Николай Кондратьев - Маршал Блюхер Страница 30

Остановить врага! Только мужество и стойкость боевиков Урала могут спасти истекающие кровью малочисленные дивизии 3–й армии. И начдив Блюхер вновь напоминает своим бойцам — смело и отважно защищайте каждую позицию. Ни шагу назад!

И уральцы стояли так, как приказал начдив.

У села Осинцево боец Богоявленского полка Игнат Комаров первым ворвался в окоп, штыком заколол наводчика и заряжающего, повернул пулемет и открыл меткий огонь по белогвардейцам.

Красноармеец Архангельского полка Ахмет Купов по–пластунски подполз к вражеской огневой позиции и, подняв гранату–лимонку, крикнул:

— Сдавайся, пока живы!

Пулемет «максим» и пять пленных захватил Ахмет Купов.

Рядовой того же полка коммунист Бабушкин с восемью товарищами был окружен взводом чехословаков.

— Возьмем в штыки, ребята! В штыки! — воскликнул Бабушкин. Сильный, рослый красноармеец штыком и прикладом уложил пять солдат. Подвиг героя рождает героев. В рукопашной схватке бойцы одолели врагов, отбили два станковых пулемета и сразу же пустили их в дело — били в упор по бегущим в атаку и рассеяли вражескую цепь.

Узнав о подвигах бойцов–героев, начдив Блюхер посоветовал военному комиссару А. Л. Борчанинову:

— Организуйте беседы о Комарове, Купове, Бабушкине и других храбрецах. Об их подвигах должна знать вся дивизия.

В полночь 17 октября враг повел наступление насело Богородское. Внезапная атака была отбита. Через час около двух тысяч белогвардейцев снова двинулись на Богородское и окружили село. Бой был затяжным, яростным, беспощадным. О его исходе Блюхер сообщил по дивизии: «…Наши части разбили противника окончательно. На месте осталось не менее 100 убитых, не считая раненых. Для преследования брошена кавалерия. Конница противника, пытавшаяся прикрыть бегущих, опрокинута и частью изрублена. Преследование продолжалось до позднего вечера. Захвачены пленные, оружие и предметы боевого снаряжения»[29].

Каждая победа достается тяжелой ценой. Просматривая ежедневно сводки потерь, начдив Блюхер с глубокой болью прощался с боевыми друзьями–товарищами. Вот уже месяц стоят уральцы на линии огня. Ни умыться, ни согреться, ни починить обмундирование и обувь. Даже у сильных сдают нервы. Командир Богоявленского полка, человек несгибаемой воли, редкого самообладания и храбрости, Михаил Калмыков со слезами на глазах рассказывал, как погибли под Осинцевом командир 1–й роты родной брат Федор и самый юный боец Петр Воронов. И в памяти Блюхера встала незабываемая ночь прощания дружинников с родными в Богоявленском заводе. Как будто вчера это было: привел коммунист Воронов шесть сыновей, молодец к молодцу, и сказал, не скрывая гордости:

— Бери, Федор Васильевич, всех нас добровольцами.

И вот уже нет большевика ротного Федора Калмыкова. И нет младшего брата в большой дружной семье Вороновых. Тают полки. Гибнет несгибаемая гвардия Южного Урала. Слишком неравные силы встречаются на опаленных огнем рубежах. И начдив Блюхер просит командарма Берзина усилить дивизию хотя бы двумя полками.

Ответ командарма предельно краток — резервов нет, все на фронте.

Усиливаются морозы. Нет глицерина и вазелинового масла, и главная огневая сила — пулеметы все чаще и чаще отказываются работать. А противник вводит в бой все новые и новые части. Не менее трех дивизий сдерживают уральцы. 24 октября 1918 года два полка белогвардейцев навалились на сводный батальон, возглавляемый Михаилом Калмыковым. Три дня отбивали атаки. Белое командование подбросило новые силы, обрушив их на левый, плохо прикрытый фланг. Калмыков вынужден был отвести бойцов на новые позиции.

Прочитав донесение Калмыкова, начдив Блюхер вызвал своего заместителя Николая Каширина и военкома Оскара Калнина. Показав на стулья, попросил:

— Присаживайтесь, товарищи. Подумаем, что делать.

— А что случилось?

— Калмыков отступил.

— На войне всякое бывает.

— Калмыков никогда без приказа не отступал. Значит, пришел предел физическим силам. Это нам с вами сигнал — решайте, пока не поздно, как спасти дивизию. Наш левый фланг не прикрыт. Нам надо выравнивать линию фронта — отходить.

Николай Каширин осторожно заметил:

— Не только левый, но и правый фланг явно не надежен. Наши полки обескровлены. И все‑таки, прежде чем принять решение об отступлении, нужно обратиться с просьбой к командарму о выделении хотя бы двух свежих полков в наше распоряжение.

