Иван Просветов - «Крестный отец» Штирлица Страница 7

Соглашение об особой зоне под японским контролем продолжало действовать. В декабре 1920-го — январе 1921 года в Приморье появляются казачьи полки атамана Семенова и части Дальневосточной армии (каппелевцы), эвакуировавшиеся из Забайкалья через Маньчжурию. Семеновцы расположились на станции Гродеково близ китайской границы, каппелевцы — в Никольске-Уссурийском, селе Раздольном на полпути к Владивостоку и в окрестностях самого Владивостока. Обеспокоенные Москва и Чита не имели возможности влиять на ситуацию в Приморье. В конце марта 1921 года во Владивостоке беспрепятственно (ДВР, как буферная республика, была обязана быть многопартийной) прошел Съезд несоциалистических организаций Дальнего Востока. Участники заявляли: установившуюся в России верховную власть нельзя считать законной, ДВР — независимой, а приморское управление — дееспособным. Вскоре областная Госполитохрана раскрыла и пресекла попытку контрреволюционного переворота во Владивостоке.

К следующему выступлению заговорщики подготовились тщательно. 26 мая 1921 года сосредоточившиеся в городе группы белых офицеров подняли мятеж. С окраины к ним на помощь подошел отряд каппелевцев. Японцы не вмешивались. Каппелевцы быстро заняли Владивосток, подавив сопротивление народной милиции. Совет Съезда несоциалистических организаций сформировал Временное Приамурское правительство. Белые генералы начали готовить поход на Хабаровск. Конечная цель — Москва. Это был последний, отчаянный акт борьбы за Россию без диктатуры коммунистов. Японцы наблюдали за развитием событий и помогали белым оружием и боеприпасами.

Большевистские организации перешли на подпольное положение. Революционным центром края стало таежное село Анучино, где обосновался Приморский областной комитет РКП (б) и был создан Военный совет партизанских отрядов. Во Владивостоке они держали связь с агентурной сетью, созданной еще областной Госполитохраной и так называемым техническим отделом Революционного штаба Приморской области. Дальбюро ЦК РКП (б) и Госполитохрана ДВР направили в столицу Приморья нескольких опытных чекистов, прибывших из Советской России, и разведчиков, находившихся в Чите и прежде работавших во Владивостоке{44}. Среди них был и Максим Максимович.

«Товарищ Исаева по борьбе, чекист Чен, списан мною во многом с замечательного человека, хорошего писателя и мужественного борца за революцию Романа Николаевича Кима, — объяснял Юлиан Семенов в журнальной заметке, сочиненной к премьере кинофильма “Пароль не нужен”. — Нелегал, работавший во Владивостоке всю оккупацию, человек, днем посещавший университет, а по ночам выполнявший головоломные операции против белых, Роман Ким еще заслуживает многих страниц в книгах…»{45} Что Ким говорил о себе, увы, неизвестно.

По словам Ольги Семеновой, дочери писателя, записей по итогам бесед с Кимом в архиве Юлиана Семенова нет. И вот какая странность… Роман Николаевич нигде и никогда — в служебных анкетах и автобиографиях, на допросах в 1937 году, на доследованиях в 1939 году, когда надеялся на оправдание, и в 1945 году, накануне освобождения из тюрьмы, — не рассказывал о подпольной работе во Владивостоке. 

Неужели Максим Максимович — всего лишь его фантазия или пересказанная легенда? Юлиан Семенов исследователем был дотошным и на одни лишь устные рассказы не полагался. В Хабаровском краевом архиве он обнаружил копию записки Постышева Блюхеру: «Сегодня перебросили через нейтральную полосу замечательного товарища от Фэда: молод, начитан, высокообразован. Вроде прошел нормально». «Несколько раз в его записках потом упоминается о “товарище, работающем во Владивостоке очень успешно” По воспоминаниям Романа Кима, юноша, работавший под обличьем белогвардейского журналиста, имел канал связи с Постышевым»{46}.[3] А в следственном деле Кима имеется выписка из его же личного дела: «Определен на работу [в ОГПУ] согласно указаний т. Дзержинского, который был уже осведомлен о его прошлом, в частности о знакомстве во Владивостоке с т. Кушнаревым в годы интервенции»{47}. Иосиф Кушнарев, бывший комиссар Владивостокского порта, министр транспорта Приморской земской управы, с апреля 1920 года руководил Революционным штабом Приморской области, а в 1921–1922 годах представлял ДВР в Москве.

