Бернард Шоу - Первая пьеса Фанни

Бернард Шоу

ПЕРВАЯ ПЬЕСА ФАННИ

Легкая пьеса для маленького театра

Пролог

Конец зала в старомодном загородном доме (Флоренс Тауэрс, владелец — граф О’Дауда) отделен занавесом, образуя сцену для любительского спектакля. Лакей в великолепной испанской ливрее появляется перед занавесом, с левой стороны от актеров.

Лакей (докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд.

Сесил Сэвоярд входит; средних лет, во фраке и в пальто на меху. Он удивлен, что никто его не встречает. Удивлен и лакей.

О, простите, сэр! Я думал, что граф здесь. Да он и был здесь, когда я о вас докладывал. Должно быть, он через сцену ушел в библиотеку. Пожалуйста сюда, сэр. (Направляется к проходу между полотнищами занавеса.)

Сэвоярд. Подождите минутку.

Лакей останавливается.

В котором часу начинается спектакль? В половине девятого?

Лакей. В девять, сэр.

Сэвоярд. Прекрасно. Будьте добры, позвоните в гостиницу «Джордж», моей жене, что спектакль начнется не раньше девяти.

Лакей. Слушаю, сэр. Миссис Сесил Сэвоярд, сэр?

Сэвоярд. Нет, миссис Уильям Тинклер. Не забудьте.

Лакей. Миссис Тинклер, сэр. Слушаю, сэр.

Граф выходит из-за занавеса.

А вот и граф, сэр! (Докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд, сэр. (Уходит.)

Граф О’Дауда (красивый мужчина лет пятидесяти, в изысканно элегантном костюме, устаревшем на сто лет; приветливо улыбаясь, подходит, чтобы пожать руку гостю). Прошу извинить меня, мистер Сэвоярд. Я вдруг вспомнил, что все шкафы в библиотеке заперты; в сущности, они не открывались с тех пор, как мы приехали из Венеции. Но ведь наши гости — литераторы и, вероятно, будут широко пользоваться библиотекой. Вот я и поторопился все отпереть.

Сэвоярд. А-а-а… вы имеете в виду театральных критиков! М-да… Курительная комната, полагаю, здесь есть?

Граф. К их услугам мой кабинет. Дом, знаете ли, старомодный. Садитесь, мистер Сэвоярд.

Сэвоярд. Благодарю.

Они садятся.

(Глядя на вышедший из моды костюм графа, продолжает.) Я понятия не имел, что вы сами участвуете в спектакле.

Граф. Я не участвую. Этот костюм я ношу потому, что… но, пожалуй, я вам все объясню, если это вас интересует.

Сэвоярд. Разумеется.

Граф. Видите ли, мистер Сэвоярд, я — как бы чужестранец в вашем мире. Смею сказать, я отнюдь не современный человек. И в сущности, не англичанин: мой род ирландский, всю жизнь я прожил в Италии, преимущественно в Венеции, и даже титул мой иностранный: я граф Священной Римской империи.

Сэвоярд. А где это?

Граф. В настоящее время — нигде. Только воспоминание и идеал.

Сэвоярд почтительно склоняет голову перед идеалом.

Но я отнюдь не мечтатель. Я не довольствуюсь прекрасными грезами, мне нужны прекрасные реальности.

Сэвоярд. Хорошо сказано! Я вполне с вами согласен, если только их можно найти.

Граф. А почему бы их не найти? Трудность заключается не в том, что прекрасных реальностей нет, мистер Сэвоярд. Трудность в том, что очень немногие из нас узнают их, когда мы их видим. Мы унаследовали от прошлого великую сокровищницу прекрасного — нетленные шедевры поэзии, живописи, скульптуры, архитектуры, музыки, изысканный стиль одежды, мебели, убранства домов… Мы можем созерцать эти сокровища! Можем воспроизвести многие из них! Можем купить несколько неподражаемых оригиналов! Мы можем выключить девятнадцатый ве…

Сэвоярд (поправляет его). Двадцатый.

Граф. Век, который я выключаю, для меня всегда будет девятнадцатый, так же как вашим национальным гимном всегда останется «Боже, храни королеву», сколько бы королей ей ни наследовало. Англию я нашел оскверненной индустриализмом. Ну что ж! Я поступил, как Байрон: я попросту отказался в ней жить. Помните слова Байрона: «Я уверен, что кости мои не обретут покоя в английской могиле и мой прах не смешается с землей этой страны. Мне кажется, я бы сошел с ума на смертном одре при одной мысли, что у кого-либо из моих друзей хватит низости перевезти мой труп на английскую землю. Даже ее червей я бы не стал кормить, будь это в моей воле».

Сэвоярд. Неужели Байрон это сказал?

Граф. Да, сэр, сказал.

Сэвоярд. Это на него не похоже. Одно время я очень часто с ним встречался.

