Татьяна Симонова - Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.) Страница 55

В июне 1923 г. началась подготовка к закрытию лагеря в Стржалково, в августе он прекратил свое существование, но в нем оставалось около 1000 человек[1002]. Большая часть оставшихся в Польше амнистированных беженцев находилась на работах в лесах (главным образом Беловежских и Августовских). Несмотря на смену кабинета, политика на выдавливание русского элемента из Польской республики продолжилась.

По поводу принудительных высылок Бутенко направил в Лигу Наций специальное обращение. Аргументы председателя Попечительного комитета нашли понимание у русского представителя при Лиге Наций Н. И. Астрова. «Приходится настаивать, – подчеркивал он в докладе на одном из заседаний в профильном комитете Лиги Наций, – чтобы к вопросу об изгнании[1003] русских беженцев было привлечено особенно исключительное внимание»[1004]. Справедливости ради следует отметить, что в подобном положении находились и русские беженцы в Румынии.

Попечительный комитет под руководством Бутенко установил тесную связь с целым рядом русских провинциальных организаций и оказывал им материальную поддержку. Ему удалось организовать четырнадцать представительств комитета в провинции с целью оказания правовой помощи не только русским беженцам, но и представителям русского национального меньшинства в Польше, правовое положение которых зачастую мало чем отличалось от положения беженцев.

Представитель Лиги Наций в Польше Бердез выделил средства Попечительному комитету на организационную работу в провинции, однако через год большую часть этих представительств пришлось закрыть «за ограниченностью средств». Представительства комитета остались только в местах наибольшего сосредоточения русских беженцев: в Луцке, Львове, Августове и Беловеже (последние два были местами наибольшего скопления рабочих из числа интернированных[1005]).

В польском отделении Земгора – Попечительном комитете созрело предложение часть беженцев «устроить на работы в другие страны, прежде всего – во Францию, в «Regions dévastées[1006] и на фермы». Работу по выяснению деталей этого проекта взял на себя Ю. Я. Азаревич, который в Париже должен был выяснить, «возьмут ли на себя работодатели расходы по переезду рабочих из Германии во Францию»[1007].

4 июня НКВД РСФСР обозначил окончательный срок подачи заявлений о репатриации (1 июня 1923 г.) и срок выезда репатриантов в Польшу (1 августа 1923 г.). По просьбе польского правительства срок отъезда из России зарегистрированных лиц продлили до 1 октября 1923 г. Дата 1 октября стала окончательным сроком «производства репатриации в Польшу и обратно». Но индивидуальная репатриация продолжалась и после этого срока[1008].

Вслед за этим решением, в июне того же года, НКВД и ГПУ расширили «Временные правила по вопросам бывших белых офицеров и военных чиновников»[1009]. Существенным нововведением в этом документе стало признание права за бывшими белыми офицерами и чиновниками белых армий пользоваться одинаковыми со всеми гражданами СССР удостоверениями (видами на жительство). Однако все состоявшие на особом учете органов ГПУ лица и не находившиеся в рядах Красной армии граждане были обязаны иметь при себе особую карточку с отметками ГПУ о перемещении[1010].

Следующим шагом по продлению репатриации стал Декрет СНК РСФСР от 4 июля 1923 г. о регистрации находившихся за границей русских военнопленных и интернированных и о возвращении их в СССР. Репатрианты были обязаны зарегистрироваться в соответствующих представительствах РСФСР за границей и вернуться не позднее предельного срока – 9 апреля 1924 г. Декрет касался только военнопленных и интернированных периода 1914–1920 гг., не служивших в белых армиях[1011].

14 июля советский полномочный представитель в Варшаве Л. Л. Оболенский вновь телеграфировал в НКИД о препятствиях польской стороны в отношении репатриации советских граждан:

«Польвласти чинят большие трудности при нашей репатриации. Семполовской уже в течение более трех месяцев не возобновляют мандата, (в) результате чего она не может посещать тюрьмы, и наши заключенные оказываются (в) очень тяжелых условиях, без всякой помощи. Польпра (на) наши интервенции отвечает обещаниями, которые не выполняются.

Еще (в) апреле месяце мы возбудили вопрос (о) репатриации 27 калмыков, выразивших желание вернуться (в) Россию, так как польвласти не хотели их отпустить (с) работ; их арестовали, избили и до сих пор, несмотря на неоднократные интервенции, не освободили. И (в) этом вопросе поляки отделываются обещаниями, которые не исполняют. Прошу Вас при случае указать на недопустимость этой практики и опубликовать (этот) случай (в) печати»[1012].

