Дмитрий Мережковский - Будет радость (пьеса в 4-х действиях) Страница 10

Гриша. «Что делаешь, делай скорее»?[30] (Катя молчит). Вам тяжело со мною, Катя?

Катя. Тяжело. Да… и ненужно. Мы все равно не поймем друг друга… Ваша беда, Гриша, что вы кое-что имеете, но больше берете на себя, чем имеете.

Гриша. Беру чтό дают.

Катя. Кто дает? Старец, бабушка?

Гриша. Да, они, а через них – миллионы, века и народы.

Катя. Ну, века и народы уже не с вами.

Гриша. Были и будут с нами.

Катя. А если не будут. – огнем истребятся?

Гриша. Это не я сказал.

Катя. Но вы не пожалеете, как брата не пожалели?

Гриша. Не говорите о брате. Вы не знаете…

Катя. А вы знаете – и успокоились, умыли руки? Не ваша воля? Опять старец да бабушка? И совесть не ваша? Святое послушание, смирение, венец христианской добродетели?

Гриша. Ничего, ничего вы не знаете, Катя, – муки моей не знаете…

Катя. От кого мука? Уж не от Того ли, чье имя вы так легко называете?

Гриша. А вы и назвать не хотите?

Катя. Не хочу при вас. Для Него вы и брата убили?

Гриша. Что вы говорите, что вы говорите, Катя?

Катя. Говорить нельзя, а делать можно? Говорить: Господи! Господи! – и делать то, что вы с братом сделали…

Гриша. Бог с вами, Катя! Может быть, когда-нибудь…

Катя. Нет, никогда… А вам казалось, Гриша, что вы меня любите?

Гриша. Я вас любил и теперь люблю.

Катя. Ну, так помните: никогда, никогда не прощу! Ступайте. Вот Иван Сергеевич. Ступайте же!

Иван Сергеевич выходит из дома на террасу.

II

Гриша, Катя и Иван Сергеевич.

Катя. Иван Сергеевич, постойте! (Взбегает на террасу и хочет взять его под руку).

Иван Сергеевич. Полно, Катя: ноги еще носят, слава Богу! Я сегодня молодцом – видишь, погулять захотелось.

Иван Сергеевич идет в сад. Катя усаживает его на скамейку.

Катя. Не сыро ли? Хотите что-нибудь на ноги? Я сбегаю.

Иван Сергеевич. Нет, тепло, хорошо. Не суетись… И что ты со мною все, как с маленьким, нянчишься?

Катя. А вы не капризничайте. Лекарство приняли?

Иван Сергеевич. Ну их! Этакий вечер да воздух лучше всех лекарств.

Гриша (встает и целует отца). Доброй ночи, папа.

Иван Сергеевич. Опять к старцу, Гриша?

Гриша. Да. Может быть, поздно вернусь или переночую в обители… (После молчания, с усилием, тяжело и прерывисто). Папа, а что же мне старцу сказать?

Иван Сергеевич. О чем?

Гриша. Да вот, что к бабушке еду, может быть, университет брошу, а там в монахи или в священники…

Иван Сергеевич. Ну, так что же, Гриша? В чем дело?

Гриша. Я уже вам говорил: без вашего согласия старец не благословит… не отпустит меня.

Иван Сергеевич. Что ты, Гриша, Бог с тобой! Да разве я когда-нибудь мешал тебе жить по-своему?.. И неужели твой старец не понимает? Ну, если не понимает, так скажи ему: согласен, согласен на все.

Гриша. Папа, я бы и сам не хотел против вашей воли…

Иван Сергеевич. Нет, Гриша, должно быть, и мы друг друга не понимаем, или я не умею сказать.

Катя. Полно, Гриша! Ну, зачем вы опять?.. Ступайте…

Иван Сергеевич. Постой, Катя… Гриша, я не могу, не умею, вот как он, твой старец, – слов у меня таких нет… но я тебя и без слов… мальчик мой милый, родной мой, единственный… я же люблю тебя, верю в тебя, знаю, что хочешь доброго. Ну, живи по-своему, по душе, по совести… Ну, Господь с тобой! Господь с тобой!

Иван Сергеевич обнимает Гришу. Тот целует его и быстро уходит, как будто убегает.

III

Иван Сергеевич я Катя. Катя садится рядом с Иваном Сергеевичем, берет голову его, кладет себе на плечо и ласкает, гладит волосы.

Иван Сергеевич. Ну, вот и он ушел. Одни мы с тобою остались, Катя. А потом и ты… Ведь и тебе пора…

Катя. Не надо, милый… Зачем? Вы знаете, что я от вас не уйду.

