Александр Островский - Старый друг лучше новых двух

Александр Николаевич Островский

Старый друг лучше новых двух

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Татьяна Никоновна, мещанка, хозяйка небольшого деревянного дома.

Оленька, ее дочь, портниха, 20-ти лет.

Пульхерия Андревна Гущина, жена чиновника.

Прохор Гаврилыч Васютин, титулярный советник.

Небольшая комната; направо окно на улицу, подле окна стол, на котором лежат разные принадлежности шитья; прямо дверь; налево за перегородкой кровать.

Оленька (сидит у стола, шьет и поет вполголоса):

Я тиха, скромна, уединенна,Целый день сижу одна.И сижу обнакновенноБлиз камина у огня.

Ах, житье, житье! (Вздыхает.) Надо опять к Ивану Яковличу сходить, погадать про судьбу свою. Прошлый раз он мне хорошо сказал. По его словам выходит, что чуть ли мне не быть барыней. А ведь что ж мудреного? нешто не бывает? На грех мастера нет. Прохор Гаврилыч ведь обещал жениться, так, может, и сдержит свое обещание. Хорошо бы было; доходы он получает- большие; можно бы тону задать. Вот только разве семья-то у него, а то бы он женился, он на это прост. Да ведь и все они судейские-то такие. Я прежде сама дивилась, как это они, при своих чинах, да на нашей сестре женятся; а теперь, как поглядела на них, так ничего нет удивительного. Тяжелые все да ленивые, компанию такую водят, что им хороших барышень видеть негде: ну, да и по жизни по своей они в хорошем обществе быть не могут, – ему тяжело, он должен там тяготиться. Ну, а с нами-то ему ловко, за ним ухаживают, а он и рад. Ему без няньки одного дня не прожить, ему и платок-то носовой в карман положь, а то он забудет. Ходит только в свой суд да денег носит, а уж другим чем заняться ему лень. Пристану-ка я к Прохору Гаврилычу: «Что ж, мол, ты жениться обещал», – разные ему резонты подведу – авось у нас дело-то как-нибудь и сладится. Уж как я тогда оденусь! Вкусу-то мне не занимать стать, – сама портниха. (Поет.)

Я тиха, скромна, уединенна,Целый день сижу одна

и т. д.

Татьяна Никоновна входит.

Оленька и Татьяна Никоновна.

Татьяна Никоновна. Знаешь что, Оленька, я хочу тут к окну-то занавеску повесить. Оно, конечно, красота небольшая, а вес как будто лучше.

Оленька. А я так думаю, что не к чему.

Татьяна Никоновна. А к тому, что прохожие всё заглядывают.

Оленька. Что ж, вы боитесь, что сглазят нас с вами?

Татьяна Никоновна. Сглазить-то не сглазят, да ты-то все у меня повесничаешь.

Оленька. Вот что! Скажите пожалуйста!

Татьяна Никоновна. Да, толкуй тут себе, а я все вижу.

Оленька. Что же такое вы видите? Скажите, очень интересно будет послушать.

Татьяна Никоновна. А ты бы вот меньше тарантила! А то не дашь матери рта разинуть, на каждое слово десять резонтов найдешь. Ты только знай, что от меня ничего не скроется.

Оленька. Тем для вас больше чести: означает, что вы проницательная женщина.

Татьяна Никоновна. Да уж конечно.

Оленька. А коли вы проницательны, так, значит, вы знаете моих обожателев.

Татьяна Никоновна. Разумеется, знаю.

Оленька. А вот ошиблись: у меня их нет!

Татьяна Никоновна. Ты мне зубы-то не заговаривай.

Оленька. Ну, скажите, коли знаете!

Татьяна Никоновна. Екзамент, что ли, ты мне хочешь делать? Сказано, что знаю, вот ты и мотай себе теперь на ус. Ты думаешь обмануть мать – нет, шалишь: будь ты вдесятеро умней, и то не обманешь.

Оленька. Коли вы чувствуете себя, что вы так длинновидны, пускай это при вас и останется.

Татьяна Никоновна. Да-с, длинновидны-с; потому что вам доверия сделать нельзя-с.

Оленька. Отчего вы так воображаете обо мне, что мне нельзя сделать доверия?

Татьяна Никоновна. Потому что все вы баловницы, вот почему; а особенно которые из магазина. Вот ты долго ли в магазине-то пожила, а прыти-то в тебе сколько прибыло!

Оленька. Когда вы так гнушаетесь магазином, отдали бы меня в пансион.

Татьяна Никоновна. В какой это пансион? Из каких это доходов? Да я так думаю, что тебе это и не к лицу, нос короток! Пожалуй, сказали бы: залетела ворона в высоки хоромы.