В июле секретарь полномочного представительства в Варшаве М. А. Логановский высказал предложение о сокращении количества польских репатриационных комиссий в СССР, а также их штатной численности. Соглашение о репатриации предусматривало наличие штата в 35 человек, к лету польская репатриационная комиссия в Москве увеличилась более чем в 3 раза. Тот же процесс имел место в Киеве, Харькове, а также в Одессе, где польская «плацувка»[1013] стала «именовать себя Оптационной Комиссией». Фактически все эти структуры, по сведениям резидента ГПУ Логановского, вели «опасную шпионскую работу», кроме того, польские отделения репатриационной комиссии по существу выполняли «регулярную консульскую службу». СССР на тот момент не имел консульств в Польше; полномочное представительство лишь вело подготовительную работу для открытия консульства в Данциге, однако сталкивалось в этом процессе с «трудностями» по вине польской стороны[1014].

Основной контингент репатриантов из числа амнистированных беженцев к июлю 1923 г. выехал из Польши, однако в одиночном порядке желающие вернуться в СССР периодически обращались в полномочные представительства за рубежом за разрешением на въезд на родину, что не позволяло говорить об окончании репатриации. Советские профильные структуры, учитывая это, дополнили ранее принятые законодательные акты новыми постановлениями.

11 июля 1923 г., по случаю 3-й годовщины освобождения Минска, была дарована амнистия участникам антисоветских национальных белорусских формирований периода 1918, 1919 и 1920 гг., «происходящим из трудовой среды». Амнистированы были также все белорусские политические деятели и деятели культуры, бывшие участники антисоветских белорусских национальных организаций и члены национальных правительств, не принимавшие активного участия в савинковских, балаховских и прочих белогвардейских организациях и публично заявившие о лояльности к советской власти. Амнистии подлежали также все белорусские крестьяне, «по несознательности вовлеченные… в бандитские шайки или содействовавшие последним». Амнистия не распространялась только на организаторов банд и их командный состав[1015].

Чрезвычайно важным решением для русских беженцев в Польше стало постановление ВЦИК от 11 августа 1923 г., на основании которого в категорию амнистированных вошли лица, насильственно выселяемые польским правительством из страны[1016]. Одновременно (в августе 1923 г.) была разработана инструкция НКВД о порядке приема репатриантов и реэмигрантов, прибывающих без документов или проникающих на территорию СССР «самотеком»[1017], таковые подлежали возвращению обратно.

В том случае, когда возвращение перебежчиков обратно было «технически неосуществимо», их направляли в органы ГПУ для предания суду по 98-й статье УК СССР. С целью выявления «шпионов, контрреволюционеров и скрывающихся под чужой фамилией» предписывалось проводить «тщательную политфильтрацию» всех реэмигрантов и репатриантов[1018]. По окончании политической фильтрации прибывших рассеивали по местам прежнего жительства или жительства родственников.

На основании всей имеющейся о репатрианте информации губернский отдел ГПУ относил всех прибывших к трем категориям: а) политически неблагонадежных, б) заподозренных в шпионаже, бандитизме и прочих преступлениях; в) благонадежных (те, кто в свое время «были обмануты и насильно втянуты в борьбу против советской власти»). Последних губернский отдел ГПУ отпускал «без учета и регистрации», политически неблагонадежных брал на учет; лиц, подозреваемых в преступлениях, на учет ставили «при надобности»[1019].

2 августа 1923 г. были определены списки последних групп репатриантов (в Россию – 67 человек, в Польшу – 208 человек). Через год, с 10 августа 1924 г., ходатайства бывших чинов белых армий о восстановлении их в советском гражданстве должна была принимать только консульская часть полномочного представительства в Варшаве, РУД в Варшаве прекращала регистрацию российских и украинских репатриантов[1020]. 17 августа 1923 г. РУД направила в НКИД просьбу ускорить ответы на ранее посланные анкеты репатриантов из числа «белых», «дабы иметь возможность отправить эшелонным путем бесплатно тех, коих ходатайства будут удовлетворены ЦИКом»[1021]. Дела по персональному обмену также были переданы в МИД Польши и НКИД РСФСР[1022].