Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы Страница 11

Эмилиан. Выпьем за справедливость, император Ромул.

Ромул. Справедливость ужасна, Эмилиан.

Эмилиан. Она ужасна, как мои раны.

Ромул. Ну что ж, за справедливость!

Эмилиан. Мы одни. И, кроме ночи, нет свидетелей тому, что римский император и беглый пленник германцев подымают за справедливость две чаши кровавого фалернского.

Ромул встает, и они чокаются. В то же мгновение кто-то вскрикивает, и из-под дивана, на котором сидел император, показывается голова министра внутренних дел Тулия Ротунда.

Ромул. Господи, министр внутренних дел, что случилось?

Тулий Ротунд. Ваше величество наступили мне на пальцы. (Стонет.)

Ромул. Мне очень жаль. Но не мог же я в самом деле предполагать, что ты расположился у меня под диваном. Стоит выпить за справедливость, и министр внутренних дел тут же поднимает крик.

Тулий Ротунд. Я, ваше величество, намеревался лишь замолвить словечко за введение в Римской империи всеобщего страхования по старости. (Смущаясь, вылезает. Он в таком же черном плаще, как Эмилиан.)

Ромул. У тебя кровь на руке, Тулий Ротунд.

Тулий Ротунд. Я со страху руку кинжалом порезал.

Ромул. С кинжалом, мой дорогой Тулий, следует обходиться особенно осторожно. (Идет налево.)

Эмилиан. Ты хочешь кликнуть камердинеров, император Ромул?

Враждебный и решительный Эмилиан и улыбающийся Ромул стоят друг против друга.

Ромул. Зачем, Эмилиан? Ты ведь знаешь, что ночью они спят. Но надо же чем-то перевязать рану моему министру внутренних дел.

Идет к шкафу, находящемуся слева на авансцене, и открывает его.

Внутри, сгорбившись, стоит император Зенон Исаврийский.

Ромул. Прости, повелитель Восточной Римской империи. Я не предполагал, что ты спишь у меня в шкафу.

Зенон. Ничего. При той бродячей жизни, какую я веду после бегства из Константинополя, я ко всему привык.

Ромул. Я искренно тебе сочувствую.

Зенон (выходит из шкафа и с удивлением оглядывается по сторонам. Он тоже в черном плаще.) О, да здесь уже кто-то есть!

Ромул. Не обращай внимания. Они попали сюда совершенно случайно. (Берет с верхней полки шкафа платок.) Там внутри еще кто-то.

Зенон. Мой камергер Сульфурид.

Сульфурид вылезает. Это долговязый субъект, тоже в черном плаще, он торжественно кланяется Ромулу, тот его разглядывает.

Ромул. Добрый вечер. Ты мог бы, венценосный брат, спрятать его в другом шкафу. А куда ты девал своего камергера Фосфорида?

Зенон. Он у тебя под кроватью, император Ромул.

Ромул. Нечего ему смущаться. Пускай вылезает.

Маленький Фосфорид вылезает из-под кровати.

Он тоже в черном плаще.

Сульфурид. Мы пришли, ваше величество…

Фосфорид. …чтобы прочесть вам элегию…

Сульфурид. …которую ваше величество не имело удовольствия дослушать до конца.

Ромул. Пожалуйста. Только не этой тихой ночью. (Садится и дает Тулию Ротунду платок.) Перевяжи рану, министр внутренних дел. Я не люблю крови.

Правый стенной шкаф открывается как бы сам собой, и на пол с грохотом вываливается Спурий Тит Мамма.

Ах, наш рекордсмен тоже не спит?

Спурий Тит Мамма. Я устал. Я смертельно устал… (С трудом поднимается.)

Ромул. Ты обронил кинжал, Спурий Тит Мамма.

Спурий Тит Мамма (растерянно поднимает кинжал и прячет его под черным плащом.) Я не спал уже сто десять часов.

Ромул. Может быть, тут еще кто-нибудь спрятался? Выходите, пожалуйста!

Из-под левого дивана вылезает Марес, за ним солдат, оба в черных плащах.

Марес. Прости, государь, мне хотелось поспорить с тобой о тотальной мобилизации.

Ромул. А кого это ты прихватил на дискуссию, рейхсмаршал?

Марес. Моего адъютанта.

Из-под дивана медленно вылезает повар в высоком белом колпаке и тоже в черном плаще. Император впервые явно потрясен.

Ромул. И ты, повар? С тем самым ножом, которым ты зарезал столько императоров?