Оленька. Не хуже бы других были, не беспокойтесь. Ну, да уж теперь тосковать об этом поздно.

Татьяна Никоновна. Да, вот, сударыня, я было и забыла! Позвольте-ка вас спросить: какого вы это чиновника приучили мимо окон шляться?

Оленька. Никого я не приучала, а и запретить, чтобы по нашей улице не ходили, тоже никому нельзя. Никто нашего запрету не послушает.

Татьяна Никоновна. Что ты мне толкуешь! И без тебя я знаю, что запретить никому нельзя. Жильцы-то вон что говорят: что как он пройдет, ты накинешь что-нибудь на плечи да и потреплешься за ним.

Оленька. Кому это нужно за мной наблюдать, я удивляюсь!

Татьяна Никоновна. А ты думала перехитрить всех? Нет, уж нынче никого не обманешь. Скажи ты мне, сударыня, с чего это ты выдумала шашни-то заводить?

Оленька. Какие шашни?

Татьяна Никоновна. Да такие же. Ты у меня смотри, я ведь гляжу-гляжу да примусь по-своему.

Оленька. Что же вы со мной сделаете?

Татьяна Никоновна. Убью до смерти.

Оленька. Уж будто и убьете?

Татьяна Никоновна. Убью, своими руками убью. Лучше ты не живи на свете, чем страмить меня на старости лет.

Оленька. Не убьете, пожалеете.

Татьяна Никоновна. Нет, уж пощады не жди. Да я и не знаю, что с тобой сделаю, так, кажется, пополам и разорву.

Оленька. Вот страсти какие!

Татьяна Никоновна. Ты меня не серди, я с тобой не шутя говорю.

Оленька. А я думала, что вы шутите.

Татьяна Никоновна. Нисколько таки не шучу, и не думала шутить.

Оленька. Так неужели же в самом деле вы верите нашим жильцам?

Татьяна Никоновна. Как не верить-то, когда все говорят?

Оленька. Вот прекрасно! Как же вы обо мне понимаете, после этого? Что же я такое, по-вашему? Всякий меня может поманить с улицы, а я так и пойду?

Татьяна Никоновна. Нешто я тебе такими словами говорила?

Оленька. Нет, позвольте! Коли вы считаете, что я такого неосновательного поведения, зачем же вы живете со мной вместе? Для чего вам себя страмить? Я себе везде место найду, меня во всякий магазин с радостью возьмут.

Татьяна Никоновна. Что ты еще выдумываешь-то! Пущу я тебя в магазин, как же!

Оленька. Однако вы мне столько обидного наговорили, что ни одна девушка не может перенесть этого.

Татьяна Никоновна. Ты, видно, не любишь, когда тебе дело-то говорят.

Оленька. Какое дело? Нешто вы сами видели? Когда сами увидите, тогда и говорите; а до тех пор нечего вам толковать да казни разные придумывать.

Татьяна Никоновна. То-то уж я и вижу, что ты губы надула. Ну, извините-с (приседает), что об такой особе да смели подумать. Извините-с! Пардон, мадмуазель!

Оленька. Нечего извиняться-то! Вы всегда сначала обидите, а потом и извиняетесь.

Татьяна Никоновна. Больно уж ты что-то обидчива стала! Ну, да хороню, изволь, больше не буду об этом говорить. Теперь довольны вы?

Оленька. Даже очень довольна-с.

Татьяна Никоновна. Только все-таки помни ты, что ежели я замечу…

Оленька. Так убьете. Я уж слышала.

Татьяна Никоновна. Да, и убью.

Оленька. Ну, хорошо, так и будем ожидать. (Взглянув в окно.) Ну, радуйтесь! Теперь вам новостей на неделю будет.

Татьяна Никоновна. А что?

Оленька. Пульхерия Андревна идет.

Татьяна Никоновна. Это наш телеграф; нам газет не нужно получать. А ведь и достается ей, бедной, за сплетни; ну, да благо невзыскательна; поругают, прогонят: она опять придет как ни в чем не бывала! Уж я сколько раз гоняла, а вот все идет.

Пульхерия Андревна входит.

Те же и Пульхерия Андревна.

Пульхерия Андревна. Здравствуйте, здравствуйте! Сейчас нашу трактирщицу встретила, идет такая разряженная, платье новое. Я таки довольно долго ей вслед посмотрела. К чему, думаю, к чему!… Муж-то вон уж задолжал много, говорят. Ну, как поживаете? Иду мимо, думаю: как не зайти? ну и зашла.