Иван Сергеевич. Что ты, Катя! Не век же тебе со мной, стариком, вековать. У тебя своя жизнь – вся жизнь впереди, а я… Ну, да и я здесь не останусь. Пусто, холодно – весь дом точно вымер. Бабушка-то, помнишь, все каркала: «быть худу! быть худу!» – вот и накаркала… пусто, – только могила бескрестная… Да хоть бы и не пусто… Нельзя мне здесь оставаться. Вот подлечусь немножко и опять на работу. Опять к ним, к верным друзьям, на верное дело. С ними начал жизнь, с ними и кончу. Уж теперь никуда не уйду…

Катя. И я, и я с вами! Как же вы не видите, что я к тому же пришла, что и я уж никуда не уйду, и некуда, больше. Если бы вы знали, что вы для меня сделали.

Иван Сергеевич. Я для тебя?

Катя. Ну да, вы. О самоубийстве, помните? Как я мучилась тогда! Главное – тем, что тут правда с ложью сплелась…

Иван Сергеевич. Какая же правда в самоубийстве?

Катя. Да нет, не в самоубийстве! А чтобы душу потерять: кто душу свою не потеряет, тот и не сбережет ее…[31] Как я мучилась тогда, понять не могла, а вот теперь понимаю!

Иван Сергеевич. Да, ты об этом! Знаешь, Катя, как странно… ведь и я все думал, когда еще с ними, с прежними друзьями был, – что это значит: потерять – сберечь душу. Думал, понять хотел… (Помолчав). И, знаешь, разве они… не такие же были? Не самоубийцы, нет, а вот… жертвенные, подвижники, «града взыскующие»… Нового града – прежде всего, а о себе и о душе своей не думали.

Катя. Видите, видите, поняли, лучше моего знаете!

Иван Сергеевич. Нет, Катя, не знаю, ничего я не знаю. Тогда ведь запутался, – может быть, потому и ушел от них.

Катя. А теперь к ним же вернетесь?

Иван Сергеевич. Вернусь. Откуда ушел, туда и вернусь – на то же место. Не могу не вернуться.

Катя. Нет, не то: теперь уже все не то – все по-новому.

Иван Сергеевич. Не знаю.

Катя. Хорошо, если и по-новому. Хорошо по той же лестнице вверх идти, если сил хватит.

Катя. Да, вверх, вверх – и вместе!

Иван Сергеевич. Катя, неужели правда, что ты… что вы, новые, молодые, такие, как ты, – с нами, вот в этом, главном? В деланьи жизни новой, в твореньи правды общей, в любви к свободе? До жертвы, до смерти любовь, ты понимаешь?

Катя. Да, с вами, с вами в этой любви, в этой борьбе на веки веков!

Иван Сергеевич. А если и там опять – будут только могилы бескрестные?

Катя. Пусть могилы – из могил встанут мертвые.

Иван Сергеевич. А Гриша думает…

Катя. Пусть думает, пусть сберегает душу свою.

Иван Сергеевич. Да ведь и я сберегал. Может быть, за то и наказан… А ты думаешь, те-то, живые, поймут?

Катя. Ведь вы же поняли.

Иван Сергеевич. Понял ли?.. Ну, дай Бог час!

Катя. Как вы хорошо сказали, милый!

Иван Сергеевич. Что?

Катя. Да вот это: дай Бог.

Иван Сергеевич. А-а, насчет Бога. Ну, это я так, нечаянно.

Катя. И хорошо, что нечаянно.

Иван Сергеевич. Хорошо? Да, вот как смотрю на тебя, – все хорошо, и кажется, что будет радость…

Катя закрывает лицо руками.

Иван Сергеевич. Что ты, Катя, милая?

Катя. Ничего…

Иван Сергеевич. Нет, скажи, а то, в самом деле, подумаю, что не понял…

Катя. Поняли, поняли! А это я оттого, что вы сейчас, а как он…

Иван Сергеевич. Кто? Федя?

Катя. Да, теми же словами, как он, о радости – вот, что «будет радость»…

Иван Сергеевич. Как он? Ну, так что же? И хорошо, что как он, что вместе с ним?

Катя. Да, вместе! Я же вам говорила, что вместе. Все вместе.

Иван Сергеевич. Катя, Катя, вот смотрю на тебя и кажется, что будет радость, а отчего – не знаю.

Катя. Нет, знаете.

Иван Сергеевич. От чуда, от вашего чуда, что ли?

Катя. Не от нашего, а оттого, что наше чудо и ваше – одно.

Молчание. Сумерки. Такая тишина, что слышно, как желтые листья падают.

Иван Сергеевич. Катя, пойдем к нему.

Катя. Лучше завтра. Устали вы…

Иван Сергеевич. Нет, сейчас. Мне сейчас хорошо. Не бойся, Гриша боится, думает, могила бескрестная, – значит, проклятая, а ведь мы так не думаем. Ну, и пойдем. Поплачем – ничего, что поплачем – все-таки… будет радость.

Катя (обнимает и целует его). Да, милый, будет радость, будет радость!

1914

Примечания

1

Благовест – звон колокола, извещающий о начале богослужения.