Татьяна Симонова - Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.) Страница 49

Философов предложил также вывести из лагерей 1000–1500 человек «по особому списку, за которых политическая группа Б. Савинкова ручалась». «Особыми маленькими группами» этих интернированных он предложил «приписать к польским военным частям, где бы они могли сохранить военную дисциплину»[902]. «В интересах польского правительства, – убеждал он начальника Генерального штаба, – принять меры к тому, чтобы интернированные не становились орудием антипольской пропаганды». В случае каких-либо осложнений с советским правительством оно могло бы «иметь кадры русских людей, на которые… могло бы положиться»[903].

Решающим аргументом, который привел Философов в пользу выделения средств на деятельность русской «демократической группе», которая одна «во главу угла своей политики ставит русско-польское сближение», стал геополитический. «Вам известно, – напоминал он начальнику польского Генерального штаба, – что как советское правительство, так и видные политические группы в русской эмиграции относятся крайне враждебно к Польше и стараются опереться на русский шовинизм», а также ставят вопрос о пересмотре границ, установленных после Рижского мира[904].

Разведотдел штаба РККА располагал подробной информацией о положении на советско-польской границе: польские погранпосты по-прежнему являются «скрытно-бандитскими (савинковской ориентации)» структурами, которые помимо своих официальных обязанностей проводят «усиленную отправку на нашу территорию агентов и небольших партизанских отрядов»[905]. Анализ статистики, собранной разведотделом штаба РККА, позволяет утверждать, что за период с апреля по июль 1922 г. численность отрядов «ближнего зарубежного района» (на территории Польши) сократилась с 4,5 тысячи до 2,7 тысячи человек[906]. В той же пропорции увеличилась численность отрядов в советском тылу (на территории Белоруссии и Левобережной Украины)[907].

Общее число «савинковских частей» в польских лагерях (включая численность казачьих частей) было определено в 3150 человек, численность армии Петлюры – в 1 тысячу человек. Уровень «бандитизма» на Западном фронте оценивался в штабе РККА таким образом: «за рубежом» имелось 2698 «пеших бандита» при 13 пулеметах. «Внутренний бандитизм» представляли 939 «пеших бандита» и 64 конных при 6 пулеметах. На Левобережной и Правобережной Украине в этот период времени действовало 612 «пеших бандитов», 247 конных при 12 пулеметах[908].

Пристальное внимание штаба РККА к положению на западной границе Советской России свидетельствовало о наличии серьезной проблемы, требующей двусторонних мер для ее разрешения. В условиях складывания новой политической реальности после Генуэзской конференции польское военное руководство не прислушалось к призывам Философова и приняло решение вернуть всех интернированных антисоветских формирований в лагеря. «В последнее время по каким-то высшим государственным соображениям Польское правительство водворяет обратно в лагерь всех бывших интернированных, которым удалось выбраться из лагеря на работы», – докладывал съезду русских студентов в Праге представитель студентов – интернированных в лагере Тухола П. Кобызев[909]. В их числе оказалось около 500 студентов, принятых в Варшавский университет; а также те лица, кто устроился на работы вне лагерей.

«Жизнь в лагере кошмарна, – сообщал Кобызев, – и систематически с каждой неделей ухудшается»: сырые землянки, «не освещаемые ни днем ни ночью»; ветхие крыши землянок протекают; нередко «посредине и в проходе стоят лужи воды»; на спящих на нарах людей сверху «капает грязная жидкость»; «выдаваемый полуголодный паек систематически урезывается». Лагерь был «обнесен двумя рядами проволочных заграждений и охранялся многочисленными часовыми – польскими солдатами». «Выход из лагеря на прогулку, год тому назад почти свободный, – добавлял Кобызев, – постепенно все более и более затрудняется и в настоящее время почти невозможен»[910].

Переломный момент в лагерях наступил, когда казаки всерьез поставили вопрос о репатриации на родину. В период с апреля до первой половины июня руководство НСЗРиС рассматривало «дело» М. Н. Гнилорыбова. Суть его сводилась к тому, что член союза, «начальник казачьей группы интернированных», находясь в Праге, «самовольно вступил в переговоры с представителями коммунистического правительства»[911].

