Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум - Кевин Лейланд Страница 18

Загвоздка в том, что исследователи, конечно, с легкостью перечислят множество на первый взгляд вполне вероятных стратегий социального научения. Особи могут предпочитать подражание родственникам, знакомым или каким-то престижным фигурам; могут учиться в первую очередь у старших, более опытных или более успешных; могут наблюдать за тенденциями, отслеживать отдачу, получаемую другими, или пробовать быстро распространяемые варианты; могут копировать других в определенных состояниях – при беременности, болезни, в детстве. Кроме того, эти разные принципы копирования можно комбинировать, получая неожиданные условные стратегии типа «Подражай, когда сам не уверен, а все демонстраторы ведут себя последовательно» или «Подражай лидеру, когда не удовлетворен текущей отдачей от своих действий»{278}.

Сразу возникает закономерный вопрос: какая стратегия социального научения будет лучшей или, чтобы не слишком отрываться от действительности, какая стратегия будет оптимальной в тех или иных обстоятельствах? Традиционный способ поисков ответа на такие вопросы – построить математическую модель с использованием, например, методов эволюционной теории игр или популяционной генетики, позволяющих вычислить стратегию, которая обеспечивает наивысшую либо, предположительно, эволюционно стабильную приспособленность. Логика здесь в том, что естественный отбор за многие тысячелетия своего действия должен был привести к формированию у животных таких когнитивных способностей, которые обеспечивают применение оптимальных правил в случае принятия решений. А значит, вычисление оптимальной стратегии методом математического моделирования позволит нам четко спрогнозировать, что искать в природе. Данный подход широко используется в таких дисциплинах, как эволюционная биология и поведенческая экология, и в целом очень эффективен. Однако при определении оптимальной стратегии социального научения он дает сбой{279}. Дело в том, что такие методы позволяют одновременно анализировать лишь небольшое количество конкурирующих по своим достоинствам стратегий. Между тем вероятных наборов правил социального научения очень много, их гипотетическое пространство огромно. Кроме того, спектр анализируемых стратегий явно будет ограничен теми, которые предпочтет исследователь, учитывающий, в свою очередь, собственные возможности при обращении к математическим методам. В реальном же мире могут применяться гораздо более совершенные стратегии социального научения, о которых пока еще никто не думал.

Мне эта проблема долго не давала покоя. Эксперименты, проведенные сотрудниками нашей лаборатории, позволяли с полным основанием предположить, что подражание у животных носит стратегический характер. Результаты экспериментов указывали и на вероятные варианты стратегий, однако эти сведения редко можно было назвать исчерпывающими. Мы разрабатывали и математические модели для определения оптимальной стратегии, но не могли избавиться от сомнений – вдруг стратегия, сочтенная нами лучшей, в действительности уступает тем или иным вариантам, о которых мы даже не задумывались. Как, сосредоточившись на двух-трех находящихся на виду версиях, мы можем быть уверены, что нашли ту самую, оптимальную, если существует столько гипотетических альтернатив?

Беспокоила меня и другая проблема. Полученные данные, по идее, указывали на то, что стратегии социального научения, учитывающие определенные условия – например, состояние животного, отдачу для объекта подражания или количество особей, придерживающихся данного поведенческого варианта, – окупятся скорее, чем жесткие и неизменяемые стратегии копирования. Однако из этого следует, что «оптимальная» стратегия социального научения{280}, которую мы, возможно, все-таки отыщем, может требовать от особи довольно сложных расчетов при выборе, воспользоваться ли социальной информацией. Хватает ли животным сообразительности для таких расчетов? У шимпанзе или японских макак, наверное, хватило бы, в это я еще поверю, но, согласно результатам исследований, подражание практикуется и у дрозофил, и у сверчков. Возможно ли, чтобы даже беспозвоночные вычисляли отдачу, получаемую сородичами, и отслеживали частотную зависимость? Мы знали, что адаптивным социальное научение будет только при избирательном использовании, и у нас были все резоны полагать, что естественный отбор сумел отточить механизм принятия решений у животных и сделать его высокоэффективным. Но тогда подражатель должен быть умным, а между тем социальное научение отмечается у животных, не особо отличившихся в умственном отношении. Все это несколько озадачивало.

