Вернер Штиллер - Агент. Моя жизнь в трёх разведках Страница 48

Летом 1989 года ситуация обострилась. Я постоянно слушал радио. После фальсификаций местных выборов в мае сформировался широкий протест, в том числе уже и вне церквей, а летними каникулами многие воспользовались, чтобы через Венгрию сбежать в Австрию. Другие занимали посольства ФРГ в Праге и Варшаве, чтобы так добиться для себя права на выезд. Неспособное к реформам руководство СЕПГ, которое к тому же приветствовало жестокое подавление китайских студенческих демонстраций на площади Тяньаньмэнь в Пекине, быстро теряло народную поддержку, даже среди лояльных граждан. Многие просто хотели уехать и не рассчитывали на какую‑то перспективу улучшения положения внутри страны.

В начале сентября я вылетел из Лондона в наш дом на Лазурном берегу — заработанные мною большие деньги я старался разумно вкладывать — и без остановки смотрел новости по телевизору. Ситуация в ГДР, похоже, полностью вышла из‑под контроля. В Лейпциге начались демонстрации по понедельникам, венгры полностью открыли свою границу, восточным немцам, занявшим посольство ФРГ в Праге, было разрешено выехать на Запад, а старики в Политбюро СЕПГ по — прежнему занимались лакировкой действительности и выглядели парализованными. Даже госбезопасность, восхваляемая как «щит и меч партии», старалась не высовываться, по крайней мере, я, следя за новостями в Южной Франции, не видел никаких следов ее деятельности.

Вернувшись в Лондон, я продолжил работать в «Голдман Сакс» и заботиться о постоянном росте доходности моего банка. 9 ноября мой дом превратился в укромный уголок, где хозяином был только я. Моя жена улетела в Нью — Йорк лечить зубы у своего дантиста, потому я пригласил своего друга Чарли на ужин. У меня было какое‑то праздничное настроение, возможно, я чувствовал, что на моей старой родине, наконец, что‑то сдвинется с места. Старый Хонеккер ушел в отставку 18 октября, а парой дней раньше и мой бывший шеф Эрих Мильке со всем Политбюро. После огромных демонстраций 4 ноября в Восточном Берлине капитулировало уже само правительство. Теперь пришло время открывать границу.

Я поехал в «Хэрродс», купил прекрасный шатобриан и открыл к нему бутылку «Шато Марго» 1982 года, одного из самых изысканных бордосских вин из моей коллекции. Одной бутылки нам не хватило, и вскоре за ней последовали другие дигестивы. После выпитого Чарли уже не рискнул ехать домой и устроился спать в моей гостиной. В половине четвертого утра зазвонил телефон. Это была моя жена из Нью — Йорка. — Я только что видела по телевизору, что в Берлине люди танцуют прямо на Стене. Я с похмелья промычал: — Ты, наверное, слишком накурилась травки, и повесил трубку. Чарли тоже проснулся и спросил в чем дело. — Моя жена решила, что в Берлине люди танцуют на Стене. — У нее, наверное, «крыша» поехала, — проворчал Чарли.

В семь утра я включил Би — Би — Си и не поверил своим глазам. Народ не только забрался на верхушку Стены у Бранденбургских ворот, но уже приступил к разрушению всего этого сооружения, во всяком случае, я видел множество людей с молотками и долотами. Позже днем я позвонил своей сестре и вечером я уже сидел в самолете, направлявшемся в берлинский аэропорт Тегель. В этой ситуации товарищам из моего бывшего министерства точно было не до того, чтобы гоняться по западной части города за их бывшим сбежавшим сотрудником. Но в выходные дни мы из осторожности так и не пошли в Восточный Берлин.

Вернувшись в понедельник в банк, я увидел, что Чарли уже сидел в бюро и играл в «тетрис». Меня всё еще распирало от увиденного в Берлине, и я предчувствовал скорое объединение Германии. — Поверь мне, старина, — сказал я ему, — скоро нам придется свернуть тут наши палатки и перебираться на Восток. Там уже прямо сейчас начнется рыночная экономика, и у нас с нашим опытом будут наибольшие шансы в мире. Ближайшие годы, вероятно, станут одним сплошным эльдорадо. Целые государства будут открыты для приватизации, речь идет об инвестициях в промышленность и недвижимость, об инвестиционных капиталах и средствах в беспрецедентном масштабе.

Но на Чарли моя эйфория не подействовала. — К чему беспокоиться? Мы здесь зарабатываем больше, чем можем разумно потратить. Когда я хочу, я после полудня отправляюсь домой и играю в гольф. Лучшего просто нельзя пожелать. А там всё развалилось, города ужасные и серые, окружающая среда уничтожена. Так что, пожалуйста, без меня.