Действительно, Гнилорыбову в дни его пребывания в Праге нанес визит сотрудник советского полномочного представительства, бывший председатель Кубанской рады (советской) и Верховного казачьего круга И. П. Тимошенко. Во время этого визита главной темой обсуждения стала репатриация казаков в Россию. Гнилорыбов сообщил Тимошенко, что против репатриации «принципиальных возражений давно не имеет», более того, он убежден, что положение 30 000 казаков за границей в качестве «белых рабов» «равновелико вполне рабскому положению в Красной России». Гнилорыбов предпочитал, чтобы казаки ехали домой, к своим семьям и детям. На следующий день была назначена встреча Гнилорыбова с советским полномочным представителем в Праге для переговоров об условиях репатриации[912].

Во время этой встречи Гнилорыбов сформулировал ряд условий, при соблюдении которых казаки могли бы вернуться домой: восстановление Донской области в границах 1917 г. в форме Донской федеративной республики «со свободными выборами в Советы»; возвращение всех казаков на Дон из «концентрационных лагерей и рудников»; предоставление репатриантам на родине свободы передвижения в пределах республики, 6-месячный отдых по возвращении и ряд других[913].

Свою позицию Гнилорыбов аргументировал желанием «сделать более достойной начавшуюся уже стихийную репатриацию казаков». Однако на следующий день в Прагу прибыл представитель казаков в Польше есаул М. Ф. Фролов, который вместе с редактором эмигрантской газеты «Голос казачества» И. А. Билым дали резко отрицательную оценку поступку Гнилорыбова. Под их давлением переговоры о репатриации с Тимошенко и советским полномочным представителем в Чехословакии были прекращены[914].

Оценивая поступок Гнилорыбова, руководство НСЗРиС вначале приняло решение «временно отстранить» его от работы с казачьими организациями, но вскоре решило исключить его из членов союза, поскольку факт предъявления им условий репатриации советскому представителю предполагал «признание советской власти как власти законной»[915]. 13 апреля Гнилорыбов вышел из состава НСЗРиС[916].После «дела Гнилорыбова» руководство НСЗРиС в Польше приступило к «консолидации демократических казачьих групп», несмотря на понимание того, что «тенденция к репатриации есть и растет»[917].

«Почему же казаки едут?» – задавался вопросом сотрудник казачьего бюро НСЗРиС в лагере Тухола есаул Машонов. В докладе председателю союза Шевченко в августе 1922 г. он сообщал, что «настроение казаков одинаковое и в Польше, и в Чехии, и в Болгарии». Причин тому, по его мнению, было несколько. Во-первых, весь путь, который они прошли с 1917 г., вся «обстановка жизни казачества с 1917 г. постепенно привели к тому, что в массе казаки разочаровались в своих вождях». Во-вторых, на казаков «сильно подействовало недружелюбное отношение к ним во всех странах, где им пришлось побывать». В-третьих, с родины казаки постоянно получали письма «с мольбами от близких людей поскорее приехать, спасти от голодной смерти». Вывод из доклада есаула было коротким и недвусмысленным: «Казак слишком сросся с родною землею, с семьей и домом, и его искони свободный дух не может мириться с друтом[918] и тяжелым, бесцельным, да еще вдобавок бесправным прозябанием на чужбине. В будущее же, даже самое недалекое, люди, доведенные до отчаяния, не заглядывают, тем более что в изгнании будущее темно до невозможности»[919].

Рассмотрение вопроса о положении интернированных армии УНР не входит в задачу данной монографии, однако уместно отметить, что и в этой среде в середине лета 1922 г. также наступил перелом. Многие генералы и полковники УНР, а также семейные люди не связывали свою судьбу с Польшей и собирались выезжать в Бразилию и другие страны Латинской Америки в качестве колонистов. В июле агент НСЗРиС сообщал руководству союза из лагеря Стржалково о «подавленном настроении» основного контингента петлюровцев, поскольку общеевропейская политическая ситуация не давала «никаких светлых перспектив на возможность войны и реставрацию Украинской армии». Большинство украинцев, по его наблюдениям, рассуждало так: «Или поедем на каких угодно условиях на какие угодно работы, или поедем в Совдепию, но на зиму более оставаться нельзя»[920].

В отношении интернированных украинцев-репатриантов польское лагерное руководство стало также применять меры принудительного задержания их в лагерях. Украинские делегаты РУД стали отмечать, что «почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину». Председатель РУД неоднократно обращал внимание председателя польской делегации на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях»[921] к тем, кто стремился на родину.