Знак священного - Жан-Пьер Дюпюи Страница 35

В ответ мне могут заметить, что хотя роль случая в американских выборах и отмечается множеством обозревателей, действует он у них совсем на другом уровне – не на глобальном, а на уровне отдельных избирателей. Мол, каждый избиратель случайным образом принимает решение, за кого голосовать. Те же обозреватели утверждают, что событие, которое я назвал крайне маловероятным, на самом деле должно непременно произойти по «закону больших чисел»[172]. Тут стоит пояснить один тонкий момент.

В общем и целом упомянутые аналитики рассуждают вот как. Почти идеальная ничья между Бушем и Гором, равное распределение мест в Сенате и почти равное в Палате представителей – все это, по их мнению, вовсе не говорит о сильнейшем и кажущемся таким очевидным разделении Америки надвое. Не определившись между двумя равноценными вариантами выбора, американский избиратель – эдакий буриданов осел нового времени – решил просто-напросто подбросить монетку в кабинке для голосования[173]. Отсюда почти полная уверенность аналитиков, что при очень большом числе голосующих окончательный результат окажется близок к ничьей[174].

Аргумент этот, к сожалению, ошибочен. Если предположить, что каждый избиратель голосует наугад и независимо от других, априорная вероятность ничьей не только не вырастает, а, наоборот, уменьшается по мере увеличения выборки (в данном случае – общего числа поданных голосов). При двух голосах она равна ½, при четырех – ⅜ и т. д. Вероятность эта быстро стремится к нулю при стремлении числа голосов к бесконечности, что закону больших чисел, разумеется, не противоречит. Если теперь предположить, что голоса не независимы друг от друга, а на них влияют одни и те же общие для всех факторы, то обнаруживается, что априорная вероятность ничейного результата с ростом количества голосующих снижается еще быстрее. К примеру, для штата, подобного Нью-Мексико, она падает до менее чем одного шанса из ста миллионов.

Из этого делается два необоснованных заключения. Якобы из того, что событие «ничья» произошло, вытекает его высокая априорная вероятность, а из нее по «закону больших чисел» якобы следует, что американцы проголосовали наугад. Но ведь случаются даже события, имеющие бесконечно малую вероятность! И даже если каждый американец проголосовал бы наугад, ничья все равно была бы крайне маловероятной.

Полагаю, что утверждать, будто каждый отдельно взятый американский избиратель проголосовал наугад, нельзя. Напротив, мне кажется, что все они приняли твердое решение согласно традиционным критериям. Вмешательство случая я вижу совсем на другом уровне. Если произвол где-то и существует, то возникает он при сложении голосов на уровне всей системы, голосования в целом. Смысл случайного в таком случае выражается двойным значением английского существительного draw: одновременно «лотерея» и «ничья». Я уже говорил, что в наших языках слова, обозначающие случайность или удачу, семантически связаны с броском игральной кости, то есть с детерминированной системой, состояние которой ощутимо изменяется при незначительном изменении начальных условий. Когда общенациональное голосование десятков миллионов избирателей дает настолько близкий результат (победное преимущество меньше неснижаемой погрешности), то о случайности можно говорить в том смысле, что победа по самой незначительной причине, способной привести к перетеканию лишь крошечного числа голосов, может быть забрана у одной партии и отдана другой[175].

Перед нами ситуация, которую я пытался обрисовать вначале: у случая есть «субъект», а значит, и смысл. Субъект этот внешний, поскольку народ – принято считать, что выражается именно его воля – выше любого отдельно взятого гражданина. Мы видим, что форма системы, порождающей случайное, играет определяющую роль. В случае Франции невозможно представить, чтобы референдум по Маастрихтскому договору или выбор между господами Миттераном и Жискар д’Эстеном на президентских выборах 1981 года были бы организованы в формате игры в орлянку! И тем не менее, в жизни бесчисленных комитетов и комиссий, которым современное общество вверяет в управление те или иные блага, тайное голосование довольно часто оказывается лишь закамуфлированным способом передать принятие решения случаю, потому что достичь его дискуссионным путем с использованием так называемых рациональных аргументов оказалось невозможно.

Преодолеть парадокс голосования и возможно, и необходимо, но для этого придется отказаться от толкования выборов как рациональной процедуры и вернуться к ритуальным истокам демократии. Мне возразят, что можно было сказать это и раньше, и если бы я начал прямо с сего откровения, весь долгий экскурс не понадобился бы. Повторю: экскурс полезен и даже необходим, потому что истинная природа ритуала заключается именно в том, чем он отличается от рационального. Ритуал не есть иррациональное перед лицом рационального. Рациональность в нем своя собственная.

Американские президентские выборы в большей степени, чем любые другие выборы в мире, состоят из двух ярко контрастирующих между собой этапов. Сначала в течение года на сцене разыгрывается дуэль не на жизнь, а на смерть – причем оттого, что со стороны не видно между соперниками никаких отличий, она становится только яростнее. Чем больше дуэлянты похожи друг на друга, тем больше они изгаляются в поиске несуществующей разницы. Создается представление, что эта первая стадия нужна только лишь для того, чтобы подготовить вторую – гораздо более короткую и напоминающую собой всеобщий катарсис, вдруг объединяющий всю страну вокруг победителя. Еще мгновение назад она была расколота надвое, но какой-то мелочи, полной ерунды достаточно для определения избранника, который вдруг становится созидателем единства и целостности нации. При подписании мирного договора или союза обычно церемониально воспроизводят войну или конфликт, чтобы лучше показать важность противоположного им состояния. Ритуал сначала демонстрирует «войну», затем «не-войну», и эта вторая стадия, как правило, сопровождается жертвоприношением. Тот, кого в игре назначат с блистательной неопределенностью победителем, удостоится чести взойти на жертвенный алтарь. Царь это или мученик – отличие, в принципе, заметное, и тем не менее формальная схожесть между процедурами выбора правителя и жертвы не дает покоя.

Кризис в Америке конца 2000 года был вызван тем, что насилие, которое полагалось бы отринуть, надолго задержалось на сцене, а финальный катарсис все это время никак не приходил. В речах самых проницательных американских политических обозревателей звучало при этом поразительно количество религиозной лексики, поскольку требовалось заново утвердить веру – в живительную силу Конституции, господство закона и величие системы, ставящей закон превыше людей. Пунктиром же прочитывались опасения, что хрупкие идеалы не устоят в долгой битве и система утратит легитимность. Электоральный ритуал – в нем схватка обычно воспроизводится только для того, чтобы лучше над ней возвыситься – превратился на этот раз в игру с огнем. Риск, что вместо праздника дело кончится настоящим пожаром, был налицо. Слышались даже голоса, советовавшие обоим кандидатам пожертвовать собой ради спасения идеала, ведь такой доброволец становился бы символическим, а в будущем, может быть, и реальным победителем.

О пользе сближения антропологии и политической философии

Урок американских выборов состоит в том, что демократия – по сути ритуал, эффективность которого зависит в первую очередь от явки участников и от точного соблюдения формы. Приоритет формы над содержанием замечательно описан Клодом Лефором в статье «Вопрос демократии»: «Ничто не позволяет прочувствовать парадокс демократии лучше, чем институт всеобщего голосования. Именно в тот момент, когда должен бы проявиться суверенитет народа и когда само это понятие должно наконец обрести вещественное выражение, социальные связи распадаются, а гражданин исключается изо всех структур общественной жизни и становится учетной единицей. Содержание заменяется числом»[176].

Текст Лефора блестяще резюмирует сказанное мной в этой главе. В нем идет речь как раз о сближении политического и экономического,