Повар, опустив глаза, присоединяется к остальным, окружающим теперь императора с трех сторон.

Вы, я вижу, все в черном. Один вылез у меня из-под кровати, другой из-под дивана, третий из шкафа. Сгорбившись в три погибели, вы просидели там полночи. Зачем?

Все молчат.

Тулий Ротунд. Мы хотим поговорить с тобой, римский император.

Ромул. Император не знал, что наш этикет требует от желающих с ним поговорить подобной акробатики. (Встает и звонит.) Пирам! Ахилл!

Из глубины сцены дрожа выбегают Ахилл и Пирам, оба в халатах и ночных колпаках.

Ахилл. Государь!

Пирам. Ваше величество!

Ромул. Ахилл, императорскую тогу! Пирам, лавровый венец!

Ахилл накидывает ему на плечи императорскую тогу, Пирам надевает лавровый венок.

Ахилл, убрать стол и вино! Настал торжественный миг.

Ахилл и Пирам уносят стол направо.

Теперь идите досыпайте.

Пирам и Ахилл кланяются, и до крайности смущенные и напуганные, уходят в центральную дверь.

Император готов вас выслушать. Что вы ему скажете?

Тулий Ротунд. Верни нам провинции.

Марес. Верни легионы.

Эмилиан. Верни империю.

Полная тишина.

Ромул. Император не обязан давать вам отчет.

Эмилиан. Ты несешь ответственность перед Римом.

Зенон. Ты ответишь перед историей.

Марес. Ты опирался на нас.

Ромул. Я не опирался на вас. Если бы вы завоевали мне мир, у вас было бы основание так говорить. Но я потерял мир, который не вы завоевали. Я кинул его сам, как фальшивую монету. Я свободен. Мне до вас нет дела. Вы только мошки, которые кружат в моем сиянии, вы только тени, которые исчезнут, когда я перестану светить.

Заговорщики отступают от него.

Лишь один из вас вправе с меня спрашивать, с ним одним я и буду говорить. Подойди, Эмилиан.

Эмилиан медленно подходит к нему справа.

Не мне говорить с тобой как с офицером, потерявшим честь. Я — человек штатский и в офицерской чести никогда не разбирался. Я говорю с тобой как с человеком, хлебнувшим горя и претерпевшим пытки. Я люблю тебя как сына, Эмилиан. Как человек, который пострадал, как тысячекратно униженная жертва власти, ты мог бы стать величайшим укором для тех, кто, как я, не хочет защищаться. Чего ты требуешь от своего императора, Эмилиан?

Эмилиан. Я требую ответа, император Ромул.

Ромул. Хорошо, я дам тебе ответ.

Эмилиан. Что ты сделал, чтобы твой народ не оказался под пятой германцев?

Ромул. Ничего.

Эмилиан. Что ты сделал, чтобы Рим не был унижен, как я был унижен?

Ромул. Ничего.

Эмилиан. Как же ты думаешь оправдаться? Ты обвиняешься в измене родине.

Ромул. Не я изменил родине. Рим сам себе изменил. Он знал правду, а предпочел силу. Он знал человечность, а предпочел тиранию. Он вдвойне унизился — перед самим собой и перед народами, которые оказались в его власти. Ты стоишь у призрачного трона, Эмилиан, у трона римских императоров, и я последний, кому он достался. Я хочу раскрыть тебе глаза, чтобы ты взглянул на этот трон, на эту гору нагроможденных черепов, на потоки крови, дымящиеся на его ступенях. Какого ты ждешь ответа с вершины гигантского здания римской истории? Глядя на твои раны, что может сказать император, восседающий над трупами своих и чужих сыновей, над гекатомбами жертв, сваленных к его ногам, павших на войнах во имя чести Рима и на аренах на потеху Риму? Рим ослабел, это старик, едва держащийся на ногах, но вина с него не снята и преступления ему не отпущены. Этой ночью пришла пора. Сбылись проклятия, которые посылали Риму его жертвы. Ненужное дерево валят. Топор ударил по стволу. Идут германцы. Мы проливали чужую кровь, теперь приходится платить собственной. Не отворачивайся, Эмилиан, не прячь глаз от того, кто обнаружил перед тобой давние грехи нашей истории, еще более страшные, чем твои раны. Речь идет о справедливости, за которую мы пили. Теперь ты мне отвечай: есть у нас право защищаться? Есть у нас право на большее, чем быть просто жертвами?

Эмилиан молчит.

Ты молчишь.