Год чудес (рецепты про любовь, печаль и взросление) - Элла Рисбриджер Страница 11

В детстве мы с сестрами часто просыпались в одной постели, хоть и ложились в разных комнатах: ночью возникала необходимость найти друг друга. Когда мне было двадцать с небольшим и все было очень плохо, друзья и подруги спали, обернувшись вокруг меня, словно живые ловцы снов. Они снова так делали бы, если бы мне понадобилось, и я для них делала бы то же самое. Они – великая любовь моей жизни, каждый из них. Все разные. Все волшебные.

Иногда меня пугает – как сегодня, при виде этих карточек, – что нам предлагают сохранять цветы, конфеты и стихи для Единственного. Что за глупость! Какое расточительство!

Посвящайте стихи друзьям, пойте им песни по телефону в их дни рождения, посылайте цветы просто так. Для цветов всегда есть повод. «Поздравляю с твоим новым обеденным столом», – пишу я на записке к охапке пионов. «Молодец, что все так же прекрасна», – на карточке, пристроенной к веткам желтых роз. «ПОТОМУ ЧТО МЫ СОСКУЧИЛИСЬ», – большими буквами к большому букету душистых лилий «старгейзер». Всегда найдется повод, если поищете.

Не помню, почему именно мой друг Дэнни написал мне стихотворение про яйца пашот: какой был повод и был ли он вообще, но я помню эти стихи и помню Дэнни, в чем и весь смысл. Дэнни – как и многие, кого я люблю – уехал из Лондона к морю, в другой город. Что тяжело, конечно, но на то есть поезда. Мы с ним видимся, когда получается, а то стихотворение я вспоминаю каждый раз, когда ем яйца пашот, и, что еще важнее, каждый раз, когда пытаюсь их приготовить. В стихотворении говорилось, что готовить яйца пашот могут только в кафе, и мне казалось, что это именно так.

А потом – как удар для Дэнни – случились две вещи.

Во-первых, та, с кем я живу, начала готовить яйца пашот. Просто когда было настроение, просто когда хотелось. Без проблем. Просто яйцо пашот, элементарно.

А во-вторых, один человек подарил мне на день рождения кастрюльку для яиц пашот. Он подарил мне ее, потому что ему надоело слушать, как я ною из-за яиц пашот, хотя он ни разу не попросил меня перестать из-за них ныть: и это любовь.

Кастрюлька для яиц пашот – остроумная штука с двумя ярусами: один для яиц (для каждого отдельная чашечка), а второй – для кипящей воды. Потом вы закрываете крышку, ставите кастрюльку на слабый огонь, и яйца варятся без скорлупы. Они получаются более плоскими, чем обычно: не остаются мягким яичным мешочком. Однако результат вполне неплох, и, по-моему, только в кафе и могут обходиться без такой кастрюльки, а я сама больше без нее и пытаться не буду. Так что вместо рецепта я напишу: «Купите чертову кастрюльку». Жизнь коротка и полна всяких ужасов. В ней множество таких вещей, для которых нет упрощенных решений, не существует читерских кодов. Зачем усложнять жизнь? Зачем ее портить? Купите кастрюльку для яиц пашот и варите их сколько вздумается.

Фисташковый пирог

Мне не нравится Валентинов день. Дело не в том, что мне не нравится романтика или что раньше он мне нравился, а теперь противен. Мне нравится романтика, но не нравится День святого Валентина. По мнению Джо, дело в том, что мне не нравится организованное веселье: она говорит, что дни рождения я тоже не люблю, не люблю, когда приятное должно соответствовать какому-то определенному календарю. По ее словам, я предпочитаю органическую радость.

– Баблентинов день, – поправляет Энни серьезно, от всего своего золотого сердца. Она из тех, кто, игнорируя выставку романтики в магазинах, сделала для всех присутствующих открытки. А я просто приготовила всем оладьи. (И фисташковый пирог.)

Джо и Дебо прижались друг к другу на диване. Флора, глубоко беременная, устроилась в новом синем кресле. Остальные на полу: я, Макс, Энни, Тесса, Рейчел. Ковролин в новом доме неожиданно мягкий и толстый, серый в пятнах, словно конь в яблоках, что удачно, потому что стульев у нас нет. Нэнси свернулась на мешке со старыми костюмами, словно кошка среди стразов и растрепанных париков.

Из кухни сладкий пряный аромат франжипана и поджаренного сливочного масла плывет по длинному коридору. За эркерным окном темно – и почти дождливо. Из-за Валентинова дня мы заговорили о романтике. Мне нравится романтика: я смотрю только такие фильмы, где целуются. Мне нравится, когда люди влюблены, нравится, когда подруги влюблены, но если они не прекратят говорить о любви, я заору или разобью кулаком эркерное окно – или еще что-то сделаю, чтобы они прекратили.

Я чувствую себя – долго чувствовала себя – давно и глубоко замужней. Я любила человека в здравии и болезни, пока смерть нас не разлучила. Я свою роль отыграла. Я свой шанс получила и не чувствовала себя менее замужней или более свободной, пока он умирал или после его смерти. И так было достаточно долго – и внезапно оказалось, что так быть не может, так что вместо того, чтобы орать или разбивать двойное стекло большого эркерного окна, я вскакиваю и ухожу на кухню, чтобы закончить приготовление десерта. Я нахожу золотистую сахарную пудру, нарезаю малину на аккуратные половинки-сердечки и пытаюсь понять, какого черта я так расстроилась.

– Знаешь, – говорит Деб, бесшумно подойдя ко мне (толстый ковролин), – по-моему, ты могла бы просто попробовать влюбиться.

– В помощи не нуждаюсь, – говорю я. Я просеиваю пудру в миску, отчасти чтобы избавиться от комков (что совсем не нужно), а отчасти демонстрируя ей, что у меня все нормально. – И вообще, я влюблена.

Я машу рукой в сторону гостиной: в сторону Энни, и Нэнси, и Макс, и Джо. Я указываю на саму Деб.

Будь на ее месте Джо – или Энни, или Нэнси, – они отняли бы у меня сито, а Деб просто опирается на стол и наблюдает за мной.

– Сильнее влюбиться, – говорит она, а потом уточняет: – По-другому влюбиться.

Я вынимаю фисташковый пирог из духовки, и минуту мы с ней просто им любуемся. Это безупречный пирог, пирог с фисташками и малиной: именно такой, каким мечтают стать фисташковые орешки в детстве. Это фисташковый рай. У него песочная основа на сливочном масле с коричневым сахаром, а поверх нее – фисташковая паста, утыканная малиной. Песочное тесто хрустящее (потому что сначала вы его выпекаете отдельно), а франжипан нежный и мягкий, и каким-то чудом одновременно плотный и легкий, и крапчатый там, где