Александр Гельман - Зинуля Страница 12

Петренко (нагло, уверенно). Меня на пушку брать не надо, Виктор Николаевич! Это никакое не доказательство, что я поехал за ней ночью. Да, поехал. Потому что они просили! (Кивнув на девчат.) Нина, расскажи, как было… Расскажи, расскажи… давай!

Нина. Как было? Мы видим — ее нет. Пошли к нему. Он не хотел. Я его уговаривала… жалко же, она еще темноты боится. Он привез ее и ушел домой. Но тут мы допустили ошибку: надо было ее не в комнату, а в кладовке закрыть — там окна нет, она бы заснула, и все. Мне в голову не приходило, что она может на простынях спуститься. Спортом она не занимается, откуда я знала, что она такая прыткая…

Виктор Николаевич. А почему сами не остались с ней?

Нина. Как почему? Утром же на работу. У нас работа нелегкая — если ночь не поспишь, не очень-то…

Петренко. Теперь ты, Клава, подтверди — все было так, как Нина сказала? Или не так?

Клава плачет и кивает. Звонит телефон.

Виктор Николаевич (поднимает трубку). Слушаю. Здравствуйте, Борис Емельянович… Да, я ему не разрешил… Борис Емельянович, я силу применять не буду… силы слишком неравные, понимаете? Зачем вы сюда примешиваете то, чем здесь и не пахнет? Ну и что, если к ней люди подходят… Пускай подходят. Я не дам ее трогать — я сейчас сниму бригаду мужиков и они будут ее охранять! Вы что, хотите таким способом нашу с вами вину свалить на нее, девчонку? (Резко.) Борис Емельянович, она там сидит — «за», а не «против». Понимаете — «за»! Она больше «за», чем мы с вами, вместе взятые! Не надо переворачивать все с ног на голову. (Спокойнее.) Да, он здесь, стоит передо мной… не признается. Я передаю дело в прокуратуру. Это не просто так… обидел девчонку. Это самая настоящая расправа… за то, что человек честно выполнил свои служебные обязанности. Да еще с причинением ущерба государству! Он должен за это отвечать. А то он думает — ему все сойдет… Хорошо, я буду вам звонить. (Кладет трубку.)

Петренко. Вы, Виктор Николаевич, поосторожней! На горло брать не надо! Нашли дурачка. Это я на вас могу подать в суд… за клевету! (Кричит.) Не звучало слово водозабор! Понимаете — не звучало! Вы докажите, что звучало, и тогда будем разговаривать! А если вы не знаете, как ее убрать оттуда, я в этом не виноват! Я не устраиваю посиделок на пеньках, как она! Я честно работаю! С шести утра за баранкой каждый день, по десять-двенадцать часов! Без выходных!.. Расправа… Это вы ее, между прочим, сняли с должности, а не я. У меня такой власти нет — снимать людей. А теперь вдруг решили добреньким быть? Я вам сказал — она больная, чокнутая! Вы где-нибудь слышали, чтобы нормальный человек бросался на колени перед самосвалом? Надо вызвать скорую и отправить ее — в больницу… вот и все. Все равно вам придется это сделать. И чем раньше, тем лучше. Для вас!

Виктор Николаевич (бледный, медленно поднимается. К девчатам). Выйдите. Я вас потом позову.

Нина и Клава выходят из кабинета.

(Подходит к Петренко, берет за грудки.) Слушай, ты! Ей девятнадцать лет, ты! Я за такие вещи могу задушить, понимаешь?! (Орет.) Вот так возьму сейчас, и все!..

Секретарь (быстро входит). Виктор Николаевич…

Виктор Николаевич (перебивает). Потом! Уходите отсюда! (Снова поворачивается к Петренко.)

Секретарь. Я хотела сказать… Сейчас звонили… Коптяева уже на работе.

Виктор Николаевич. Как — на работе?

Секретарь. На работе…

Виктор Николаевич. Ну-ка проверьте. Да не ходите туда, отсюда позвоните!

Секретарь (подходит к столу, поднимает трубку одного из телефонов). Будьте добры, соедините меня с растворным. (Кивает Виктору Николаевичу.) Здравствуйте Зинуленька! Беспокоит Ирина Григорьевна. Меня попросили узнать, сколько бетона выдано с начала смены?.. Сорок два кубометра. Спасибо, дорогая. (Кладет трубку, Виктору Николаевичу.) Очень корректно, спокойно ответила.

Пауза.

Петренко. Я могу идти?

Виктор Николаевич. Пока можете идти! Но только пока!

Петренко, усмехнувшись, выходи

(Секретарю.) Позвоните в трест…

Секретарь. Сказать, что…

Виктор Николаевич. Да-да! Меня ни с кем не соединяйте!

Секретарь выходит из кабинета. Опустошенный, разбитый, Виктор Николаевич опускается в кресло. За эти несколько часов он сильно изменился — лицо вытянулось, постарело. Глаза его смотрят сейчас очень грустно.

