Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум - Кевин Лейланд Страница 53

обработки продуктов и приготовления еды, поддержание огня и совместная оборона (часть этих занятий требовала согласованных действий большого количества людей) явно выигрывали от появления вербальных указаний. А от обучения скоординированному собирательству здесь и сейчас до планирования совместного скоординированного собирательства в будущем – один короткий шаг. Именно так небогатый протоязык мог постепенно усложняться и охватывать множество разных направлений.

Шестой критерий – объяснение уникальности человеческого языка – для нашей версии тоже проблемы не представляет. Из всех животных язык развился только у человека и, возможно, у его непосредственных предков-гоминин, потому что лишь человек занимался широкомасштабным обучением. Только поздние гоминины практиковали обучение на таком уровне, поскольку лишь у них складывалась кумулятивная культура, которая, как свидетельствуют результаты теоретического анализа, способствует эволюции обучения. Без кумулятивной культуры обучение у других животных могло эволюционировать лишь при определенных, очень ограниченных условиях, которые вряд ли когда-либо складывались в действительности. Поскольку учительство не получило распространения, у животных не происходил отбор в пользу таких признаков, как язык, снижающих затраты на обучение или повышающих его эффективность. И только у гоминин язык, обучение и кумулятивная культура эволюционировали совместно в ходе автокаталитического, нарастающего по принципу снежного кома процесса, инициированного отбором, направленным на стратегическое и высокоточное социальное научение.

Осталось объяснить только одно – почему первобытный язык нужно было осваивать посредством научения. Здесь необходимо отметить, что и у шимпанзе, и у орангутанов обширный репертуар использования орудий, а также поведенческие традиции, значительно варьирующие от популяции к популяции{797}. Богатство и разнообразие культуры ныне существующих человекообразных обезьян говорят о том, что мы, возможно, ошибаемся, считая традиции изготовления каменных орудий неизменными для всего периода олдувайской и ашельской культур{798}. У представителей нашего рода вполне мог сложиться более богатый и более разнообразный географически культурный репертуар, чем у современных высших обезьян, включающий традиции использования как каменных, так и некаменных орудий, а также местные, присущие конкретной популяции, приемы добычи пищи, осваиваемые в ходе научения и распространяемые посредством социальной передачи. Эти предположения во многом подтверждаются последними археологическими данными{799}.

Важно также учесть, что человек гораздо больше, чем это делают другие животные, передает внушительные объемы усвоенных путем научения знаний из поколения в поколение{800}. Как мы знаем из предыдущих глав, у остальных представителей животного мира традиции основаны преимущественно на примитивных формах социального научения и не отличаются долговечностью{801}. Таким образом, сравнение показывает, что у нашего рода по мере эволюционного развития постепенно усиливалась опора на информацию, полученную от старшего поколения. Из результатов теоретического анализа эволюции культуры, приведенных выше, следует, что сдвиг в сторону увеличения объемов межпоколенческой культурной передачи говорит об относительной стабильности среды, в которой обитали наши предки. Однако парадокс в том, что о стабилизации среды за последние несколько миллионов лет не свидетельствует почти ничего – скорее, все указывает на обратное. Более того, если бы среда действительно стала стабильнее, у других животных объемы межпоколенческой культурной передачи тоже оказались бы больше, чем сейчас.

Более убедительно предположение, что наши предки сконструировали такую среду, которая позволила гоминидам чаще полагаться на культуру{802}, выстроив себе ниши, где им было бы выгодно передавать больше информации потомству{803}. Гипотеза не такая уж неправдоподобная, как может показаться на первый взгляд. Все живые существа формируют собственной деятельностью важные составляющие своей непосредственной среды в процессе так называемого конструирования ниш{804}. Бесчисленное множество животных роют норы, вьют гнезда, возводят насыпные жилища, плетут паутину, изготавливают яйцевые мешки, оболочку куколки и коконы{805}. Безусловный чемпион в конструировании ниш – человек, и он благодаря своим способностям к созданию культуры преобразует среду гораздо сильнее, чем какой бы то ни было другой вид{806}. Теперь уже невозможно отрицать, что человеческая деятельность, в частности земледелие, вырубка лесов, урбанизация и строительство транспортных систем, кардинально изменила окружающую среду, отразившись на естественном отборе и у нашего собственного вида, и у массы других{807}. Преобразование среды сказывается и на том, в какой степени сам «конструктор» полагается на культуру. Чем больше живое существо контролирует и упорядочивает свою среду и среду своего потомства, тем большее преимущество обеспечивает ему передача культурной информации из поколения в поколение{808}. Например, внимательно следя за передвижениями мигрирующей или рассредоточивающейся дичи, наши предки повышали вероятность того, что определенный источник пищи будет доступен им и впредь и останется частью их среды; что можно будет пользоваться прежними орудиями для охоты и у них не будет недостатка в шкурах, кости, роге и прочем сырье, которое дают эти животные, для производства дополнительных орудий. Подобная деятельность формирует стабильные социальные условия, в которых такие технологии, как приготовление еды или способы обработки шкур, кости и рога, будут давать преимущество не только нынешнему поколению, но и последующим, а значит, будет расти вероятность передачи этих методов от отцов к детям. Однажды начавшись, процесс конструирования культурных ниш может стать автокаталитическим, и тогда порождаемое культурой упорядочивание, усиливаясь, будет повышать однородность социальной среды, ощущаемую как старшими, так и младшими, и благоприятствовать дальнейшему социальному научению молодежи у родителей и других взрослых{809}.

