О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 12

внутрь организма, вообще не прикасаясь к реальному человеку. Два из четырех тел, мужчина и женщина, участвовали в проекте Visible Human, который в середине 1990-х организовала Национальная медицинская библиотека США. Трупы замораживали и фотографировали, срезая миллиметр за миллиметром. На одной конференции в Манчестере я опробовала это устройство. Толпившиеся вокруг торговые представители объясняли, на что оно способно, а я, склонившись над экраном, тыкала, трогала, поворачивала тело, приближала органы — большинство людей вряд ли их увидит, а здесь они были представлены во всех подробностях и красках. Труп, который я разглядывала, принадлежал Джозефу Полу Джернигану, убийце из Техаса. Он сам согласился пожертвовать свое тело науке после казни, однако этичность использования его в сегодняшнем качестве вызывает вопросы. Его убили летальной инъекцией в 1993 году, интерактивных столов для аутопсии тогда еще не изобрели, и он не мог знать, как широко доступны будут эти изображения.

В прошлом году 236 человек, подписавших с Терри договор о пожертвовании, умерли и обрекли свое тело на судьбу, предназначенную когда-то лишь для преступников. Двадцать лет назад таких было максимум 50. Популярность растет, и число новых добровольцев уже достигло примерно 700 ежегодно. Тела завещают непосредственно Клинике Мейо, а не центральной организации-посреднику, которая затем распределяет их по различным учреждениям, — так работают многие другие программы. Я интересуюсь у Терри, откуда у них столько желающих. Это не может быть случайностью. Число жертвователей здесь выше, чем в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, где аналогичная программа последние десять лет приносит в среднем 168 тел в год, а ведь в Калифорнии живет около сорока миллионов человек, население одного только Лос-Анджелеса — четыре миллиона. Население Миннесоты составляет чуть более пяти миллионов, причем они распределены по всей территории штата, занимающего кусок земной поверхности немногим меньше Англии. Когда едешь в Рочестер из главного аэропорта Миннеаполиса, дорога кажется бесконечной. Ты в стране равнин и кукурузных полей. Вокруг ни души, только ты и немного коров молочных пород.

«Многие приходят к нам из благодарности за хороший уход во время госпитализации, — объясняет Терри. — Они хотят вернуть долг и помочь вырастить наше следующее поколение, которое, в свою очередь, позаботится об их потомках. Если смотреть глазами организатора похорон, погребение или кремация поставит точку в их истории, в их вкладе в общество. У нас же будет продолжение».

Разве можно дать что-то большее, чем всего себя?

Когда Терри было восемнадцать, он пошел во флот и служил в основном в отделении интенсивной терапии большого военно-морского госпиталя в Виргинии, где был членом реанимационной бригады и брал кровь. Это было на излете войны во Вьетнаме, и ему приходилось заниматься своими ровесниками. Именно тогда Терри впервые столкнулся с умиранием, и эти смерти были для него психологически тяжелые: парень поступает с чем-то банальным вроде астмы и покидает больницу в мешке для трупов. «В отделении новорожденных были младенцы с кучей осложнений, но даже на них было смотреть легче, чем на смерть обычного парня, который неделю назад с тобой болтал и отпускал шутки». Терри сопровождал умерших в больничный морг и именно там познакомился с похоронными агентами. Он тогда колебался в выборе карьеры и увидел людей, которые продолжают заботиться о тех, кому он уже ничем не может помочь.

Уильям Хантер, старший из братьев-анатомов, на вступительной лекции объяснял студентам, что «анатомия есть самое основание хирургии… она дает знания голове, развивает ловкость кисти и знакомит сердце со своего рода необходимой жестокостью»[20]. Иными словами, чтобы система работала, требуется клиническая отстраненность. Медицина не зашла бы так далеко, если бы не покойники в анатомических залах. Чтобы себя спасти, нужно себя познать. Но, несмотря на вынужденную отстраненность, Терри охотно подчеркивает, что в этом больничном царстве правит уважение к умершим. Человек, не прошедший подготовку в похоронной отрасли, возможно, руководил бы программой совершенно иначе, но для Терри наука никогда в полной мере не отделяет тело от населявшей его личности. «Здесь потребности пациента — на первом месте, и мы следим, чтобы это отношение не менялось и после его кончины. Мы относимся к этим людям именно как к пациентам, мы охраняем их историю болезни, имя, право на неприкосновенность частной жизни, мы бережем их конфиденциальность, — говорит он. — Все действует так, как если бы они были живы».

Он тратит много времени, пытаясь донести эту мысль до тех студентов, которым труп перед ними кажется чем-то отдаленным. «Может быть, так им эмоционально легче вообразить себе, что смерти не было, — говорит он. — Они молоды, они редко с ней сталкивались, поэтому, наверное, представление, что труп — это просто какой-то неодушевленный предмет, помогает им как-то защититься. Они принижают этот дар, сводят человека до вещи, над которой можно посмеяться. Я думаю, это не специально, это такой механизм преодоления». Студенты здесь обычно впервые видят мертвых, многие падают в обморок. По словам Терри, это ему приходится поднимать их с пола. «Такое бывает и в коридоре, и прямо здесь на занятиях. Человек становится мягким, как макаронина, и сползает со стула».

Я могу понять отстраненность от демонстрационного трупа, но по другой причине. Мне вспоминается стол для виртуальной аутопсии, который я видела на конференции в Манчестере. Там, в толпе людей, полных энтузиазма по поводу новой технологии, я тут же решила посмотреть на самые неприличные части тела. Мне не интересно было разглядывать легкие мертвого мужчины — мне, как и всем остальным, хотелось взглянуть на его член. Это и была отстраненность. Да, нам объясняли, что это фотографии реального человека, однако новизна тачскрина создавала барьер. Это были просто картинки, просто игра. Я не могла сложить из намеков личность, как тогда с Адамом в морге: за стеклом смерть не казалась осязаемой. Не было и уважения. Мужчина был обнаженный, лишенный личности и всего остального, что делает человека не просто организмом. Именно поэтому Терри оставляет лак для ногтей и татуировки — ровно столько признаков, чтобы напомнить: это был живой, дышащий человек. На некоторых занятиях он упоминает о причине смерти, возрасте, профессии. Сомневаюсь, что, будь я студенткой медицинского факультета, я смогла бы ощутить такую же связь с человеком на экране, прочувствовать моменты, которые, по словам Терри, позволяют не только овладеть механикой, но и понять смысл осваиваемой профессии. Опыт становится пустышкой: в нем нет самого важного — человека, а значит, нет и смерти. Необходимо — как я тогда в залитом солнцем морге — прикоснуться к телу, быть рядом с ним, даже если поначалу это очень трудно, до потери сознания. Студенты не обязательно почувствуют