Михаил Веллер - Баллада о бомбере (сборник) Страница 13

Те колонной отошли, он схватил коленвал на плечо и поволок к заправленному самолету на отшибе. А пулеметчики, аэродромная охрана, к летной-то службе отношения не имеют и в ней не разбираются. Чего-то пленный ремонтирует – ну и ладно, значит, так надо.

Он положил коленвал, для виду еще покопался в моторном лючке, чего-то где-то попротирал, поправил, а потом влез в кабину.

Вот тут охранник с вышки ему заорал, чтоб вылезал, это запрещено. Он охраннику трясет отверткой над головой и кричит, что у него – приказ работать. А сам лихорадочно по приборной доске шарит, где аккумуляторы включаются. Ручка – это ясно, педали – ясно, сектор газа – вот, горизонт, шаг винта… подача топлива… а где аккумуляторы?!

Охранник свистит. Кто-то уже бежит по полю в его сторону.

Он переключателями щелкает лихорадочно. А! Осветились циферблаты! Есть!

Красная кнопка – запуск! Пошел пропеллер!

Главное – он ногами незаметно колодки из-под колес сдвинул, пока для отвода глаз в самолете копался. И – с ходу выруливает на взлет.

Охрана начинает палить в воздух. Потому что жечь свой самолет – это уж самый крайний случай, немцы бережливы; а чтоб пленный, да улетел – это очень маловероятно, считалось-то, что летчиков среди них нет, только механики.

И он разгоняет самолет, уже мотоциклисты погнались, уже охрана с вышек на поражение строчит, фюзеляж дырявит. Но «Ю-87», надо заметить, к его счастью, машина очень живучая: бронированная, баки экранированы, и поджечь его довольно трудно даже из крупнокалиберных и скорострельных авиационных пулеметов, не говоря об обычном армейском МГ-34.

И взлетел ведь! Оторвал машину и на полном газу ушел на бреющем за лес. Фюзеляж очередями ему подрали, но в общем машина вполне управляема.

И взял курс на восток, и шел на высоте десяти метров, чтоб быть как можно незаметнее. Потом сообразил, что на востоке его будут перехватывать, радиосвязь у немцев хорошо работала, и пошел на юг. И пересек линию фронта уже за Великими Луками.

Огляделся, истребителей наших не видно, поднялся повыше и стал выглядывать подходящее для посадки место.

И нашел наш аэродром. И быстро на него сел, чтоб не сбили впопыхах.

И вот садится на наш аэродром «лаптежник», все смотрят, пулеметы наводят, насторожились. Откидывается фонарь, глохнет движок, высовывается рука и машет. И вылезает он, вопя по-русски, что – свой, не стреляйте.

Ну, встреча, конечно, и все такое…

Богданов замолчал, налил себе пива и выпил.

– Может, еще пивка? – предложил он.

– А дальше? – спросил я. – А потом?

– Не было дальше. Не было потом. Арестовали, допросили в «Смерше» и расстреляли.

– За что?

– Ну как это за что. Красный командир, летчик, коммунист – сдался в плен. Обязан был застрелиться. Это – раз.

Работал на врагов. Да не просто работал – обслуживал их боевую технику. Это уже прямая измена, предательство. Это два.

И, вероятно, завербован немецкой разведкой и прилетел по заданию, внедриться к нам и продолжать враждебную деятельность. Это три. Просто так-то, знаете, от немцев на их самолете не улетишь, верно?

Вот и вполне достаточно.

Потом уже, после смерти Сталина, после всех реабилитаций, в газетах писали о таких случаях как, значит, о примерах мужества и героизма. Ну, а о том, что этих героев расстреливали, писать, естественно, было как-то… ну, понятно.

– Иван Григорьевич, а когда вас сбили в первый раз?

– Седьмого июля сорок первого года.

– Где?

– Немного юго-западнее Орши.

– Как?

– Да очень просто. Истребители.

– А прикрытие?

– Не было никакого прикрытия.

– Почему?

– Этого нам не докладывали. И вообще летчики говорят, что когда Господь Бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе. А всерьез – практически всех истребителей немцы сожгли сразу на земле, на приграничных аэродромах.

– На каких машинах вы летали?

– Наша эскадрилья – на ДБ-ЗФ. Ну, потом их стали называть Ил-4. Дальний бомбардировщик. А две эскадрильи у нас были еще ТБ-3. Эти огромные тихоходы еще в конце тридцатых устарели, у них скорость вообще была 180 километров, у нас-то хоть под 300. И все мы считались ночными. Потому что дальность полета большая, а скорости нет, днем, да на малой высоте, да без прикрытия – это воздушная мишень. Нам полагалось что? – забраться ночью тысяч на девять, чтоб даже зенитки не доставали, и пилить хоть до Берлина. А если ночные истребители – сомкнуть строй и суммировать бортовой огонь. А тут…

– А какая была задача?