Чтобы не топтаться на месте и сделать полноценный шаг вперед, нам нужен был способ сравнить, причем одномоментно, относительные преимущества очень большого количества стратегий социального научения, включая те, о которых мы даже помыслить не могли. Я долго ломал голову, как изыскать такой способ, пока наконец не нашел решение. И, что интересно, все это время решение было у нас перед носом – его оставалось только скопировать.

Итак, в один прекрасный день меня осенило, что задача, стоящая перед исследователями социального научения, напоминает ту, с которой столкнулась в 1970-х гг. другая группа ученых – исследовавших эволюцию сотрудничества. Если мы хотели установить оптимальный набор правил подражания, то наши предшественники пытались доискаться до поведенческих стратегий, с наибольшей вероятностью ведущих к сотрудничеству. Экономист Роберт Аксельрод, профессор политологии и государственной политики из Мичиганского университета, значительно продвинулся в изучении проблемы сотрудничества, организовав турнир (фактически даже два турнира) на основе так называемой дилеммы заключенного. С помощью этой игры успешно моделируются многие ситуации из реальной жизни, предполагающие сотрудничество.

Условия игры следующие: двух преступников задержали по одному и тому же обвинению и рассадили по разным камерам. Но следствию не хватает улик, и вынести приговор можно, только если задержанные станут свидетельствовать друг против друга, изобличая сообщника. Преступники могут пойти на сотрудничество друг с другом и молчать – тогда оба получат по небольшому сроку. Могут предпочесть предательство сообщника и дать показания против него. Но если так поступят оба, то каждый из них получит большой срок. Если же предаст один, то его отпустят, а другой надолго угодит в тюрьму. По условиям игры предательство оказывается выгоднее сотрудничества. Это значит, что мыслящий строго рационально и думающий только о себе заключенный должен выдать сообщника, то есть оба преступника, рассуждая подобным образом, будут свидетельствовать друг против друга. Однако в названии игры не зря фигурирует слово «дилемма»: если заключенные решат заботиться об интересах друг друга, оба выгадают больше, чем при обоюдном предательстве; и при этом у каждого есть мотив сдать сообщника и свалить на него всю вину.

Игру, состоящую из череды раундов, в которых игроки помнят предшествующие решения противника и выстраивают, исходя из этого, собственную стратегию, назвали повторяющейся дилеммой заключенного. На турниры по решению этой воспроизводимой дилеммы, в которых предполагалось вырабатывать разнообразные стратегии сотрудничества, Аксельрод пригласил своих коллег со всего мира{281}. Предложенные стратегии, которые сильно различались по степени сложности, наличию сотрудничества на первоначальном этапе, готовности простить прошлое предательство и так далее, разыгрывались в состязании, призванном определить эффективность разных типов поведения. Победила в итоге стратегия психолога из Университета Торонто Анатолия Рапопорта, обозначенная как «око за око»[7]. Использующие ее игроки сотрудничают в первом раунде, а в последующих повторяют выбор, сделанный соперником в предыдущем. В области изучения поведения в XX столетии исследование Аксельрода признается одним из самых прорывных – оно дало мощный толчок к изучению сотрудничества, выросшему в самостоятельное направление эволюционной биологии не в последнюю очередь благодаря вниманию, которое привлекли к теме упомянутые турниры.

Вдохновленный этим опытом, я задумался, не сможем ли мы использовать подобный импульс для привлечения интереса к нашей научной области, организовав турнир, призванный определить лучший способ научения. Ведь можно устроить состязание на основе игры, которую мы придумаем сами; наш турнир будет открытым и бесплатным, и всем будет предложено высказывать свои идеи, касающиеся оптимального подражания. А затем мы установим эффективность каждой из этих идей, столкнув их между собой в компьютерных симуляторах и сопоставив результаты. Если удастся найти много желающих поучаствовать в таком состязании, мы получим богатые россыпи новых идей, помогающих понять, кому и когда лучше подражать. Можно даже назначить премию, чтобы усилить интерес к турниру. Выйдет ли из этого что-нибудь полезное, предугадать было трудно. Конечно, мы надеялись, что состязание позволит найти наиболее универсальные ответы на вопросы, чем выгодно подражание и как лучше всего его применять; но успех никто не гарантировал. Учитывая, какого труда требовало от нас намеченное состязание, мы могли сильно прогадать. К счастью, турнир прошел на ура и не только помог разрешить давнюю загадку и выяснить, почему подражание так распространено в природе, но и позволил получить ключевые представления о механизмах, посредством которых культурные процессы направляли эволюцию человеческой когнитивной деятельности.