О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 66

На все этапах пути от крематора до металлического контейнера, измельчителя и урны останки сопровождают маленькие напечатанные карточки с именем человека.

Сгорает не все. Некоторые имплантаты могут взорваться, и их приходится удалять еще до того, как труп положат в гроб. Когда мы одели Адама в морге у Поппи в южном Лондоне, я задержалась и наблюдала, как на груди другого умершего мужчины, в районе сердца, делают короткий бескровный надрез и вынимают оттуда электрокардиостимулятор с проводами. Я неосознанно взяла этого человека за руку, чтобы его успокоить, и даже этого не заметила, пока сотрудники не начали откатывать тележку. Со своей седой шевелюрой, не скованной гравитацией, он был похож на темпераментного композитора, стоящего в аэродинамической трубе. Этот умерший был настолько щедрым человеком, что завещал тело науке. Причины, заставившие отклонить его дар, мы никогда не узнаем. Его сожгли в здании, похожем на это, немного раньше, чем он планировал.

Когда труп поступает к Тони, оставшиеся имплантаты уже можно спокойно отправить в топку. Сгребая кости, он выберет их из праха и положит в корзину, полную побитых металлических суставов и штырей — раньше их хоронили на кладбище, а сейчас отправляют на утилизацию. Остальные материалы небиологического происхождения, например ртуть в зубах, плавятся и улетают в атмосферу или, как в случае искусственных грудей, которые организаторы похорон иногда забывают вынуть, прилипают, как жвачка, ко дну печи.

Раковая опухоль сгорает последней. Тони не до конца понимает почему и предполагает, что, может быть, дело в нехватке жировых клеток или большей плотности. Иногда труп исчезает, а опухоль остается лежать среди костей черной неподвижной массой. Приходится включать газовые горелки и направлять пламя прямо на нее. Поверхность начинает светиться золотом. «Почти как черный коралл», — описывает он.

Сегодня перед моим приходом у него как раз была такая «неприятная» кремация. Обычно опухоль выглядит как комок, но на этот раз она, кажется, пронизывала все тело от шеи до таза. Это была молодая девушка, ее фотография была приколота к венкам с надписями «Дочери» и «Мамочке» — они будут стоять снаружи под виноградными лозами еще неделю, а потом Дейв положит их в контейнер.

«Здесь всегда что-нибудь возьмет за душу, — говорит Тони. Кажется, та кремация встала у него поперек горла. — Поэтому мне трудно найти общий язык с очень религиозными людьми. Как они могут верить, если происходит такая несправедливость, а разные подонки доживают до 90 лет? Если Бог смотрит на нас сверху, в чем я совсем не уверен, он забавный старикашка».

Тони качает головой, представляя себе боль, от которой наверняка страдала девушка. За 30 лет управления печью он не видел ничего похожего. (Не видели и другие. Я опросила патологоанатома, санитара в морге, онколога и сотрудника американского крематория, и никто, кроме Тони, не видел этого явления. Может быть, это причуда английской аппаратуры, которая работает при более низких температурах, чем американская. Онколог предположил, что это может быть связано с кальцификацией ткани, но в целом все были просто озадачены.)

Я помню разговор с бальзамировщиком: когда друзья рассказывают, что у них диагностировали рак, он мысленно доводит эту информацию до самой крайней и окончательной точки — смерти. Интересно, будет ли теперь этот диагноз ассоциироваться у меня с черным кораллом в крематории? Судя по выражению лица Тони, этот образ сложно забыть. Ты как будто хоронишь человека вместе с орудием убийства, как будто мы должны были что-то убрать и не смогли. Писатель Кристофер Хитченс сравнивал опухоль у себя в пищеводе, которая его в конце концов погубит, со «слепым, лишенным эмоций пришельцем»[127]. В вышедшей уже после его смерти книге «Смертность» (Mortality) он отмечал, что ошибкой было приписывать неодушевленному явлению качества одушевленного, но я думаю, сложно найти более удачное описание массы плоти, которая не горит в огне и пусть на какое-то мгновение переживает своего хозяина, по крайней мере в объективном физическом смысле. Слепой, бесчувственный пришелец.

Сейчас как раз закончились следующие похороны, и Тони включил колонки, чтобы было слышно, что происходит наверху. Спокойный голос священника, отправляющего похоронную службу, смешивается с ревом разогревающейся печи: 850, 851. Звучит гудок, и подъемник спускает Бетти Грей в гробу из древесно-волокнистой плиты с плавкими пластмассовыми ручками.

Мертвецы с верой в будущее. Институт крионики

Поросший низкими кустами пустырь усеян рваными покрышками. Среди них виднеется микроволновка и разбитый телевизор, у сетки повалившегося забора торчит из сорняков старая антенна. Сейчас январь, морозно, и деревья кажутся почерневшими скелетами на излишне ярком фоне — побочный эффект новых уличных фонарей. Светодиоды отвлекают от окружающих нас руин и высвечивают другие вещи, но если «выключить» улицу с ресторанами и людьми, то тьма получится почти кромешная, как будто ты дошел до конца карты в компьютерной игре и упал с края мира. Машина проезжает последние метры и останавливается, и перед нами предстает очередной заброшенный дом с окнами, похожими на слипающиеся от усталости глаза. Перила лестницы, ведущей на второй этаж, заметает снег. Крыша зияет, открытая электрическому сиянию небес.

Детройт является — или был, в зависимости от того, насколько оптимистично вы оцениваете его будущее, — городом умершей американской мечты. В 1950-е годы, времена своего расцвета, он был четвертым по населению в стране: бум автопрома и связанные с этим блага притягивали сюда массы людей. Потом начался упадок, и город превратился в диораму прогнившего сердца Америки: въевшийся расизм, коррупция, крупнейший обанкротившийся муниципалитет в истории США, пропасть между богатыми белыми жителями и всеми остальными. Целый город стал яркой иллюстрацией пороков капитализма. Одни только бунты 1967 года, далеко не первые, привели к гибели 43 человек, еще 7231 человек был арестован, 412 зданий разрушено. С оттоком зажиточного среднего класса начались проблемы с уплатой налогов, руины так и оставались руинами, и время только этому способствовало — в ночь перед каждым Хэллоуином дома горели от нападений поджигателей. Люди всё уезжали и уезжали, и мэр решил побудить тех, кто остался, селиться ближе друг другу, а не порознь в одиноких домах посреди огромных опустевших кварталов[128].

Мы с Клинтом катаемся в темноте в поисках ужина и глядим на эти декорации к фильмам Джона Карпентера из окон очередной дерьмовой съемной машины. Мимо нас по выбоинам в асфальте грохочет грязный черный Dodge Challenger — легенда тех дней, когда город был гигантом автопроизводства. Дорожное покрытие выглядит здесь так, как будто именно