Каннибалы и короли. Истоки культур - Марвин Харрис Страница 5

Автор этой книги задался целью продемонстрировать взаимосвязь между материальным и духовным благополучием и затратами/выгодами различных систем, предназначенных для увеличения производства и контроля над ростом населения. В прошлом непреодолимое давление воспроизводства населения, связанное с отсутствием безопасных и эффективных средств контрацепции, постоянно приводило к циклам интенсификации производства. Такая интенсификация всегда оборачивалась истощением окружающей среды, в результате чего обычно появлялись новые производственные системы, каждая из которых имела собственные своеобразные формы институционализированного насилия, непосильного труда, эксплуатации или бесчеловечности. Поэтому давление со стороны воспроизводства населения, интенсификация и истощение окружающей среды оказываются ключевыми факторами для понимания эволюции семейной организации, отношений собственности, политической экономии и религиозных верований, включая пищевые предпочтения и табу. Современные методы контрацепции и прерывания беременности вступают в игру в качестве, возможно, решающих новых элементов этой картины, поскольку они устраняют те невыносимые наказания, которые ассоциируются со всеми существовавшими прежде прямыми методами преодоления репродуктивного давления при помощи контроля над рождаемостью. Тем не менее новые технологии контрацепции и прерывания беременности, вероятно, появились слишком поздно. Современные общества, существующие в государственной форме, неустанно стремятся к интенсификации индустриального способа производства. Сейчас мы лишь начинаем расплачиваться за истощение окружающей среды, связанное с этим новым витком интенсификации, поэтому невозможно предсказать, какие новые ограничения потребуются для преодоления пределов роста индустриального уклада.

Автор осознаёт, что его теоретические представления об историческом детерминизме, скорее всего, спровоцируют недоброжелательную реакцию. Кого-то из читателей оскорбят представленные в книге указания на причинно-следственные связи между каннибализмом, религиями любви и милосердия, вегетарианством, детоубийством и издержками/прибылями производства. Как следствие, автора могут обвинить в стремлении заключить человеческий дух в замкнутую систему механических отношений. Однако мои намерения были прямо противоположными: то обстоятельство, что слепая форма детерминизма управляла прошлым, не означает, что она должна править и в будущем.

Прежде чем переходить к основному содержанию книги, следует пояснить значение слова «детерминизм». В контексте науки XX века больше не идёт речь о причинах и следствиях в смысле механического взаимно-однозначного соответствия между зависимыми и независимыми переменными. Физика элементарных частиц уже давно руководствуется принципом неопределённости Гейзенберга, который применительно к микрочастицам заменяет причинно-следственные определённости причинно-следственными вероятностями. Поскольку в физике парадигма «одно исключение опровергает правило» утратила своё господство, лично я не намерен навязывать её феноменам культуры. Под детерминистическими отношениями между культурными феноменами я понимаю лишь то, что схожие переменные в схожих условиях, как правило, порождают схожие последствия.

Поскольку я уверен, что отношения между материальными процессами и моральными предпочтениями представляют собой отношения, основанные на вероятностях и подобиях, а не на определённостях и тождествах, можно с лёгкостью быть уверенным и в том, что история является детерминированной, однако люди обладают способностью к реализации собственного морального выбора и свободы воли. Фактически я настаиваю на возможности невероятных исторических событий, предполагающих непредсказуемые изменения нормальных причинно-следственных отношений между материальными процессами и ценностями, – а следовательно, все мы несём ответственность за свой вклад в историю. Но утверждать, что мы, люди, обладаем способностью приводить культуру и историю в соответствие со стандартами по собственному свободному выбору, не значит утверждать, что история действительно является выражением этой способности. Это вовсе не так: как будет показано ниже, в целом культуры эволюционировали по параллельным и сходящимся траекториям, которые являются чрезвычайно предсказуемыми, если мы обладаем знанием о процессах производства, воспроизводства, интенсификации и истощения. Сюда же относятся, среди прочего, ритуалы и верования, которые вызывают у людей во всём мире как отвращение, так и трепетное отношение.

По мнению автора, свобода воли и моральный выбор практически не оказывали значительного воздействия на те траектории, по которым до недавнего времени развивались системы социальной жизни. И если мы это призна́ем, то всем, кто озабочен защитой человеческого достоинства от угрозы механического детерминизма, следовало бы вместе со мной поразмыслить над таким вопросом: почему социальная жизнь вплоть до сегодняшнего дня в подавляющем большинстве случаев состояла из предсказуемых механизмов, а не наоборот? Убеждён, что одним из самых больших существующих препятствий на пути реализации свободного выбора для достижения таких невероятных целей, как мир, равенство и благоденствие, является неспособность осознать те материальные эволюционные процессы, которые обусловливают сохранение войн, неравенства и бедности. Результатом умышленного пренебрежения наукой о культуре становится избыток моралистов, которые настаивают на том, что всё непроизвольно им навязанное является порождением их свободной воли, тогда как миллионы людей, которые могли бы быть свободными, сами ввергают себя в новые формы рабства, не понимая своих шансов на свободный выбор. Чтобы изменить социальную жизнь к лучшему, нужно начать с понимания того, почему обычно она меняется к худшему. Именно поэтому я считаю разновидностями морального двуличия игнорирование причинно-следственных факторов культурной эволюции и пренебрежительное отношение к шансам на желаемый результат.

Глава I. Культура и природа

Исследователи эпохи Великих географических открытий, отправлявшиеся в новые для европейцев земли, не сразу поняли закономерности обычаев и институтов в глобальном масштабе. В некоторых регионах – например, в Австралии и в Арктике, в южной оконечности Американского континента и в Африке – они обнаружили группы людей, которые по-прежнему жили во многом так же, как давно позабытые предки европейцев из каменного века: группами из двух-трёх десятков человек, разбросанными по необъятным территориям, постоянно перемещающимися и добывающими пропитание исключительно с помощью охоты на животных и сбора дикорастущих растений. Казалось, что эти охотники-собиратели относятся к какому-то редкому и исчезающему виду существ. В других регионах – в лесах восточной части Северной Америки, в джунглях Южной Америки и Восточной Азии – встречались более компактные человеческие популяции, которые обитали в сравнительно устойчивых сельских поселениях. Основой таких сообществ было сельское хозяйство, а их деревни могли состоять из одной-двух больших коллективных построек, но и у этих людей оружие и хозяйственный инвентарь представляли собой реликты доисторического периода.

Более крупные поселения располагались на берегах Амазонки и Миссисипи, а также на островах Тихого океана – иногда они насчитывали тысячу и более жителей. Некоторые такие сообщества организовывались в конфедерации, приближавшиеся к возникновению государственности. Несмотря на то, что европейцы преувеличивали «дикость» таких сельских общин, в большинстве своём их обитатели коллекционировали головы врагов в качестве трофеев, заживо поджаривали на огне захваченных в плен и поедали человеческую плоть во время ритуальных пиршеств. Впрочем, не будем забывать, что «цивилизованные» европейцы тоже пытали людей – например, в ходе процессов над ведьмами, – а