Волга. История главной реки России - Дженет Хартли Страница 33

Постепенно ситуация становилась лучше, но на это требовалось время. В конце 1780-х годов саратовские крестьяне составили жалобу, которую словно бы писал Разин или Пугачев:

Теперь же известно всему свету,

Что от исправника и секретарей житья нам нету.

По повелению их головы сотские воры

Поминутно делают поборы.

Поступают с нами бесчеловечно,

Чего не слыхано было вечно.

Прогневали Тебя, Небесного Царя,

Что имеем у себя

Исправника дурака,

Вора заседателя,

А плута секретаря,

Кои разорили нас вконец.

Не оставили ни кур, ни овец.

Прежде тиранили, ненавидя христианские веры,

Ныне же мучают нас, если не дадим денег или овса меры.

И мы все свои прибытки и доход

Употребляем для земского суда на расход[314].

Новые губернские чиновники были преимущественно русскими или русифицированными остзейскими немцами, что укрепляло власть российского правительства и над русскими подданными, и над нерусскими народами. Главные выборные должности в новых организациях местного самоуправления, особенно в судах, занимали русские помещики, поэтому на некоторые должности в губерниях, где помещиков было мало, кандидатур найти не удавалось (нерусские крестьяне в Поволжье были государственными, а не крепостными на землях дворян). Впрочем, в то время российское правительство позволяло нерусским народам иметь собственные институты низкого уровня, в том числе суды, и до известной степени пользоваться собственными правовыми системами. Это было не столько свидетельство государственной терпимости, сколько практичный и дешевый способ управлять подданными разных этноконфессиональных групп. Например, как мы увидим, собственные городские учреждения были в Астрахани у армян, а казанские татары имели собственные суды (глава 9). В этих судах использовались национальные языки, хотя часто требовался и перевод на русский. Только в конце XIX века государство посчитало нужным вмешаться и провести стандартизацию учреждений и права, объявив русский язык языком управления на всех уровнях.

* * *

Российская империя (а также СССР) осуществляла контроль за своими подданными, насильно перемещая их на другие территории. Ограничение передвижений было основой крепостного права (см. главу 3), окончательно введенного в России в 1649 году. Но горожане тоже были прикреплены к своему месту жительства: для переезда им требовалось формальное разрешение. Все это было верно для Европейской России (в Сибири крепостных было очень мало, однако применялись иные формы ограничения в передвижении), но сама природа Поволжья препятствовала контролю над расселением и перемещением людей: по обоим берегам реки жили скотоводы-кочевники; многонациональное и многоконфессиональное население традиционно пользовалось большей автономией, чем русские крепостные и мещане; река и ее берега служили убежищами беглым крестьянам, которые могли влиться в артели речных работников без необходимости отвечать на лишние вопросы. В XVIII–XIX веках государство смогло значительно лучше контролировать размещение волжского населения и в процессе изменило его социально-этнический состав и до определенной степени добилось большей лояльности оседлых жителей.

Как мы уже видели, российское правительство могло в любой момент переместить в любой другой регион казаков, каковы бы ни были их связи с прежними районами и реками. В XVII веке другие категории служилых людей тоже были переведены правительством к границам ради укрепления контроля над этими территориями. Стрельцов, как мы уже говорили, расквартировали в Астрахани. Так называемые однодворцы были отдельной категорией служилых: им давали мелкие участки земли на южных границах в обмен на военную службу, которая главным образом означала защиту границ государства от набегов[315]. В XVIII веке и однодворцы, и стрельцы устарели как класс, однако продолжали проживать в городах и селах Поволжья, занимаясь сельским хозяйством и мелочной торговлей. В 1780 году в одной только Казанской губернии было зарегистрировано 447 однодворцев мужского пола[316].

Правительство пыталось ввозить в Поволжье новых людей, которые, как предполагалось, будут лояльны к режиму. В 1730–1740-е годы отставных солдат (в основном из русских крестьян) поощряли селиться на «пустых» поволжских землях, снабжая клочком земли и выделяя на семью 5–10 рублей[317]. В 1764 году те же стимулы были предложены вышедшим в отставку солдатам за согласие переехать в Астраханскую губернию[318]. Однако соглашались немногие. На 1763 год в Казанскую губернию переехали только 3480 отставных солдат с семьями[319]. В 1737 году на Волге к западу от Самары был основан город Ставрополь (то есть «город креста»), как военное поселение калмыков, обратившихся из буддизма в христианство. Две тысячи калмыков были насильно переселены сюда из Саратовской губернии. Однако город развивался медленно, к тому же многие калмыки присоединились к пугачевскому восстанию. После его подавления город пришлось реорганизовать, поскольку там почти не осталось населения.

Екатерина II взяла вопрос заселения Волги в собственные руки, своим указом учредив колонии немецких иммигрантов на землях по обоим берегам реки близ Саратова. На Екатерину большое впечатление произвели идеи того времени о том, что увеличение населения приводит к увеличению благосостояния страны, а также представление о том, что отсталость России во многом коренится в низкой плотности населения. В 1762 году она выпустила манифест, принимавший «на поселение в Россию» любых иностранцев, за исключением евреев, что должно было пойти на пользу отечественному сельскому хозяйству и ремеслам. Манифестом следующего года отдельно поощрялось расселение в Саратовской губернии. Предлагались существенные блага: земля, помощь в основании поселений, право свободного вероисповедания, освобождение от налогов на несколько лет и от рекрутской повинности. Манифесты не были рассчитаны специально на иммигрантов из немецких государств, но на практике именно они (особенно Гессен) оказались наиболее восприимчивы к призывам документов. Екатерина (сама будучи немкой), вероятно, была только довольна этим обстоятельством: она и ее советники предполагали, что трудолюбивые немецкие крестьяне принесут пользу экономике империи и, возможно, подадут пример ленивым русским крестьянам. В 1764 году земли для поселения в Саратовской губернии были выделены. Через два года прибыло около 30 тысяч колонистов. Часто они оказывались в чистом поле без какого-либо жилья, так что пережидать первую зиму им пришлось в вырытых землянках. С 1764 по 1768 год по обоим берегам Волги было основано 104 колонии[320]. Из-за болезней, засухи и нехватки семян число поселенцев сократилось до 23 тысяч, но колонии постепенно развивались: в 1798 году численность колонистов составила 39 тысяч, а в 1811 году – 55 тысяч человек[321].

Расселяя немецких колонистов в Поволжье, русское правительство, однако, исходило из ряда предположений. Первое состояло в том, что колонии улучшат методы ведения сельского хозяйства в Поволжье и приведут к процветанию региона. На деле же, как мы увидим в главе 8, немецкие колонисты были сильно ограничены в действиях и передвижениях, что