Афанасий Салынский - Семья Буториных Страница 11

Илья. Чортовски плохо себя чувствую: ничего с машиной не получается.

Вера. А-а… Я-то уж подумала…

Илья. Здоровье — что! Груженые вагонетки, вместо электровоза, повезу. (С болью.) Скорость вращения и сплав…

Вера. Копировать и повторять пройденное, конечно, легче. А вы… вы же — первый! Слышите? (Присев на краешек дивана, где сидит Илья, неожиданно тепло.) Не отступайте. Мы же — союзники, Илюша.

Илья. Вера…

Вера. Союзник вы мой… дорогой.

Илья быстро подходит к Вере. Она доверчиво протягивает ему руки.

Илья радостно и растерянно смотрит на Веру — и вдруг неловко целует ее в голову.

Вера (испуганно). Илюша!..

Илья. А что мы плохого делаем?

Вера. Впрочем, да. Мы просто… любим. И больше ничего.

Илья. Любим?!

Вера. Очень!

Они стоят, держась за руки, совершенно счастливые.

Вера припадает к плечу Ильи. Случайно она запрокидывает голову и замечает портрет, на котором Сталин и Горький. Портрет замечает и Илья, и они, смущенные, отодвигаются друг от друга.

Входит Ефимушкин. Илья и Вера, как по команде, встают.

Ефимушкин (подходит к своему столу). Задержался.

Вера. Я тоже… задержалась. (Прощается за руку с Ефимушкиным.) Да, Александр Егорович, ведь вы вызывали меня по делу? А я заговорила вас, простите меня, болтушку, и… Я вас слушаю.

Ефимушкин (хитровато поглядывая на Илью и Веру). Да, собственно, дело так заметно поправилось, что нет смысла о нем и говорить.

Вера. Тогда… до свиданья.

Ефимушкин. Всего доброго. (Вера уходит.) Какая она умница…

Илья. Пожалуй.

Ефимушкин. И красавица.

Илья. Вот уж не сказал бы.

Ефимушкин. Ах, плут! (Серьезно.) До́ма-то как?

Илья. Так себе. (Пауза.) Василий в общежитии живет. Дома так и не появляется.

Ефимушкин. Нужно найти с ним общий язык. Терпеливо воспитывать.

Илья. Трудно.

Ефимушкин. А, думаешь, с тобой легко? (Сухо.) Зачем ты пришел?

Илья. Выздоровел я… На работу надо. Что мне делать… и как?

Ефимушкин. Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Здесь не отдел кадров.

Илья. Я считал, что… как коммунист, я должен…

Ефимушкин. Коммунист, говоришь?

Илья. Неужели мой поступок… Не из корысти же я, Александр Егорович. И не по глупости нашкодил… Сколько я раз просил: дайте забои. Одни добрые пожелания… За директором — Безуглый. Ну, сердце у меня и вырвалось… Обводненный забой, не обводненный — определенно это не было известно. Я и… рискнул…

Ефимушкин. Очертя голову… Узнаю молодца по походке.

Илья. Для себя ли я, Александр Егорович?

Ефимушкин. Спокойно! Без истерики… Знаю, что не для себя.

Илья. Не из честолюбия!

Ефимушкин. Тоже знаю.

Илья. Зажимают… палки в колеса…

Ефимушкин. Зажимают, мешают… Ты же так гордишься тем, что ты проходчик. А знаешь, какие мы проходчики? Идем сквозь многовековую толщу эгоизма и косности — особой твердости порода. Значит и выдержка нам нужна особая. А у тебя? Кандидат партии… Где твоя выдержка? Разум твой — помутился? Думаешь, дорога в партию открывается каким-то исключительным делом? Чудак!.. Если бы даже твоя машина совсем не удалась, — эта дорога тебе не заказана. А вот за такие выверты… тут и десять изобретений не помогут. (Пауза.) Ты достоин, очень во многом достоин, а все же… оступился ты…

Пауза.

Илья. Два года… дни и ночи… Ведь все, все — и машина эта, и работа… учеба даже, и все, что у меня дальше — для партии, без остатка…

Входит Никонов. Вернее, он врывается, усталый и радостно взволнованный.

Никонов (сразу направляясь к Илье). Здесь! Поймал… Простите, товарищи, у вас какой-то разговор? Но это неважно… То есть по сравнению с тем, что у меня… (Трясет за плечи Илью.) Я к тебе домой бегал. Да, да, туда и обратно — при моей-то комплекции… Сказали — в парткоме…

Ефимушкин. Может, вы присядете, Иван Петрович?

