Юлиу Эдлис - Игра теней Страница 4

Цезарь (скорее себе, чем Клеопатре). Смешно, но мне всю жизнь…

Клеопатра (ему). Уйди!

Цезарь. …если чего и недоставало, так это вот так же зарыться в чьи-нибудь колени и поплакать, пожаловаться… и чтобы кто-нибудь утер мне слезы и все простил…

Клеопатра (удивилась). Разве ты когда-нибудь плакал?

Цезарь (развел руками). Я никогда не смел себе этого позволить.

Клеопатра. Уйди! Разве ты не видишь, что мне не до тебя?. И не такой уж ты Цезарь, если тебе не хватало чьих-то колен, чтобы спрятаться и выплакаться… Какой уж из тебя Цезарь!

Цезарь. И все же… все же…

Клеопатра (все гладя Антония по голове; Цезарю). Если бы ты сам не отказался от меня…

Цезарь. Я не отказывался, детка. Это не зависело от меня.

Клеопатра. …если бы я для тебя хоть что-нибудь значила…

Цезарь (мягко). Не в этом дело. Да и все было не так… Просто… просто ты все равно рано или поздно ушла бы от меня к нему.

Антоний уснул.

Клеопатра (встала, подошла к Цезарю). К Антонию? Я?! — но ведь это ты, ты сам от меня откупился им, когда я приехала к тебе в Рим!

Цезарь (без обиды). Ну не к нему, так еще к какому-нибудь Антонию…

Клеопатра. А разве у тебя их было много?

Цезарь (спокойно). Видишь ли… есть порода мужчин… да, именно порода… Одним словом, есть мужчины, к которым вы рано или поздно уходите от нас.

Клеопатра. Кто это — мы?

Цезарь. Вы, женщины… красивые, умные, тонкие, рожденные для поклонения и любви. А мы… мы — это обремененные заботами и мыслями мужчины… мужчины, рожденные, чтобы делать дело… делать политику, вести войны, менять порядки, писать книги, строить города, жаждать власти и славы… Обремененные самими собой — своей гордыней, честолюбием, жаждой созидания… впрочем, и разрушения тоже. Все это — в нас, в наших головах, в крови… Мы несвободны от самих себя, детка, мы прикованы цепями к собственному предназначению… а его и нас так много, что не остается места еще и для беззаботности, веселой любовной игры… А в Антониях именно этого хоть отбавляй, потому что в них нет всего остального. Они как пустой кубок, который всегда тут как тут, чтобы его наполнили вином. Или уксусом, это ничего не меняет. Вот вы и уходите от нас, спасаетесь бегством… (С неожиданным любопытством.) Кстати, я давно хотел тебя спросить… почему — Антоний?

Клеопатра (не поняла, о чем он). Антоний?. — но ведь ты сам…

Цезарь. Почему именно этот Антоний, Марк?.

Клеопатра (растерянно). Почему?

Рим, август сорок пятого года, дом Цезаря.

Цезарь (идет навстречу Клеопатре; он искренне рад ей, но прячет эту радость за холодной почтительностью протокола). Я рад тебя видеть, царица, и приветствовать в Риме. (Голос его дрогнул.) Я рад тебе, детка…

Клеопатра (тоже стесненная жесткими рамками этикета). И я рада, Цезарь. Я рада увидеть в величайшем городе мира его первого гражданина. (Протянула ему обе руки.) Мой Гай…

Цезарь (мягко и сердечно). Я все помню, Клеопатра, я ни на день не забывал о тебе, но… (Вернувшись к официальному тону.) Как тебе понравился Рим, царица?

Клеопатра (с достоинством). Я приехала в город Цезаря из города Великого Александра.

Цезарь (улыбнулся). Честно говоря, Александрия мне тоже больше по душе, чем Рим. Жаль, сгорела тамошняя библиотека, не то бы я с удовольствием порылся на досуге в старых рукописях… впрочем, досуга мне, по всему видать, не дождаться. (Не удержался.) Помнишь наше путешествие по Нилу, к самым его истокам?. Тогда мне еще хотелось дойти до истоков всего на свете, увидеть начало вещей и начало времен… (Внезапно.) Как мой сын? Как Птолемей? (С беспокойством.) Я полагаю, ты не привезла его с собой?!.

Клеопатра (твердо). Он не Птолемей. Он — Цезарион.

Цезарь (удивился). Но ведь при рождении ты назвала его Птолемеем?!

Клеопатра. Это имя всех мужчин в нашем роду. Но по отцу он — Цезарион. Он твой сын.

Цезарь (усмехнулся). И мой наследник?.

Клеопатра (жестко). И твой наследник.

Цезарь (уклончиво). Надеюсь, это не единственное его достоинство.

Клеопатра. Разве этого мало?

Цезарь. Если я умру… (поправился) когда я умру, наследник у меня будет лишь один.