Граф. Вы? Как же это могло быть? Вы слишком молоды.

Сэвоярд. Ну конечно, я был еще молокосос. Но я участвовал в постановке «Наших мальчиков»[1].

Граф. Дорогой сэр, это не тот Байрон! Лорд Байрон — поэт.

Сэвоярд. Ах, простите! Я думал, вы говорите об известном Байроне. Так, значит, вы предпочитаете жить за границей?

Граф, Англию я нахожу уродливой и пошлой. Ну что ж, я в Англии не живу. Современные дома я нахожу уродливыми: я в них не живу; у меня есть дворец на Grand canal. Современную одежду я нахожу прозаической: я не ношу ее, вернее, ношу только вне дома. Гнусавая лондонская речь оскорбляет мой слух: я живу там, где ее не слышно, говорю по-итальянски и слушаю итальянскую речь. Бетховен, по моему мнению, груб и неистов, а Вагнер лишен смысла и отвратителен. Я их не слушаю. Я слушаю Чимарозу[2], Перголези[3], Глюка и Моцарта. Ничего не может быть проще, сэр.

Сэвоярд. Конечно, если ваши средства это позволяют.

Граф. Средства! Дорогой мистер Сэвоярд, если вы обладаете чувством прекрасного, вы можете устроить для себя земной рай в Венеции за полторы тысячи фунтов в год, тогда как наши вульгарные промышленники-миллионеры тратят двадцать тысяч на развлечения, достойные маркеров. Могу вас уверить, что по современным масштабам — я человек небогатый. Однако я всегда имел лучшее, что может дать жизнь. Мне посчастливилось: у меня красивая и очаровательная дочь; и поскольку это от меня зависело, сэр, она не видела ни одного безобразного зрелища, не слышала ни одного безобразного звука. И уж конечно, она никогда не носила безобразных платьев и не прикасалась к грубой пище и плохому вину. Она жила во дворце, а ее детской коляской была гондола. Теперь вы знаете, что мы за люди, мистер Сэвоярд. И можете себе представить, как мы живем здесь.

Сэвоярд. Так сказать, вдали от всего? Да?

Граф. Вдали от всего! Вдали от чего, сэр?

Сэвоярд. Ну… от всего.

Граф. Вдали от копоти, тумана, грязи и восточного ветра, вдали от вульгарности и уродства, лицемерия и жадности, суеверий и глупости! Да, вдали от этого всего! Но в ярком солнечном свете, в зачарованной стране, которая открыта только великим художникам, — в священной стране Байрона, Шелли, Браунингов, Тернера и Раскина[4]. Вы не завидуете мне, мистер Сэвоярд?

Сэвоярд. Кое-кому приходится, знаете ли, жить в Англии хотя бы только для того, чтобы жизнь здесь не замирала. А кроме того, — но заметьте, я не говорю, что это плохо с точки зрения высокого искусства и так далее… кроме того, я лично от такой жизни через три недели впал бы в меланхолию. Впрочем, я рад, что вы мне это сказали: теперь я понимаю, почему вы не вполне ориентируетесь в Англии. Кстати, ваша дочь, надеюсь, осталась довольна?

Граф. Кажется, она довольна. Она мне говорила, что присланные вами актеры прекрасно справляются со своими ролями и с ними очень приятно работать. Насколько мне известно, на первых репетициях у нее были какие-то затруднения с джентльменом, которого вы называете режиссером, но только потому, что он не читал пьесы, а как только он разузнал, в чем там дело, все пошло гладко.

Сэвоярд. А вы сами разве не бывали на репетициях?

Граф. О нет! Мне было запрещено даже встречаться с актерами. Могу вам сообщить только одно: герой-француз.

Сэвоярд слегка шокирован.

Я ее просил не выводить героя-англичанина. Вот все, что мне известно. (С грустью.) Со мною даже о костюмах не советовались, хотя здесь, мне кажется, я бы мог быть полезен.

Сэвоярд (в недоумении). Да ведь никаких костюмов нет.

Граф (потрясенный). Как! Нет костюмов! Неужели вы хотите сказать, что это современная пьеса?

Сэвоярд. Не знаю. Не читал. Я передал ее Билли Бэрджойсу — это режиссер — и предоставил ему выбор актеров и все прочее. Но заказывать костюмы пришлось бы мне, если бы они были нужны. Их нет.

Граф (успокаиваясь и улыбаясь). Понимаю! Костюмы она взяла на себя. Она знаток по части красивых костюмов. Кажется, я могу вам обещать, мистер Сэвоярд, что вы увидите балет с картины Ватто, в стиле Людовика Четырнадцатого. Героиней будет изысканная Коломбина, ее возлюбленным — изящный Арлекин, ее отцом — колоритный Панталоне, а лакеем, который водит за нос отца и устраивает счастье влюбленных, — гротескный, но обладающий вкусом Пульчинелле, или Маскариль, или Сганарель[5].