Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум - Кевин Лейланд Страница 49

Эксперимент и аналитические исследования, описанные в этой главе, разъясняют, насколько важна для появления культуры точная передача информации. Кумулятивная культура существует только у человека, поскольку лишь человек обладает достаточно высокоточными механизмами передачи информации, в число которых входят способность к необычайно искусной имитации, обучение и язык. На первый взгляд кажется парадоксальным объявлять обучение и предпосылкой культурной сложности, и ее продуктом, однако именно так и должен работать механизм обратной связи, такой как описанный Алланом Уилсоном культурный драйв. Собственно, действием эволюционных механизмов обратной связи можно объяснить еще многое в тех составляющих человеческого бытия, которых мы касались в предыдущих главах, в том числе и в таком сугубо человеческом свойстве, как владение речью.

Глава 8

Почему только у нас есть речь

Ты погрусти, когда умрет поэт,

Покуда звон ближайшей из церквей

Не возвестит, что этот низкий свет

Я променял на низший мир червей.

И, если перечтешь ты мой сонет,

Ты о руке остывшей не жалей.

Я не хочу туманить нежный цвет

Очей любимых памятью своей.

Я не хочу, чтоб эхо этих строк

Меня напоминало вновь и вновь.

Пускай замрут в один и тот же срок

Мое дыханье и твоя любовь!..

Я не хочу, чтобы своей тоской

Ты предала себя молве людской![16]

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР. СОНЕТ 71

Яркое выражение чувств и самоотречения, такие как в этом шекспировском сонете, трогают многих из нас до самого сердца. В мире, где людям свойственно стремление оставить свой след и как-то себя увековечить, самоотверженное желание исчезнуть из воспоминаний, чтобы те не стали мукой для любимого человека, – это очень сильный и щемящий порыв. В шекспировских строках как нельзя более точно передан отчаянный вопль душераздирающих эмоций, к которому мы не можем остаться глухи. Между тем сонет содержит гораздо более емкую информацию, чем любой вопль любого зверя. Никто из приматов, кроме человека, не выразит так полно и внятно свои переживания. Никакой представитель другого вида не рассуждает вслух о том, что станется с ним после смерти и каким словом помянут его остальные. Поистине, «что за мастерское создание – человек!»{741}.

Вряд ли Шекспир назвал бы человека в том же гамлетовском монологе «беспредельным в своих способностях», если бы наш вид не научился говорить. Не будь у нас языка и речи, не было бы и сонетов, пьес, театра, литературы, истории – и, в общем-то, самого великого барда. Если прав выдающийся советский психолог Лев Выготский, а он, несомненно, прав, без языка человеческая мысль не достигла бы такой сложности. Выготский убедительно доказывает, что знаки и символы сыграли роль орудий, опосредующих развитие человеческого мышления, которое, в свою очередь, тесно сопряжено с языком{742}. Он установил связь между речью и развитием понятийного мышления и когнитивного осознания, которая признается в психологии по сей день. Аналогичные взгляды отстаивал и выдающийся американский лингвист Ноам Хомский, который подчеркивал, что язык – это не только средство коммуникации, но и система, структурирующая наши представления о мире{743}. Когда мы думаем, то, как правило, пользуемся языковыми функциями.

Рассказ об эволюции человеческого познания и культуры будет неполным без объяснения того, как возник язык. Однако, несмотря на его безусловную значимость, причины возникновения и развития языка у человека остаются загадкой. Хотя, разумеется, недостатка в версиях у нас нет. В изобилии предлагаются на выбор разные сценарии появления естественного языка{744}. Язык развивался, чтобы способствовать совместной охоте{745}. Язык развивался как дорогостоящее украшение, позволявшее представительнице женского пола оценить представителя мужского{746}. Язык развивался как замена привычного для других приматов груминга, когда социальные группы слишком разрослись{747}. Язык развивался, чтобы способствовать формированию эмоциональных связей в паре{748}, облегчать коммуникацию матери и ребенка{749}, обмениваться сплетнями об окружающих{750}, ускорять изготовление орудий{751}, служить инструментом мышления{752} и выполнять бесчисленное множество других гипотетических функций и задач.