В таком же ключе можно рассматривать и возникновение языка. Недавно появились данные о вокальном научении, касающемся звуков, издаваемых шимпанзе при добыче пищи{810}; некоторые высшие обезьяны гибко применяют усваиваемые путем научения жесты{811}. Однако в основном звуковые сигналы у человекообразных обезьян научения не требуют{812}. Переход от звуковых сигналов, не требующих научения, к выучиваемым говорит о растущих темпах смены окружающих условий, влияющих на отбор в пользу коммуникации у приматов. Однако основывать объяснение на меняющихся независимо друг от друга внешних обстоятельствах, таких как, например, климатические флуктуации, – значит лишать его достоверности по нескольким причинам. Во-первых, такое объяснение не выдерживает критерия уникальности языка: внешняя предпосылка для отбора с тем же успехом должна была способствовать масштабной выучиваемой коммуникации и у других приматов, в том числе у других человекообразных обезьян. Во-вторых, требование роста темпов изменений внешней селективной среды для развития языка противоречит требованию повышения стабильности внешней селективной среды для развития культуры. И в-третьих, климат, надо полагать, меняется чересчур медленно. Однако если допустить, что язык изначально развивался как инструмент адаптации, призванный помочь справиться с выстроенными собственноручно составляющими среды, то противоречия снимаются. Какие элементы обустроенной высшими обезьянами среды меняются и диверсифицируются достаточно быстро, чтобы для отслеживания их потребовалось научение? В сравнительной перспективе самые очевидные элементы, подходящие под эту категорию, – культурные практики, в частности использование орудий, экстрактивная добыча пищи и материальная культура. Культурные практики, как правило, передаются среди близких родственников, применяются для добычи труднодоступных, но питательных продуктов, и их не так-то легко освоить самостоятельно. Вот почему именно этим элементам идет на пользу передача посредством обучения.

Если для человеческой культуры характерно резкое и неуклонное увеличение сложности и разнообразия{813}, то в культуре человекообразных обезьян такой динамики не наблюдается{814}. А значит, на каком-то этапе за последние 2 млн лет наши предки начали порождать культурные варианты (орудий, приемов добычи пищи, социальных сигналов, брачных ритуалов, методов целительства, жестов) с такой скоростью, что для коммуникации, затрагивающей явления окружающего мира, потребовалось постоянно дорабатывать и обновлять коммуникативные сигналы и их значения. Если каждое новое орудие, прием добычи пищи, демонстрацию или способ лечения необходимо освоить в ходе научения и если, как показывают сравнительные данные, такие варианты культуры, как использование орудий, молодые высшие обезьяны обычно перенимают у матери и у старших братьев и сестер{815}, язык вполне мог бы коэволюционировать со сложностью культуры – в качестве средства, обеспечивающего и усиливающего процесс приобретения молодыми гомининами жизненных навыков, поддающихся социальной передаче{816}.

Изначально язык развивался для обучения, а если точнее, то для обучения родственников. Такова, по крайней мере, моя гипотеза. Конечно, стопроцентной уверенности не может быть ни в каком предлагаемом на выбор сценарии, обосновывающем изначальный отбор в пользу языка, однако у этой версии масса очевидных достоинств. Она объясняет правдивость, кооперативность, уникальность и «привязку символов» языка, а также его первые шаги, его универсальность и причины, по которым