Максим Максимович, судя по всему, был глубоко законспирированным агентом, действовавшим отдельно от осведомительной группы Приморского обкома. Роман Ким, после закрытия филиала «ДальТА» работавший в газетах «Голос Родины» и «Воля», мог видеть его в редакциях и знать как журналиста со связями. А о разведывательной миссии догадаться после освобождения Владивостока, увидев Максима Максимовича в военной форме[4]. Или все-таки он был связан с ним? Намек — только в романе Юлиана Семенова. 

В конце октября 1921 года белой контрразведке удалось раскрыть осведомительную сеть и арестовать ее руководителей и агентов. Но не всех. Не разыскали, например, агента «К», известного в группе как Дмитрий Васильевич Цой{48}. На допросе помощник начальника группы Андрей Одинцов показал: «Связь с ним принял в первых числах августа. По словам Цоя, он стоял во главе целой группы агентов (4–5 чел.), но никого из них не показывал нам… Информацию давал только о японцах, четыре раза в неделю. Информация рукописная, иногда с приложением документов с их переводом. Подлинные документы возвращались при следующем свидании обратно Цою. Сведения Цоя, первоначально очень подробные, к сентябрю стали мельчать и были настолько вздорны, что вызывали подозрение в инспирации. Это побудило Володю [конспиративная кличка представителя обкома] дать распоряжение о его увольнении…»{49}

Непонятно, насколько правдивы признания молодого чекиста, делегированного во Владивосток из Москвы. Агент «К», по словам Одинцова, работал на подпольщиков якобы «за крупное жалованье». Об осведомителе Трофиме Юркевиче, бывшем прапорщике штаба Приамурского военного округа, служившем переводчиком в штабе японского экспедиционного корпуса, Одинцов рассказал: «Информация его носила характер интервью по вопросам самым разнообразным, как, например, о настроениях в японском штабе, о направлении японской прессы… Сообщал он также новости из Консульского корпуса, но ничего серьезного и документального никогда не давал»{50}. На самом деле сведения Юркевич предоставлял ценные. В Читу поступали донесения: «Наш человек, работающий в японштабе, сообщает, что японокомандование ищет предлога для ввода своих войск в Хабаровск»; «Из имеющихся у нас документов, полученных из японских штабов, видно, что японцы считают правительство ДВР коммунистическим, а потому нежелательным для них, но все же намерены вести переговоры с ним, поддерживая одновременно антикоммунистические группировки. Если переговоры будут для них неблагоприятны, то они выдадут Приамурскому правительству оружие…»{51}

Помимо службы в японском штабе Трофим Юркевич, некогда учившийся в Восточном институте, преподавал японский язык и экономическую географию на восточном факультете ГДУ. Ким знал Юркевича «по институту» и слышал от него уже после Гражданской войны, что он «был связан с подпольным работником Фортунатовым, задания которого выполнял»{52}.[5] Арестованный Юркевич отрицал причастность к подпольщикам, улик против него не имелось, и Приморский окружной суд приговорил переводчика к высылке за пределы области. Однако постановление исполнено не было. Юркевича освободили из-под стражи, и он, как ни странно, прослужил у японцев до августа 1922 года{53}.

С какого момента, какие задания выполнял Роман Ким? С кем держал связь? Если он знал Кушнарева, то мог предложить свою помощь еще Госполитохране, от которой подпольный обком принял агентурно-осведомительную сеть во Владивостоке. Какого рода помощь? Переводы секретных документов? Составление листовок на японском языке? Или участие в рискованных операциях, где требовались наблюдательность, ловкость и умение остаться вне подозрений? Могло быть и то, и другое, и третье. В переиздании своего рассказа об апрельских событиях 1920 года Роман Николаевич упомянул, что пользовался записями майора из японской военной разведки, добытыми «в числе других документов особой группой, действовавшей среди японцев» по заданиям подпольной организации большевиков{54}. 

К весне 1922 года осведомительная сеть и каналы связи партийной разведки во Владивостоке были восстановлены. А у Кима появилось отличное прикрытие. С сентября 1921 года он редактор владивостокского отделения «Тохо цусинся» — информационного агентства, подконтрольного японскому Министерству иностранных дел. Должность Ким получил, с одной стороны, по рекомендации профессора Евгения Спальвина, декана восточного факультета. Директор отделения «Тохо» Отакэ Хирокити одно время работал у Спальвина ассистентом на кафедре японской словесности. С другой стороны, благодаря личному знакомству с Отакэ. В апреле 1920 года японец приехал в Никольск-Уссурийский как корреспондент газеты «Ничи-Ничи», вместе с Кимом попал в жандармскую облаву, но был вскоре отпущен. «Он был наиболее либеральным журналистом и тогда уже являлся сторонником эвакуации японских войск с Дальнего Востока. Мои взгляды во многом сходились со взглядами Отакэ»{55}.