Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор Страница 7

бывает с такими значительными авторами, как Адам Смит, сделать его посмертно «своим» пытались и революционно, и антиреволюционно настроенные авторы. И Эдмунд Берк, и Томас Пейн были одинаково уверены, что Смит стоял бы с ними плечом к плечу в политических баталиях 1790-х гг. На самом же деле Смит выступал бы против Берка, оправдывавшего законы, защищавшие земельную аристократию, а Пейна бы считал опасным смутьяном и аферистом.

В книге я намерен показать, что сущность интеллектуальной истории, при всем ее изменчивом и спорном характере, проистекает скорее из особого подхода к историческим идеям, нежели из приверженности конкретному философскому методу. Для того чтобы осознать это, необходимо обратиться, собственно, к истории идей, а также к новейшим тенденциям развития интеллектуальной истории как сферы исследований.

Глава 2

История интеллектуальной истории

«Вся история – это история мысли». Этим утверждением прославился философ и археолог Р. Дж. Коллингвуд, писавший в своей посмертно опубликованной работе «Идея истории» (1946), что история стала наукой, когда историки осознали, что люди свободны в своих действиях – в том смысле, что они рациональным образом обдумывают открывающиеся перед ними возможности, будучи ограничены только идеологическим контекстом, в котором они находятся[24]. Хотя предмет истории мысли может относиться к любому периоду времени, Коллингвуд вовсе не имел в виду, что всякую разновидность исторических исследований следует считать областью истории мысли или того, что мы сейчас называем интеллектуальной историей. На протяжении веков не было никакой интеллектуальной истории, а существовали лишь преклонение перед идеями прошлого, священная история отдельных религиозных учений и почитание предков, принимавшее самые разные формы. Однако в какой-то момент возникло понимание, что прошлое следует рассматривать как нечто, складывающееся из утверждения идей и конкуренции между ними. Интеллектуальная история стала предметом, который дал почву для спекуляций об альтернативном будущем, основанных на прошлом опыте человечества или его чаяниях. Иными словами, изменения произошли с осознанием того, что в человеческой жизни нет ничего безусловного и что конкретный опыт порождает конкретные идеи, которые далее способны участвовать в формировании жизненного опыта и всего, что из него следует. По утверждению Коллингвуда, то, что мы сейчас называем интеллектуальной историей, было шагом вперед по сравнению с тем, что он называл «методом ножниц и клея», или с историей, основанной на принципе «исторического натурализма», то есть на признании того, что все происходит по воле безликих сил природы. Он полагал, что описывает революцию в методологии, ставшую заметной еще в XVII в., в ходе которой постепенно возникло понимание того, что «историческая мысль, мысль о деятельности разума, свободна от господства естественных наук, а деятельность разума – от господства природы»[25]. Слишком много исследователей сбивалось с пути в поисках исторических законов, подобных тем, что господствуют в физических науках. Коллингвуд считал, что выводит историков на путь истинный, проводя границу между ложными законами общественных наук и надлежащей практикой историка-исследователя.