Клеопатра (нетерпеливо). Кто?

Цезарь (просто). Рим.

Клеопатра (неотступно). Но кому ты завещаешь самый Рим?

Цезарь (очень серьезно). Его богам. Рим — вечен, а над вечностью — одни боги.

Клеопатра (не сдержалась). Я ненавижу твой Рим!

Цезарь (спокойно). Я тоже.

Клеопатра. Ты? Первый из римлян?!

Цезарь (усмехнулся). Кто же, как не я, имеет на это право?. (С едва сдерживаемым гневом.) Этот лживый, корыстолюбивый город, пропахший гнилью, глупостью и расчетом! — не-на-ви-жу!. (Гнев вырвался наружу.) Я сотру его с лица земли! Выкорчую железом! Я воздвигну на его месте другой Рим — терпимый, милосердный, великодушный!. (Веял себя в руки; усмехнулся.) Если успею, конечно. Но ради этого стоит набраться терпения и осторожности. Быть мудрым, как змий, и кротким, как голубь. Ну, и если меня не убьют раньше, чем…

Клеопатра. Убьют? Кто посмеет?!

Цезарь. Вдобавок ко всем своим достоинствам Рим еще и неблагодарен, детка. И мстителен. С особым сладострастием он мстит тем, кто хочет сделать его лучше, чем он есть. Этого он никому не прощает.

Клеопатра. И ради него — такого! — ради власти над ним…

Цезарь (прерывает ее). Над ним?. Нет, мне все-таки не удалось сделать из тебя настоящую царицу.

Клеопатра. Почему?

Цезарь. Потому что, будь ты прирожденной царицей, ты понимала бы, что радость власти — это не радость от того, над чем ты властвуешь, не от того, что принадлежит тебе… а от самой власти, от власти как таковой, от того, что ты ее ощущаешь в себе, внутри… Это как хорошее вино — ты его пьешь не ради опьянения, которое оно тебе дарит, а ради него самого. Но с этим надо родиться.

Клеопатра. И это единственное, чего ты на самом деле жаждешь, единственное, без чего не можешь, — власть?. Мне жаль тебя.

Цезарь. Да. (Поднял на нее глаза.) Но когда я встретил тебя и понял, что есть одна лишь власть, которую никто не в силах у меня отнять…

Клеопатра (насмешливо). Любовь?! — тебе хватило ее на девять месяцев.

Цезарь (убежденно). Ты подарила мне эти девять месяцев покоя, нежности, вернувшейся ко мне молодости… очень может быть, это было лучшее время всей моей жизни. Но даже ты…

Клеопатра. В чем я виновата перед тобой?

Цезарь. …даже любовь не освободила меня от мыслей. Я продолжал думать, детка.

Клеопатра. Ты думаешь, воюешь, побеждаешь, пишешь новые законы — но не живешь. Жив великий Цезарь, но не маленький Гай. Ты сам его крадешь у себя. Ты себя ограбил.

Цезарь (почти виновато). Увы, меня вечно одолевают мысли… ненасытная жажда и гордыня все понять и, поняв, переделать… (Нежно.) Я был и тогда не волен в себе, детка.

Клеопатра (с горечью). О да! — ты ведь всего лишь Цезарь.

Цезарь (согласился с ней). Всего лишь.

Клеопатра (прямо). Это — прощание, Гай?

Цезарь (уклонился от ответа). Я рад приветствовать тебя от имени Рима, царица. (Улыбнулся.) Мне всегда не хватало в нем тебя.

Клеопатра. Мне не нравится в Риме. Он как храм, пустой и холодный, давно покинутый богами. Ваши женщины до подозрительного целомудренны, из-за спины их добродетели выглядывает неумелый блуд. Ваши мужчины так преисполнены собственного достоинства, что кажется, будто перед тобой не человек, а одна сенаторская тога. Мне тут холодно, я в первый же день простудилась. (Без жалобы.) Я устала, Цезарь, и мне скучно. Отпусти меня. Я хочу уехать.

Цезарь (задет). И это все, что ты увидела в Риме? Все, что поразило тебя?

Клеопатра (вдруг вспомнив). Нет… Вчера я возвращалась с приема, устроенного в мою честь сенаторскими женами, поздно ночью, и на одной из улиц мои носилки обступила орава пьяных молодых людей, несомненно знатных — у них были напомаженные, завитые волосы и дорогие туники, залитые вином и жиром… И один из них… один из них имел наглость откинуть полог и заглянуть в мои носилки, а стража не отважилась ему перечить. Такой высокий, стройный, с лицом молодого Геракла, правда, пьяного, беспардонного Геракла, и все же… У него поверх туники была даже накинута львиная шкура. И он был босиком! Представляешь — дорогая туника, львиная шкура, весь в кольцах и завитках — и босиком!. Наглый, разнузданный, но…