– Вызвал нас к себе с утра лично Голованов, командир дивизии нашей ДБА. Нас – это пятую эскадрилью. А оставалось в эскадрилье два экипажа. Остальных уже сбили. Вот, значит, из двенадцати осталось два. Восемь человек.

Меня назначает командиром звена.

И ставит задачу. Реку Березина южнее города Борисов форсировала колонна немецкой броне– и мототехники. Колонну остановить и уничтожить. Бомбардировать! По машинам.

Ну что. Взлетели. Легли на курс. Облачность – ноль. Дошли, обнаружили цель.

Здоровенная колонна. На несколько километров. Сбросили мы по бомбе. Колонна остановилась, люди от дороги бросились в траву, в заросли.

А как ее уничтожишь? Мы ж не пикировщики, не истребители танков.

Встали мы в карусель из двух машин и капаем на них по очереди. Загрузка у нас – тонна малых бомб, пятидесятикилограммовок. Круг – бомба, круг – вторая. Что-то опрокинули, что-то подожгли. Стоит колонна, дымит.

Когда бомбы вышли, мы еще на бреющем прошли несколько раз вдоль колонны, прочесали из пулеметов.

Минут сорок это заняло. Задержали, подавили.

Ну что, задача выполнена. Пора домой возвращаться.

Идем.

А видимость – миллион на миллион. И остается только молиться, чтоб немецких истребителей не было.

И, конечно, появились.

Свалилась четверка «мессершмиттов» сзади-сверху от солнца, как полагается, и моего ведомого сожгли сразу, с первого захода. Вспыхнул он и падает камнем. Никто не выпрыгнул.

А на мне они, похоже, решили молодых потренировать. Распались на две пары и заходят сзади по очереди. Заходят, отстреливаются и проскакивают вперед.

Когда подходят ближе сзади, слышу, по ним стреляет стрелок-радист мой. А когда проскакивают – им вслед стреляет штурман из своего фонаря, из носовой турели.

Потом слышу – перестал радист мой стрелять. Я ему по связи: «Яша! Яша!» Молчит. Убили, значит.

А потом и штурман перестал стрелять. А он вот тут сидит, у меня перед коленями; впереди и ниже. Смотрю я – а у штурмана вместо головы одна каша. Убили штурмана. Как раз в этот день у него день рождения был. Двадцать пять лет ровно ему исполнилось.

Ну что. Они у меня вдобавок перебили сразу тяги руля, педали проваливаются, и мне даже не свернуть. Вцепился в ручку и держу себе по прямой, как по ниточке.

А они заходят сзади попарно и по очереди по мне отстреливаются. У меня уже плоскости в лохмотья, фонарь разбит, приборная доска – в щепки. А держусь! Неплохая была машина, устойчивая. Но всей бронировки на ней – бронеспинка у пилота. Я-то, как видите, ростом небольшой, сжался за ней, только в штурвал вцепился – и лечу!

Глава четвертая

– Как они сзади зайдут – по бронеспинке как горохом стегнет! Я в кожаном реглане был – так полы все в клочья очередями изорвало. Даже локти, рукава сбоку посечены! А бронеспинка – хорошая была броня, не пробивалась. Только она меня и спасала.

А потом чувствую – машина вверх полезла. Задирает нос и задирает. Я назад высунулся чуть, посмотрел, а хвоста-то у меня больше нет. Вообще как нет. А машина летит!! И нос кверху лезет. Уже стоймя стала. И начинает лезть прямо в мертвую петлю, вверх ногами. Штурвал – какое там, болтается… а моторы держат же обороты!

Ну, я фонарь открыл, ремни отстегнул, и когда она стала вверх дном – оттолкнулся и вывалился.

Но вывалился недалеко, и хорошо, что сразу парашют не дернул. Потому что машина полет свой, похоже, закончила – и падает следом за летчиком, прямо сверху на него. Раньше прыгать надо было.

Но я-то думал что? Хоть сколько возможно, каждый километр лишний – поближе на восток, линию фронта перетянуть. А где она точно – сказать никто не может, потому что два часа назад была в одном месте, а сейчас в другом. Немец идет быстро, на броне и колесах. Вот я и тянул.

А теперь стал барахтаться в воздухе, делать какие-то плавательные движения, чтоб из-под обломков вынырнуть, с пути их отвернуть. А без самолета в воздухе, знаете, не очень-то полетаешь. Я все-таки летчик, а не профессиональный парашютист.

Не знаю, сколько я так падал рядом с машиной и отдельно от нее, но как-то все-таки она стала кувыркаться и пронырнула мимо. Тогда я дернул, значит, за кольцо, хлопок, и парашют раскрылся.

И в этот миг мне стало спокойно. Чувство спасения. Хорошо так, отчетливо помню.

Дыхание перевел. В лямках устроился поудобнее. Тихо спускаюсь себе вниз. Земля внизу зеленая, небо кругом голубое, парашют над головой белый, и я цел, ни единой ведь царапины.