— Мы просили — нам отказали, — угрюмо сказал Блюхер.

— Попросим еще. Может быть, подошли резервы.

В тот же день Блюхер обратился в Реввоенсовет 3–й армии с просьбой прислать не менее двух полков пехоты. Не получив ни одного бойца, Блюхер приказал командирам бригад отвести полки на позиции по реке Сылве. Это было единственно правильное решение. Сократив линию фронта и заняв выгодные оборонительные рубежи, 4–я Уральская в предельно короткий срок привела в боевой порядок свои части.

Объезжая бригады, Блюхер почувствовал, как вновь заныли старые раны. Комбриг Павлищев, здороваясь с начдивом, покачал головой:

— Ой, как вы скверно выглядите, Василий Константинович. В чем только душа держится?

— Надо выполнять свой долг, Иван Степанович. Надо. Докладывайте обстановку.

— Вначале попьем чайку. Подкрепитесь с дороги. Не беспокойтесь. Позиции удобные, держим прочно…

В канун первой годовщины Октября полки 4–й Уральской вновь перешли в наступление. 14 ноября белогвардейцы были выбиты из села Урминское. Двое суток кипел бой на подступах к Молебскому заводу. Укрепленные позиции были прорваны. Разбиты 6–й Чешский, 25–й Екатеринбургский и 27–й Камышловский полки. Красные флаги взвились над Молебским заводом.

Революционный Военный совет армии приветствовал героев: «С радостью мы узнали, что соединенными усилиями 1–го Уральского и Богоявленского полков противник раздавлен и Молебский завод взят. Вы с гордостью можете сказать, что исполнили свой долг перед Революцией. Ваше мужество и стойкость послужат примером для других частей армии.

Именем Революции Военный совет объявляет вам свою сердечную благодарность»[30].

Бессонные ночи, напряженные боевые дни свалили Блюхера. Снова открылись раны. Медицинская комиссия, обследовавшая начдива, отметила: «В области левого тазобедренного сустава спереди… тянется рубец размером 30 см в длину и 20 см в ширину.

Часть повздошной кости раздроблена и части ее удалены при операциях.

Движения в области сустава ограничены во все стороны.

При непродолжительной ходьбе появляется боль в пораженном месте».

Врачи настаивали на госпитализации. Блюхер попросил краткосрочный отпуск. Перед отъездом в родную Барщинку начдив обратился к бойцам и командирам с теплым, сердечным словом: «…Уезжая, я душой остаюсь с вами. Дни боевого счастья будут моими днями, и уверен, что по возвращении встречу у вас тот же бодрый дух, ту же тесную семью, которую не поколеблют никакие испытания суровой борьбы за счастье пролетариата. От всей души желаю вам боевого счастья и славы!»[31]

Мать обрадовалась:

— Вася, сынок, ты ли это? Почитай, с полгода ни слуху ни духу не было. Думали, не отслужить ли панихиду. Слава богу, живой. А ты чего с дубинкой‑то? Раненый или как?

— Это царские раны покоя не дают. Когда много хожу, сильно болят рубцы. Вот отдохну немножко, поправятся.

— Худущий ты. Гляжу и не признаю. Во всем обличье нос да глаза остались прежние. Где ты сейчас, Васенька?

— На Восточном фронте, мама.

— Солдат или фельдфебель какой?

Василий улыбнулся:

— Командир. Начальник дивизии.

— Ну а если по–старому, в каком будешь чине?

— Да что‑то вроде генерала.

Мать замахала руками:

— Ну и насмешил! Посмотри‑ка на самого себя, генерал. Гимнастерка выгорела, сапожонки ободранные, разбитые. Я два раза видела генерала. От него блеск на версту. Ты об этом соседям не брякни, засмеют. Садись‑ка к столу, я тебя тюрей угощу.

— У меня деньги есть. Купи что‑нибудь.

— Сейчас ничего не купишь. Всем власть хороша, только вот есть нечего.

Василий ничего не сказал, сел к знакомому столу.

Мать проворчала:

— В божий угол‑то и не глянешь?

— Бога нет, мама. Но ты особенно не горюй, проживем и без него.

— Вижу, как живете. Сахара нет, мыла нет, керосина нет.

— Все будет, потерпи немножко, все будет…

В избу вошел невысокий коренастый краснощекий Павел. Ахнул, увидев брата, кинулся на шею, поцеловал в щеку:

— Живой, я говорил, что живой! Насовсем отпустили или на побывку?

— В отпуск. За тобой приехал. Поедем белых бить.

— А что! Поедем. Хоть завтра!

— Никуда не пущу. Одного покалечили, теперь и другого. Не пущу, — сердито сказала мать. — Все разлетелись в разные стороны. Одна осталась.