Владимир Набоков - Событие Страница 13

Вы мне ничего не сказали. (Уходит.)

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

А я, знаешь, Любинька, пойду лягу. Спокойной ночи. Хочу тебя поблагодарить, душенька…

ЛЮБОВЬ:

За что?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Да вот за то, как справили мой день рождения. По-моему, все было очень удачно, правда?

ЛЮБОВЬ:

Конечно, удачно.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Было много народу. Было оживленно. Даже эта Шнап была ничего.

ЛЮБОВЬ:

Ну, я очень рада, что тебе было приятно… Мамочка!

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

А?

ЛЮБОВЬ:

Мамочка, у меня ужасная мысль. Ты уверена, что это пришел сыщик, а не кто-нибудь… другой?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Глупости. Он мне сразу сунул свою фотографию. Я ее, кажется, передала Алеше. Ах нет, вот она.

ЛЮБОВЬ:

Что за дичь… Почему он раздает свои портреты?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Не знаю, вероятно, у них так полагается.

ЛЮБОВЬ:

Почему он в средневековом костюме? Что это — король Лир? "Моим поклонникам с поклоном". Что это за ерунда, в самом деле?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Сказал, что от сыскного бюро, больше ничего не знаю. Вероятно, это какой-нибудь знак, пароль… А ты слышала, как наш писатель выразился о моей сказке?

ЛЮБОВЬ:

Нет.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Что это нечто среднее между стихотворением в прозе и прозой в стихах. По-моему, комплимент. Как ты думаешь?

ЛЮБОВЬ:

Разумеется, комплимент.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Ну а тебе понравилось?

ЛЮБОВЬ:

Очень.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Только некоторые места или все?

ЛЮБОВЬ:

Все, все. Мамочка, я сейчас зарыдаю. Иди спать, пожалуйста.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Хочешь моих капель?

ЛЮБОВЬ:

Я ничего не хочу. Я хочу умереть.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Знаешь, что мне напоминает твое настроение?

ЛЮБОВЬ:

Ах, оставь, мамочка…

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Нет, это странно… Вот когда тебе было девятнадцать лет и ты бредила Барбашиным, и приходила домой ни жива ни мертва, и я боялась тебе сказать слово.

ЛЮБОВЬ:

Значит, и теперь бойся.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Обещай мне, что ты ничего не сделаешь опрометчивого, неразумного. Обещай мне, Любинька!

ЛЮБОВЬ:

Какое тебе дело? Отстань ты от меня.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Я совсем не того опасаюсь, чего Алеша. У меня совсем другой страх.

ЛЮБОВЬ:

А я тебе говорю: отстань! Ты живешь в своем мире, а я в своем. Не будем налаживать междупланетное сообщение. Все равно ничего не выйдет.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Мне очень грустно, что ты так замыкаешься в себе. Я часто думаю, что ты несправедлива к Алеше. Он все-таки очень хороший и обожает тебя.

ЛЮБОВЬ:

Это что: тактический маневр?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Нет, просто я вспоминаю некоторые вещи. Твое тогдашнее сумасшествие и то, что папа тебе говорил.

ЛЮБОВЬ:

Спокойной ночи.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

И вот все это как-то повторяется. Ну, помоги тебе бог справиться и теперь с этим.

ЛЮБОВЬ:

Перестань, перестань, перестань… Ты меня сама вовлекаешь в какую-то мутную, липкую, пошлую обстановку чувств. Я не хочу! Какое тебе дело до меня? Алеша лезет со своими страхами, а ты со своими. Оставьте меня. Не трогайте меня. Кому какое дело, что меня шесть лет медленно сжимали и вытягивали, пока я не превратилась в какую-то роковую уездную газель — с глазами и больше ни с чем? Я не хочу. И главное, какое ты имеешь право меня допрашивать? Ведь тебе решительно все равно, ты просто входишь в ритм и потом не можешь остановиться…

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Один только вопрос, и я пойду спать: ты с ним увидишься?

ЛЮБОВЬ:

Я ему с няней пошлю французскую записку,{34} я к нему побегу, я брошу мужа, я…

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Люба, ты… ты шутишь?