Проблема в том, что версий этих, объясняющих развитие языка в ходе эволюции, чересчур много. Здесь плодятся догадки и множатся вполне правдоподобные истории происхождения самой дорогой нашему сердцу человеческой способности, однако в большинстве своем доказательства у них довольно шаткие. Собственно, уже одного переизбытка этих историй развития оказалось достаточно, чтобы вызвать у ряда исследователей глубокие сомнения в ценности таких умозрительных рассуждений{753}. Трудности возникают главным образом из-за того, что язык возник лишь единожды, явившись уникальной адаптивной реакцией в одной-единственной ветви. Конечно, для эволюционных биологов в порядке вещей изучать уникальные признаки, такие как длинная шея жирафа или хобот слона. Однако в этих случаях все-таки существуют и другие длинношеие или длинноносые существа, которые могут послужить подсказкой в поиске факторов, способствовавших возникновению искомого признака. У языка же никаких, даже отдаленных, аналогов в животном царстве нет. Да, периодически заходит речь о «языке пчел» или «разговорах дельфинов», однако, несмотря на интенсивные исследования, ученые пока не обнаружили безусловного сходства между коммуникацией у человека и у других животных. Это не значит, впрочем, что сравнительный подход бесполезен в принципе. Напротив, благодаря исследованию коммуникации у животных удалось выяснить очень многое, в том числе чем именно уникальна коммуникация у человека и как менялись в ходе эволюции ее нейронные основы и артикуляционный аппарат{754}. И тем не менее уникальность языка сильно затрудняет проникновение к его истокам.

Изучая, например, системы естественной коммуникации у приматов, мы не наблюдаем никакого прямолинейного возрастания сложности от низших обезьян к высшим и затем до человека. Многие исследователи отмечают, что коммуникационные системы человекообразных обезьян уступают по разнообразию сигналов системам низших обезьян{755}. Так, у низших обезьян, в отличие от высших, в ходу тревожные сигналы{756}, функционально схожие с референтными, однако действительно ли они используются в качестве сигналов-символов, как в человеческом языке, пока доподлинно не установлено{757}. Само это различие между высшими и низшими обезьянами легко объяснимо с биологической точки зрения. Человекообразные обезьяны крупнее и сильнее, поэтому менее уязвимы, чем мелкие низшие. Вырабатывать тревожные сигналы-символы у высших обезьян почти наверняка просто не было необходимости, поскольку их сравнительно мало кто беспокоил. Собственно, о голосовой коммуникации у человекообразных обезьян в принципе известно очень немного{758}. Они пользуются жестами, например, для приглашения к игре или когда детеныш просит, чтобы его понесли, – многие из этих жестовых сигналов включают элементы, усваиваемые путем научения{759}. Но референтная функция у применяемых человекообразными обезьянами жестов, судя по всему, отсутствует, как и символическое или условное значение{760}. Поэтому коммуникация у ближайших из наших ныне живущих родственников обычно представлена одиночными разрозненными сигналами, понятными только в строго ограниченных функциональных контекстах. Такие сигналы почти никогда не объединяют в связки для передачи более сложных посланий, и сообщают они только о происходящем «здесь и сейчас»{761}.

Да, некоторых человекообразных обезьян удалось научить значимым жестовым сигналам, и ажиотаж вокруг этого возник немалый. Однако лингвисты и языковеды практически единодушно считают громкие заявления – например, что шимпанзе Уошо или горилла Коко освоили полноценный язык, имеющий грамматическую структуру, – необоснованными{762}. Такие эксперименты свидетельствуют только об одном: человекообразные обезьяны способны выучить значение большого количества символов и использовать их для коммуникации. Однако все утверждения, что та или иная человекообразная обезьяна освоила правила грамматики, по-прежнему не выдерживают критики{763}. Ассоциативную связь между символом и действием можно выработать и у крысы или голубя, так что в материалах по жестовому языку у человекообразных обезьян нет практически ничего такого, чего нельзя было бы объяснить простыми законами ассоциативного научения и, возможно, отчасти подражанием.

Что характерно, все высказывания говорящих обезьян ужасно эгоцентричны. Предоставьте обезьяне возможность высказаться с помощью символов и знаков, и она скажет: «Дайте еды!» – или огласит какие-то другие собственные желания. Например, самое длинное из документированных высказываний Нима Чимпски (шимпанзе, которого обучил