Многие из тех, кто сегодня называет себя интеллектуальным историком, подписались бы под тем, как Коллингвуд описывал данную дисциплину, хотя они могли и не согласиться с его утверждением, что история стала наукой или должна к этому стремиться. Вопрос о том, в какой момент прошлое начали изучать как историю конкуренции идей, сам по себе дискуссионный. Можно указать, что история идей всегда являлась составной частью studia humanitatis, связанных со взлетом ренессансного гуманизма, когда на первый план вышли выявление и сверка древних текстов и истолкование их смысла. Как показал в своей блестящей книге Энтони Графтон, многие положения, артикулированные сторонниками ars historica в то время, когда этот жанр еще не был полностью забыт, предвосхищают аргументацию современных дискуссий о сущности исторического знания[26]. В глазах большинства этих авторов изучение исторических идей представляет собой одну из разновидностей философии, и в каждой подобной работе поднимался вопрос о взаимоотношениях с материнской дисциплиной. Согласно альтернативной точке зрения, о признании того, что изучение истории идей требует собственной терминологии, в историческом плане можно говорить лишь с момента, когда оформляется термин «история идей», сам по себе указывающий на признание того факта, что идеи подвержены регулярным флуктуациям. Лютеранский пастор Иоганн Якоб Брукер в своей «Historia Philosophicae Doctrinae de Ideis» (1723) использовал понятие «история идей» именно в этом смысле, защищая эклектическую философию в целом. Существенно, что тогда же к этому понятию, но в другом значении, имея в виду «историю знаний», прибег Джамбаттиста Вико в своей книге «Новая наука» («Scienza Nuova», 1725). Томас Рид, несомненно самый проницательный из комментаторов, впоследствии отмечал, что изучение идей еще до Брукера популяризовал Локк в своем «Опыте о человеческом разумении» (1689), однако именно Брукер очертил границы новой области[27]. Понятие «история идей» получило всеобщее признание к концу XVIII в. параллельно с диспутами о том, насколько человека человеком делает то, что его действия предопределены его мышлением[28]. Термин «интеллектуальная история» появился намного позже. Сэмюэл Джонсон в предисловии к своему «Словарю английского языка» (1755) писал о «генеалогии мнений» как о «своего рода интеллектуальной истории», имея в виду то, каким образом один автор «копирует мысли и стиль другого». Однако это единичный случай и всего лишь попытка дать определение давней литературной практике.

Важные соображения об истории и историографии идей содержатся в серии замечательных работ Дональда Р. Келли, в которых прослеживается превращение понятия «идея» из психологического и эпистемологического концепта в термин, который используется в исторических интерпретациях. Келли показывает, что к XIX в. между эклектиками и позитивистами разгорелись дискуссии о функции идей и их связи с общественными науками. Как и сегодня, на одной стороне находились скептики, а на другой – те, кто утверждал, что «объективное» знакомство с идеями, как правило сопровождавшееся минимумом ссылок на историю, может способствовать преобразованию общества. В то же время признание в качестве самостоятельной университетской дисциплины начала получать «история»[29]. Келли убедительно демонстрирует: о существовании собственно истории идей уместно говорить лишь с момента признания того, что степень свободы действий исторических фигур задается рамками современной им интеллектуальной культуры. Именно это утверждал в 1770-х гг. Христиан Гарве, философ из Бреслау. Он отмечал: если в английской жизни можно выявить идею общественного духа, то в германских государствах ее не существует, и это обстоятельство будет определять характер действий политиков той и другой страны[30]. Как представляется, именно с этого времени идеи «спустились» с платоновских высот в мир повседневного языка.

Разумеется, Гарве во многом исходил из «Очерков морали, политики и литературы» Давида Юма (1742) и «О духе законов» Монтескье (1748). Если у интеллектуально-исторических исследований того рода, что ведутся в наше время, и есть отцы-основатели, то Юм и Монтескье более, чем кто-либо еще, вправе притязать на это звание. Ни один из них не был скептиком или релятивистом. Оба они полагали, что, когда речь идет о мире людей, историческое исследование явления должно предшествовать его объяснению. Однако для Юма и Монтескье сущность истории – это прежде всего непрерывная борьба между идеями о жизни. В их исторических исследованиях движение идей никогда не бывает простым; непреднамеренные последствия преобладают. Всегда ожидается, что идеи, определенным образом ведущие себя в одних обстоятельствах, в других обстоятельствах поведут себя совершенно иначе. Следовательно, было бы ошибкой пытаться установить универсально применимые ценности. Равным образом, было бы глупостью сочинять законы для всего мира, ибо один и тот же закон действует в разных местах по-разному. Все отличия являются порождением идеологической истории. Историю идей и последствий их влияния предлагалось принимать всерьез при поиске решений любых социальных проблем. Именно поэтому Юм советовал, вынося суждения об исторических деятелях, обязательно учитывать интеллектуальный контекст, в котором они находились; осуждать же их – просто бессмысленно:

Вам неведомо снисхождение к нравам и обычаям иных эпох. Станете ли вы судить грека или римлянина по законам английского общего права? Сперва выслушайте, как он будет оправдываться ссылками на собственные законы, и лишь затем выносите приговор.