В определенной мере он, разумеется, был прав. Но мне было скучно просто сидеть здесь, наблюдая за движением на Лондонской фьючерсной бирже и зарабатывать деньги парой телефонных звонков. Где вызов, где толчок? В этой ситуации меня как раз устроило предложение конкурента. Мне предложили возглавить руководство филиала банка «Леман Бразерс» во Франкфурте — на — Майне. Я недолго раздумывал и сразу согласился. В новых условиях мне казалось возможным снова поехать в Германию, а должность директора, разумеется, выглядела привлекательной.

1 февраля 1990 года я приступил к работе на новом месте. У меня был красивый офис с видом на Майн. Но внешность оказалась обманчивой. Я, точно как и в случае с Сент — Луисом, слишком мало собрал информации перед принятием решения под влиянием эмоций. Я сменил благородного рысака на старую клячу. «Леман Бразерс», внешне старый и заслуженный американский инвестиционный банк, изнутри находился в печальном положении и в финансовом отношении был уже значительно ослаблен. Только вливание капитала в размере 950 миллионов долларов со стороны материнской фирмы — «Америкен Экспресс» предотвратило самое худшее. Был введен режим жесткой экономии, и среди моих первых задач на новом месте было сокращение двадцати сотрудников.

ОСТОРОЖНЫЕ ШАГИ В ГДР

То, что у меня больше не было сомнений в решении снова поселиться в Германии, а также, что Федеральная разведывательная служба не выражала возражений, было связано с развитием ситуации в ГДР. После провального выступления министра Эриха Мильке 13 ноября перед Народной палатой («Я же люблю вам всех!») Министерство государственной безопасности подверглось всеобщему осмеянию. В новом правительстве Ганса Модрова (СЕПГ) министерства вовсе не оказалось, вместо него должно было возникнуть значительно уменьшенное Управление национальной безопасности (AfNS). Но и против этого запротестовали граждане на улицах, выступавшие за полную ликвидацию тайной полиции. Начиная с 4 декабря, районные управления AfNS во многих городах были заняты активными группами людей, после того, как просочился слух, что в них быстро и массово уничтожают документы. Гражданские комитеты с полицией приняли на себя контроль объектов. Правительству пришлось с 7 декабря пойти на то, чтобы согласиться на контроль со стороны недавно основанных оппозиционных групп за Круглым столом. В этом раунде тогда также было решено 14 декабря полностью распустить Управление национальной безопасности. Когда это должно было произойти, правозащитники 15 январь 1990 года заняли также и здание центрального аппарата AfNS в Берлине, то есть, мое старое место работы в берлинском районе Лихтенберг.

Когда я 1 февраля 1990 года приступил к работе на моей новой должности во Франкфурте — на — Майне, мне было ясно, что Штази в ее старой форме больше не существовало, и у коллег были там совсем другие заботы, нежели охота за мной. Каждому предстояло пережить конец существования его организации и думать о своем собственном будущем. Кроме того, за последнее время офицеры Главного управления разведки стройными рядами сообщали о себе в БНД и предлагали ей свои знания.

Теперь и я осмелился тоже снова осторожно прощупать ситуацию дальше на Востоке и попробовать найти контакты с семьей и со старыми друзьями. Сначала с опасениями и по телефону, так как остатки старых структур все еще существовали, и СЕПГ, теперь переименованная в ПДС, по — прежнему была в правительстве. Насколько я был в этом прав, я почувствовал позже, читая досье Штази, заведенные на меня. Из трех моих самых близких друзей, которых я знал еще со школы, один за прошедшее время был завербован как НС. И он не нашел ничего лучшего, кроме как тут же донести после моего первого звонку ему 22 декабря, хотя уже было решено распустить Управление национальной безопасности — преемника Штази. Еще 4 января 1990 года центральный аппарат в Восточном Берлине занимался моим делом. (Смотрите отчет в конце главы.)

Я решился на первую поездку в ГДР только на выходные после выборов в Народную палату, то есть, в конце марта, когда с победой Альянса за Германию смена политической власти стала решенной. До 1 июля еще существовали формальные проверки документов, но мой паспорт Петера Фишера не вызывал никаких вопросов. Я смог беспрепятственно поехать к моей сестре в Дёльниц в Саксонии — Анхальт. Весть о моем новом появлении быстро распространилась. Воскресным вечером я поехал назад во Франкфурт — на — Майне, а в понедельник там появилась моя бывшая жена. Она снова вышла замуж, так же, как и я, в 1983 году, и к тому же снова за офицера МГБ. Так что, если бы я иногда сообщал ей о себе, это, вероятно, сразу стало бы известно и моим преследователям. Моя дочь Эдина, которой к тому времени уже исполнилось восемнадцать лет, была гражданской служащей в Национальной народной армии ГДР, посетила меня на Западе в мае 1990 года. Сначала она была действительно очень сдержанна, и это продолжалось долго, до тех пор, пока мы снова не сблизились. Мой уход нанес ей очень тяжелый удар, что она позже также описала в книге. Но со временем у нас вновь установились хорошие отношения, а старые конфликты были преодолены. У моего сына, который знал меня только из рассказов, с самого начала не возникло трудностей принять меня таким, какой я есть.