду «о прекрасной смерти». Это просто скотское издыхание, но когда-нибудь оно будет поднято на гранитные пьедесталы и облагорожено в виде «умирающих воинов» с перевязанными бинтом головами и руками.

Напишут романы, зазвучат гимны и песнопения. В церквах отслужат мессу. Но с меня довольно, я не хочу, чтобы мои кости гнили в братской могиле. Нечто подобное я написал профессору X. Я непременно еще напишу ему. Но не удивляйтесь, если некоторое время от меня не будет никаких известий, потому что я твердо решил стать хозяином собственной судьбы…

11

Сегодня мы с О. провели чудный спокойный вечер. В бункере никого нет. Русские молчат, и мы смогли сегодня раньше кончить. Бутылка «Кордон Руж» сделала этот тихий вечер еще более приятным.

Я прочитал в «Военном дневнике» заметки Биндинга и других. Как точно выражено там, а у него в особенности, то, что нас так волнует. Отсекается все второстепенное и несущественное. Только судьбоносное звучит в его мыслях, в его словах.

Мы сейчас ничего не ждем для себя от тех больших решений, которые рано или поздно придется принять наверху. И конечно, никто не может сказать, не обгонит ли быстро бегущее время эти решения. И все же это единственное, что вселяет в нас надежду. А пока идут ожесточеннейшие бои за высоту X. и на окраинах города. Генералы и полковники носятся с мыслью, что именно эта высота X. может стать поворотным пунктом в судьбах мира. И не только генералы!

Ежедневно отвоевываются какие-то позиции: мы вышвыриваем противника или он вышвыривает нас, смотря, кто эти позиции занимает. А захватывать позиции только в том случае, если можешь их удержать, — на такое решение пока не способны ни мы, ни противник.

И так и в малом, и в большом! Бесконечное отсутствие существенных результатов требует какой-то немыслимой безучастности или терпения, это стоит огромных усилий, потому что сводится только к одному — ожиданию.

Скоро десять. Пойду высплюсь, сколько могу. Ведь чем больше спишь, тем меньше чувствуешь голод. А голод — вещь очень тяжелая.

Вся моя любовь — вам!

12

…Ну вот, теперь ты знаешь, что я не вернусь. Пожалуйста, сообщи об этом нашим родителям как можно осторожнее. Я в тяжелом смятении. Прежде я верил и поэтому был сильным, а теперь я ни во что не верю и очень слаб. Я многого не знаю из того, что здесь происходит, но и то малое. в чем я должен участвовать, — это уже так много, что мне не справиться. Нет, меня никто не убедит, что здесь погибают со словами «Германия» или «Хайль Гитлер». Да, здесь умирают, этого никто не станет отрицать, но свои последние слова умирающие обращают к матери или к тому, кого любят больше всего, или это просто крик о помощи. Я видел сотни умирающих, многие из них, как я, состояли в гитлерюгенд, но, если они еще могли кричать, это были крики о помощи, или они звали кого-то, кто не мог им помочь.

Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда, его слова нам зачитывали, и мы им твердо верим. Я и сегодня еще верю в это, потому что надо хоть во что-нибудь верить. Если это окажется неправдой, то во что же мне верить? Тогда я не хочу ждать ни весны, ни лета, ничего, что приносит радость. Оставь мне эту веру, дорогая Грета, я всю свою жизнь или по крайней мере восемь лет верил в фюрера и в его слово… Это ужасно, с какими сомнениями здесь относятся к его словам, и стыдно, что нечего возразить, потому что факты против них.

Если то, что нам обещают, не будет выполнено, значит, Германия погибла, потому что в таком случае никто не будет верен своему слову. О, эти сомнения, эти ужасные сомнения, если бы можно было поскорее от них избавиться!

13

…К сожалению, у нас Рождество, о котором я тебе пишу, выдалось невеселое, хотя было довольно уютно и тепло. Мы стоим прямо у Волги. На Рождество нам удалось раздобыть даже рому, не очень крепкого, но замечательно вкусного. Один мой приятель достал кое-что в дивизии — ветчину и студень. Конечно же, украл на кухне, но было очень вкусно, да у них там полно, иначе он бы украсть не мог. Хлеба было в обрез, поэтому мы пекли оладьи — снизу ветчина, а сверху мука, вода и соль. Это уже мое четвертое Рождество на войне и, пожалуй, самое грустное. Но когда кончится война, мы все это возместим сторицей. Я твердо надеюсь, что следующее Рождество мы будем праздновать дома.

