Волга. История главной реки России - Дженет Хартли Страница 47

Земли в России было предостаточно, а вот тех, кто мог бы ее обрабатывать, – мало. Поэтому статус русской знати определялся числом крепостных, которыми они владели. Как заметила одна английская путешественница, «богатство знатного человека в России исчисляется не землями, которыми он владеет, или зерном, которое он может поставить на рынок, но числом его рабов [крепостных]»[458]. Однако лишь некоторых дворян в империи можно было назвать сказочно богатыми: у них были обширные земли, десятки тысяч крепостных в различных губерниях, прекрасные дома в имениях и в Санкт-Петербурге; 60 самых богатых дворян имели от 5 до 30 тысяч душ[459].

На Верхней Волге, которая исторически была этнически русской территорией и вошла в состав Московского княжества уже к концу XV века, имелись крупные поместья, как и на западном берегу среднего течения Волги в Саратовской губернии, где земля была самой плодородной. Самым богатым семейством Российской империи были Шереметевы. Граф Н. П. Шереметев в конце XVIII века владел 185 610 крепостными и более чем 10 500 кв. км земли по всей империи, а его годовой доход превышал 600 тысяч рублей. Одно из поместий Шереметева, Молодой Туд в Тверской губернии на Верхней Волге, простиралось на 800 квадратных километров, а жило там около 15 тысяч крепостных[460]. В Ярославской губернии были земли знаменитых семейств Шереметевых и Голицыных, а также Лобановых и князя Барятинского[461]. Орловы, еще одно известное семейство (двое братьев Орловых помогали Екатерине II захватить трон в 1762 году), владели поместьем Усольск в Самарской губернии на Средней Волге, которое состояло из 36 деревень, где жили 26–27 тысяч крестьян[462].

Размер вотчин знати, впрочем, мог быть самым разным. Так, в Симбирской губернии, где земля была далеко не так плодородна, как в Саратовской, одним из самых богатых помещиков был А. Н. Зубов, владевший 193 крестьянскими семьями (869 крестьянами), а многие имения на Средней и Нижней Волге насчитывали всего 100–200 крепостных или даже меньше; в районе дельты поместий почти не было[463]. Когда крепостные присоединялись к крупным казачьим восстаниям на Волге в XVII–XVIII веках, это часто было связано с желанием отомстить особенно жестоким помещикам и их управляющим. Утверждается, что с особой жестокостью участники пугачевского бунта относились к владельцам мелких поместий, где крестьяне видели своих хозяев почти ежедневно; в других частях империи богатые дворяне доверяли ведение дел управляющим и со своими крестьянами непосредственно почти не контактировали.

Государственные крестьяне русского и нерусского происхождения, по мнению крепостных, находились в несколько лучшем положении, поскольку не испытывали непосредственного угнетения (или, во всяком случае, вмешательства в свою жизнь) со стороны помещиков или их управляющих. Напротив, крепостным приходилось мириться с тем, что помещики и управляющие решали, сколько дней они будут работать на помещичьей земле; их могли произвольно переводить в другие поместья или брать на двор, тем самым изымая из деревни. Когда крепостные говорили о «воле», то имели в виду волю государственных крестьян вести жизнь без вмешательства помещиков и управляющих. Сибирь считалась «вольной», поскольку там почти не было крепостных; до 1649 года крепостные Поволжья бежали через Урал и становились государственными крестьянами в Сибири в поисках лучшей, «вольной» жизни. Это не значило, что государственные крестьяне жили более зажиточно: в конце концов, в дворянских поместьях пахотная земля обычно была лучшего качества, к тому же при неурожае крепостные могли рассчитывать на кое-какую защиту. Один англо-ирландский путешественник отметил, что «обращаться с ними [крепостными] мягко в интересах хозяина. Его богатство составляют его крестьяне, и если он начинает их угнетать или не обращает внимания на их страдания, то быстро страдает от этого сам и разоряется»[464]. Государственные крестьяне тоже были прикреплены к своей деревне коллективной повинностью общины перед государством, как и крепостные (см. ниже).

После завоевания Казанского и Астраханского ханств в середине XVI века язычники и мусульмане Поволжья были обложены налогом-ясаком, то есть данью, которую можно было платить деньгами или натурой (мехами или зерном). Выплата дани (которую часто насильно взимали солдаты или казаки) считалась угнетением, и потому так называемые «данники», к которым относилось местное население Сибири и нерусские народы Поволжья, считались менее «полноценными», чем обычные русские крестьяне. Петр I уравнял налогообложение, введя в 1718 году подушный налог, который изначально рассчитывался с тем, чтобы покрыть затраты на армию. Этот налог должны были платить все не освобожденные от него мужчины в империи (то есть крестьяне и мещане). Тем самым произошло уравнение не только обязанностей, но и правового статуса крестьян-нехристиан на Волге и на других рубежах империи. Бывшие крестьяне-«данники» просто превратились в государственных крестьян, а нерусские жители Поволжья стали платить такие же налоги, что и русские. В XVIII веке в Поволжье одним из стимулов к принятию крещения было обещание освобождения от подушного налога на несколько лет. А в 1760-е годы немецких колонистов набирали с условием, что они не будут платить подушный налог на протяжении тридцати лет.

С введением подушного налога в России было официально отменено рабство. К числу рабов относились военнопленные, которые могли быть, например, татарами, однако большинство рабов в России составляли не они, а этнические русские, попавшие в рабство за долги (по сути это была пожизненная кабала)[465]. Подсчитано, что в середине XVII века в рабстве находилось около 10 % населения России. За XVIII век рабство в Российской империи исчезло, хотя на практике долговая кабала случалась, а некоторые чуваши, марийцы и другие инородцы фактически оставались рабами, будучи прикрепленными к помещичьим домам.

Немецкие колонисты на Волге были технически «свободными». На самом же деле, однако, у них было немногим больше автономии или свободы передвижения, чем у крепостных или государственных крестьян. У колонистов не было возможности переехать в другую колонию или в город. Это значило, что им нужно было оставаться там, куда их распределили: колонии были основаны на обоих берегах Волги, главным образом в Саратовской губернии. Их приглашали как «фермеров», фермерами они и оставались – по крайней мере до самого конца XIX века, когда состоятельные немцы организовали торговлю зерном в Саратове, а сельскохозяйственные реформы привели к большей свободе передвижения. Немцам запрещено было заниматься своими привычными ремеслами и профессиями. Они должны были обрабатывать землю, хотя более половины колонистов на родине не были крестьянами. В Саратове учредили особую контору по делам немецких колонистов.

Организация и обязанности крестьянских общин в Поволжье мало отличались от положения во всей империи: ни правовой статус, ни национальность, ни религия здесь определяющего значения не имели. Крестьянская община (по-русски «мир») была стандартной формой самоуправления как крепостных, так и государственных крестьян. Община распределяла и перераспределяла наделы внутри деревни на основании