Растворно-бетонный узел.

Грохочут бетономешалки, шум машин.

Зинуля (в громкоговоритель — голос у нее изменился, стал сдержанней, не такой трескучий, как в начале пьесы). Семьдесят четыре — тридцать два, везете на рембазу! Повторяю: семьдесят четыре — тридцать два, рембаза! Аппаратная!..

В самом верхнем проеме окна появляется Клава.

Клава, сделай на втором бункере два замеса марки триста! И глянь — вентиляция работает?

Клава покачала головой и еще рукой помахала — вентиляция не работала. К окошку подходит Петренко — сунул путевой лист.

Петренко. Привет… Куда первый рейс?

Зинуля (отметив что-то в путевке). Шестая насосная.

Петренко (с трудом скрывая усмешку). Ну что — встала с пенька?

Зинуля. Ага, встала. Там сейчас другая сидит.

Петренко. Чего-чего? (Смеется.) Брось заливать? Другая… Будь здорова, не кашляй! (Уходит.)

В лесу, на поляне.

На пеньке сидит Валя. В руках у нее маленький транзисторный приемник, звучит музыка.

Появляется Петренко; увидев Валю, вздрогнул. Валя его не видит, он подходит к ней из-за спины.

Петренко. Пигалица, ты что здесь делаешь?

Валя (оборачивается). Как что? То же самое, что Зинуля делала. Мы сейчас будем по очереди сидеть, Петренко. Я договорилась с девчонками, с которыми училась в ПТУ. Нас уже девять человек. Теперь мы можем сидеть хоть месяц, хоть два, хоть год! Пока ты не признаешься, что Зинуля посылала тебя на водозабор. Или пока не уедешь из нашего города. Теперь все, все будут про тебя знать… даже дети в школе! А со временем сюда будут водить экскурсии. (Голосом экскурсовода.) «Товарищи, внимание! Вы видите перед собой знаменитый Зинулин пенек. Много лет назад, когда только начинал строиться наш город, на этом пеньке…»

Петренко (перебивает). Ну, хватит… раскудахталась! Вам не разрешат! Никто не позволит!

Валя. Почему не разрешат? Это у нас будет комсомольский пост. А вот и моя сменщица идет!

Петренко обернулся.

Девушка (с книгой в руке). Здравствуйте, товарищ Петренко.

Петренко воззрился на нее, не отвечая. Валя, улыбаясь, поднимается — ее место на пеньке занимает девушка. Валя передает ей приемничек, помахала рукой, побежала.

Девушка. Ну, как поживаете, товарищ Петренко? Рассказывайте! (Смотрит на него без злобы, спокойно, даже, пожалуй, приветливо.)

Петренко не выдерживает. Первый раз за это время в его нахальных глазах мелькает смятение.

Петренко (нервно). Вам не разрешат! (Поворачивается, уходит. Обернувшись, орет.) Не разрешат!! (Скрывается.)

Сияет солнце, звучит музыка, девушка сидит на пеньке, она раскрывает книгу, но не смотрит в нее. Она смотрит на нас. Й взгляд ее — ясный, открытый, уверенный. И чуть насмешливый.

Занавес

Не исчез бригадир Потапов…

А. Гельман не дает покоя ни своим зрителям, ни своим критикам. Каждая новая пьеса — крутой поворот, новый взгляд на старую проблему, неожиданный человеческий характер. Многим кажется, что писатель существует для того, чтобы повторять известные хорошие мысли, придуманные другими или когда-то произнесенные самим писателем. Многие от Гельмана ждали, чтобы он вслед за «Заседанием парткома» написал еще одно «Заседание парткома», и еще одно и т. д. Волновал вопрос, куда же исчез бригадир Потапов. Нам хочется видеть в искусстве положительных героев, и это прекрасное ожидание. Только надо бы понять азбучную истину о том, что подлинно положительный человек, заряженный социальной и нравственной энергией, неизбежно вступает в борьбу с вечным несовершенством жизни. И чем более «положителен» герой, тем острее и непримиримее конфликт. Надо быть готовым к тому, что пьеса с положительным героем окажется самой острой, самой резкой, самой нужной сегодня. Приближение к такой пьесе я вижу в новой работе А. Гельмана. Выхваченные из гущи реальной жизни характеры, проблемы, вопросы. Замечательная девушка-героиня, для которой высокие идеи стали частью души, а не системой фраз. Почти сказочное столкновение героини с весьма несовершенными людьми, давно привыкшими к двоедушию и двуязычию. Сказочный пенек в лесу, который воспринимается как своего рода нравственный пост человека, наконец, относительно легкая победа добра над злом и перспектива продолжения борьбы, — а за всем этим тревога, живое волнение писателя, не равнодушного к судьбе человека. Никуда не исчез бригадир Потапов. Никуда не ушло тельмановское чувство живой жизни. Этим чувством переполнена и «Зинуля».