Мы уже три месяца под Сталинградом и до сих пор совершенно не продвинулись вперед. Здесь довольно тихо, но на другой стороне, там, где степь, идут бои. Там ребятам приходится тяжелее, чем нам. Но. что поделаешь, им не повезло. Может, и наш черед придет — у них большие потери. Лучше об этом не думать. Но не можешь не думать, потому что все двадцать четыре часа ничем не занят, только ждешь. А все мысли о том, что на Родине. Думали ли вы обо мне в рождественский вечер? У меня здесь было странное чувство — так бывает, когда ты чувствуешь, что кто-то о тебе думает.

14

…Сегодня я опять пишу тебе и, пожалуйста, еще раз передай привет от меня дома всем родным.

Русские повсюду наступают. А наши части из-за длительного голода, не имея возможности хоть один день отдохнуть от тяжелейших боев, находятся в состоянии полного физического истощения, но тем не менее героически сражаются. Не сдается никто! Когда на исходе все: хлеб, боеприпасы, горючее и люди, — раздавить нас, ей-богу, не велика доблесть.

Нам ясно, что мы стали жертвой тяжелейших ошибок руководства и все это «раздувание» значения крепости Сталинград нанесет нашему народу и народам вообще тяжелейший урон. И все же мы еще верим в счастливое воскресение нашего народа. Об этом позаботятся люди с правдивым сердцем. Придется проделать после войны огромную работу, чтобы положить конец проискам всех сумасбродов, дураков и преступников. Те, кто вернется с войны, выметут их, как сор из квартиры. Мы — прусские офицеры и знаем, что надо делать, когда в нас нужда.

Оглядываясь сейчас еще раз на свою жизнь, я не могу не благодарить судьбу. Все было прекрасно, просто замечательно. Это было восхождение вверх по лестнице, и последняя ступенька в конце тоже прекрасна, я даже мог бы назвать это гармоничным завершением.

Ты должна сказать родителям, чтобы они не слишком горевали. Они должны вспоминать обо мне с веселым сердцем. Никаких нимбов, пожалуйста, я никогда не был ангелом! И не ангелом я бы хотел предстать перед Господом, а солдатом со свободной, гордой, рыцарской душой, настоящим хозяином. Смерти я не боюсь, моя вера дает прекрасную свободу духа. И за это я особенно благодарен судьбе.

Передай мое завещание тем, кто придет после нас. Воспитай детей хозяевами!! Строгая простота мыслей и действий! Никакого внимания к мелочам.

Окружи особой любовью родителей, чтобы помочь им пережить первую боль. И поставьте мне, как дяде X., такой же красивый скромный деревянный крест на кладбище в парке.

Пожалуйста, сохрани 3. как наше семейное гнездо. Это мое самое большое желание. В моей конторке лежит письмо, в нем я во время последнего отпуска написал о всех своих пожеланиях.

Еще раз обращаюсь с любовью ко всем вам, мои дорогие. Благодарю вас за все, и не опускайте головы! Всегда вперед!

Обнимаю вас всех.

15

…Если есть Бог, написала ты мне в твоем последнем письме, он скоро вернет тебя мне живым и здоровым. Ты писала: такого человека, как ты, который любит животных и цветы и никому не делает зла, любит своего ребенка и жену, Бог непременно сохранит.

Благодарю тебя за эти слова, письмо твое теперь всегда со мной в нагрудном кармане. Но если ты, дорогая, ставишь свою веру в существование Бога в зависимость от исполнения твоей надежды, ты окажешься перед очень тяжким решением. Я ведь религиозный человек. Ты всегда была верующей, но теперь это изменится, если мы будем исходить из нашей прежней позиции, ибо обстоятельства таковы, что выбрасывается на свалку все, во что мы верили. Я ищу слова, чтобы сказать тебе об этом. Или ты уже догадываешься сама? Мне показался странным тон твоего последнего письма от 8 декабря. Сейчас у нас середина января.

Это теперь на долгое время, а может, и навсегда, мое последнее письмо. Мой товарищ, которому надо на аэродром, захватит его, потому что завтра из нашего котла уйдет последний самолет. Положение уже стало неконтролируемым, русские в трех километрах от последней летной базы, и если мы ее потеряем, отсюда и мышь не вырвется — и я в том числе. Конечно, и другие сотни тысяч, но это слабое утешение, что делишь смерть с другими.