Каннибалы и короли. Истоки культур - Марвин Харрис Страница 16

охотников-собирателей можно привести конфликт, развернувшийся в конце 1920-х годов между племенами тиклаулиа-рангуила и мандийумбула на островах Батхерст и Мелвилл у северных берегов Австралии. Зачинщиками конфликта выступили люди из первого племени: они выкрасили свои тела в белый цвет, сформировали войско и сообщили о своих намерениях представителям мандийумбула. Было назначено время встречи, а когда обе стороны собрались вместе, они «обменялись несколькими оскорблениями и договорились о формальной встрече на открытой территории, где было много свободного пространства», сообщают антропологи Чарльз У. Харт и Арнольд Пиллинг. С наступлением ночи представители обеих групп совершили взаимные визиты, поскольку в их боевых отрядах присутствовали родственники и с той, и с другой стороны, так что никто не считал какого-либо представителя другой группы врагом. На рассвете обе группы выстроились на противоположных сторонах поляны. Враждебные действия начались с того, что несколько стариков стали выкрикивать в адрес друг друга свои претензии. Особого внимания при этом удостоились два или три человека:

«Поэтому в тот момент, когда с обеих сторон полетели копья, их метали люди, имевшие на то собственные соображения, основанных на личных разногласиях».

А поскольку копья метали в основном старики, точность попаданий, как правило, сильно оставляла желать лучшего:

«Нередко пострадавшим оказывался какой-нибудь ни в чём не повинный безоружный человек или одна из тех крикливых старух, которые пробирались сквозь строй участвующих в сражении мужчин, выкрикивая непристойности в адрес всех собравшихся, – им не удавалось уклоняться от копий столь же проворно, как мужчинам… Как только кто-то получал ранение – даже если это была какая-нибудь, на первый взгляд, никому не нужная старая карга, – сражение немедленно прекращалось до того момента, пока обе стороны не дадут оценку последствиям этого очередного происшествия» [Hart and Pilling 1960].

Однако войны между охотниками-собирателями не хотелось бы уподоблять эксцентрической комедии. По данным У. Ллойда Уорнера, для таких войн было характерно большое количество жертв – по меньшей мере, именно так было среди мурнгинов, ещё одной группы охотников-собирателей с севера Австралии. Как указывает Уорнер [Warner 1930], 28 % взрослых мужчин у мурнгинов умирали из-за ранений, полученных на поле боя. Правда, не стоит забывать, что если в подобной группе имеется всего десять взрослых мужчин, то для такого показателя боевых потерь достаточно лишь одной смерти в сражении раз в десять лет.

После возникновения сельского хозяйства войны, вероятно, стали более частыми и более смертоносными. Определённо возросли и масштабы боевых действий. Ощущение принадлежности к территории обострялось наличием постоянного жилья, использованием различного оборудования для приготовления пищи и занятием земледелием. Деревни, как правило, продолжали враждовать из поколения в поколение – их жители постоянно нападали друг на друга и занимались грабежом, стремясь выдавить соперников со своих территорий. У ведущего сельский образ жизни племени дани из Западного Ириана (Новая Гвинея), как и у ещё одного местного племени тиуи, имеется регулируемая стадия военных действий – «не за что биться», – когда потери невелики. Однако дани совершают и решительные нападения тайком, в результате которых происходит разрушение и уничтожение целых деревень, а количество погибших в ходе одного такого инцидента исчисляется сотнями. По оценке антрополога Карла Хайдера [Heider 1972], 29 % мужчин дани погибают в результате ранений, полученных во время набегов и при попадании в засады. А среди индейского племени яномамо, которое живёт в деревнях вдоль границы Бразилии и Венесуэлы и занимается огородничеством, из-за набегов и засад умирают 33 % взрослых мужчин. Поскольку яномамо являются важным прецедентным случаем, им будет посвящена целая следующая глава.

Причина, по которой некоторые антропологи не верят в возможность крупномасштабных боевых действий среди племенных и деревенских народностей, заключается в том, что численность и плотность участвующих в таких стычках человеческих коллективов настолько невелики, что даже одно-два убийства при столкновении двух групп оказываются чем-то совершенно иррациональным и приносящим серьёзный ущерб. Например, плотность расселения мурнгинов и яномамо составляет менее одного человека на квадратную милю [2,6 кв. километра]. Впрочем, репродуктивному давлению подвержены даже группы с настолько низкой плотностью. Имеется заметный массив свидетельств о том, что в основе войн, которые ведутся племенными и деревенскими народностями, действительно лежит баланс между людьми и ресурсами, а истоком этого бедствия выступает неспособность народов с доиндустриальным жизненным укладом выработать не слишком затратные или относительно благовидные способы добиться низкой плотности населения и низких темпов демографического роста.

Прежде чем мы перейдём к рассмотрению этих свидетельств, позволю себе разобрать некоторые альтернативные гипотезы и продемонстрировать, почему ни одна из них, по моему мнению, не способствует объяснению происхождения войн. Список основных альтернативных гипотез выглядит так: война как солидарность, война как игра, война как человеческая природа и война как политика.

Война как солидарность. Согласно данной гипотезе, война представляет собой цену, которую людям приходится платить за формирование групповой сплочённости. Наличие внешних врагов создаёт чувство групповой идентичности и укрепляет esprit de corps [чувство локтя – фр.]. Коллектив, который сражается вместе, сохраняет единство.

Следует признать, что некоторые аспекты этой гипотезы совместимы с объяснением, основанным на репродуктивном давлении. Если какая-либо группа находится в состоянии стресса, вызванном интенсификацией, снижением производительности, увеличением количества случаев прерывания беременности и детоубийств, то переключение агрессивного поведения на соседние группы или деревни, безусловно, более предпочтительно, чем попустительство отравляющему воздействию этого стресса внутри сообщества. У меня не возникает сомнений, что переключение агрессивного поведения на чужаков может выступать в качестве «предохранительного клапана». Однако при помощи такого подхода не удастся объяснить, почему этот клапан должен быть настолько смертоносным. Возьмём для сравнения словесные оскорбления, потешные бои или спортивные состязания – разве они не являются менее затратными способами достижения солидарности? Утверждение, что во взаимной резне присутствует некая «функциональность» [16], не может быть основано на некоем расплывчатом абстрактном преимуществе в виде сплочённости. Поэтому необходимо продемонстрировать, каким образом и почему столь смертоносное спасительное средство необходимо для предотвращения ещё более смертоносных последствий – иными словами, каким образом выгоды от войны перевешивают её издержки. К тому же ещё никто не доказал – и не сможет этого сделать, – что последствия ослабления солидарности окажутся хуже, чем гибель людей в бою.

Война как игра. Некоторые антропологи пытались найти равновесие между материальными издержками и выгодами от войны, представляя её как состязательный командный спорт, приносящий удовольствие. Если люди действительно наслаждаются тем, что рискуют своей жизнью в бою, то война, возможно, и является разрушительной в материальном отношении, но имеет ценность в психологическом смысле – вот и весь ответ. Можно согласиться с тем, что в воспитании ряда людей, в особенности мужчин, часто присутствует убеждённость, что война является