Никонов (садится). Понимаете, ведь я нашел! Нашел дефект конструкции и устранил его.

Илья. Неужели?!

Никонов. Вот мои вычисления… (Показывает Илье листок.) Смотрите… (Илья читает про себя написанное. Хватает карандаш, проверяет вычисления.) Теперь конструкция безупречна. В серийное производство!

Ефимушкин. Сделайте пока хотя бы несколько экземпляров.

Никонов. Недельку мы посидим в механических мастерских, потом — в забой.

Илья (окончив вычисления). Правильно!

Никонов. То-то же, молодой человек. (Обнимается с Ильей.) В мастерские, завтра же в мастерские. (Илья заметно смущен.) Что ты? Думаешь, за неделю не успеем?

Илья. Нет… я еще…

Никонов. Ты не поправился?

Илья. Я не знаю, как тут со мною…

Никонов. Ну, ну, молодой человек! Сейчас я с директором. Он здесь, в коридоре, коменданта общежития распекает… (Никонов выходит, а затем входит с Фуреговым.)

Фурегов (задерживается в дверях и кричит в коридор). Каждую неделю менять постельное белье! Повесить портреты, гардины, поставить цветы… Там живут молодые рабочие, наш золотой фонд!

Никонов. Я не думаю, чтобы Николай Порфирьевич в такой ответственный момент…

Фурегов. Какой тут еще момент?

Никонов. Я устранил дефект конструкции.

Фурегов. А? Как?..

Никонов. Так, что наши четыре бура будут входить в самую твердую породу, в колчедан, как в простую глину. Двенадцать тысяч оборотов в минуту!

Фурегов. И на долго этот восторг?

Никонов. Навсегда.

Фурегов. Дай-то боже.

Никонов. Теперь — мастерская, потом — шахта… И я не могу без Ильи Максимовича.

Фурегов. Что же вы хотите? Чтобы я допустил к работе лихача? Кто гарантирует, что завтра он не повторит своей мальчишеской выходки?

Ефимушкин. Я.

Фурегов. Что?

Ефимушкин. Я гарантирую… Иван Петрович, будьте добры зайдите пожалуйста с Буториным в парткабинет.

Никонов и Илья выходят.

Фурегов. Не быть ему бригадиром, простым бурильщиком не быть! Не в шахту, а на конный двор, милости просим.

Ефимушкин. Стоп, не зарывайся. (Пауза.) Ты, оказывается, наложил-таки лапку на министерский наряд.

Фурегов. Решил инструмент расходовать экономно.

Ефимушкин. А как же многозабойное обуривание, постройка буровых агрегатов?

Фурегов. Будем двигать. И люди найдутся. На Буторине свет клином не сошелся. Осмотримся, соберемся с силами — и будем двигать. Новаторский метод! — кто посмеет зажимать? Новому, передовому — самую широкую дорогу.

Ефимушкин. Интересная деталь… Когда люди хотят скрыть свою неприглядную наготу, они напяливают на себя самые передовые лозунги. Юлишь, Порфирьич, юлишь.

Фурегов. С моей-то простотой? Зол ты, Егорыч, зол на меня.

Ефимушкин. А и не скрываю. Зол. Очень зол! Сними лапу с наряда. Дай новаторам дорогу.

Фурегов. Инструмент ломать? Забои топить?

Ефимушкин. Если бы мы обеспечили Буторину два подготовленных забоя — аварии не произошло бы. Ты обещал ему несколько забоев — что ты ему дал?

Фурегов. Защищаешь?

Ефимушкин. Нет, я его не защищаю. Ты это еще увидишь. Я требую внимания к новому. Я требую пересмотра нашей системы эксплоатации месторождения. Судьба проекта Щадных и этой новой машины — это и судьба нашего рудника.

Фурегов. Думаю и я о судьбе рудника, Егорыч. Рудник для меня все: и жизнь тут моя и все мои радости. Думаю… Иногда поспорю с тобой или вот — с Буториным… поспорю, а на душе так гадко… Вижу ведь и пользу квершлага, даже каким-то уголком души верю и в эту машину. Но, понимаешь, боюсь… Сегодня, сегодня — ни дохнуть, ни охнуть. А квершлаг — это ведь еще для завтра…

Ефимушкин. Слушай, Николай Порфирьич, скажи мне по совести, чем ты помимо службы занимаешься?

Фурегов. Помимо службы? Не знаю даже, бывает ли у меня такое время. Ну, если выпадет минутка — семья… Туфельки там всякие… А почему ты так это вдруг?..