ЛЮБОВЬ:

Да. Набросок третьего действия.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Дай бог, чтобы он тебя разлюбил за эти годы, а то хлопот не оберешься.

ЛЮБОВЬ:

Мама, перестань. Слышишь, перестань!

Трощейкин входит справа и обращается назад в дверь.

ТРОЩЕЙКИН:

Сюда, пожалуйста…

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

(Любови.) Спокойной ночи. Храни тебя бог.

ТРОЩЕЙКИН:

Что вы там в коридоре застряли? Это просто старые журналы, хлам, — оставьте.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Спокойной ночи, Алеша.

ТРОЩЕЙКИН:

Спите, спите. (В дверь.) Пожалуйте сюда.

Антонина Павловна уходит, входит Барбошин: костюм спортивный, в клетку, с английскими шароварами, но голова трагического актера{35} и длинные седовато-рыжие волосы. Он движется медленно и крупно. Торжественно-рассеян. Сыщик с надрывом. Войдя, он глубоко кланяется Любови.

БАРБОШИН:

Не вам, не вам кланяюсь, а всем женам, обманываемым, душимым, сжигаемым, и прекрасным изменницам прошлого века, под густыми, как ночь, вуалями.

ТРОЩЕЙКИН:

Вот это моя мастерская. Покушение случилось здесь. Боюсь, что именно эта комната будет его притягивать.

БАРБОШИН:

Дитя! О, обаятельная, обывательская наивность!{36} Нет, место преступления привлекало преступников только до тех пор, пока этот факт не стал достоянием широкой публики. Когда дикое ущелье превращается в курорт, орлы улетают. (Опять глубоко кланяется Любови.) Еще кланяюсь женам молчаливым, задумчивым… женской загадке кланяюсь…

ЛЮБОВЬ:

Алеша, что этому господину от меня нужно?

ТРОЩЕЙКИН:

(Тихо.) Не бойся, все хорошо. Это лучший агент, которого мне могло дать здешнее бюро частного сыска.

БАРБОШИН:

Предупреждаю влюбленных, что я научен слышать апарте яснее, чем прямую речь. Меня этот башмак давно беспокоит. (Стаскивает его.)

ТРОЩЕЙКИН:

Я еще хотел, чтобы вы исследовали окно.

БАРБОШИН:

(Исследуя башмак.) Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь… Хорошо, дайте это… Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имен. Но вы, вероятно, ее знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трех лет, блондинка с болонкой.

ТРОЩЕЙКИН:

Окно, пожалуйста…

БАРБОШИН:

Извините, что ограничиваюсь полунамеками. Тайна исповеди. Но к делу, к делу. Что вам не нравится в этом отличном окошке?

ТРОЩЕЙКИН:

Смотрите: совсем рядом водосточная труба, и по ней легко можно взобраться.

БАРБОШИН:

Контрклиент может себе сломать шею.

ТРОЩЕЙКИН:

Он ловок, как обезьяна!

БАРБОШИН:

В таком случае могу вам посоветовать один секретный прием, применяемый редко, но с успехом. Вы будете довольны. Следует приделать так называемый фальш-карниз, то есть карниз или подоконник, который срывается от малейшего нажима. Продается с гарантией на три года. Вывод ясен?

ТРОЩЕЙКИН:

Да, но как это сделать… Нужно звать рабочих… Сейчас поздно!

БАРБОШИН:

Это вообще не так важно: все равно я буду до рассвета, как мы условились, ходить у вас под окнами. Между прочим, вам будет довольно любопытно смотреть, как я это делаю. Поучительно и увлекательно. В двух словах: только пошляки ходят маятником, а я делаю так (ходит). Озабоченно иду по одной стороне, потом перехожу на другую по обратной диагонали… Вот… И так же озабоченно по другой стороне. Получается сначала латинское «н». Затем перехожу по обратной диагонали накрест… Так… Опять — к исходной точке, и все повторяю сначала. Теперь вы видите, что я по обеим панелям передвигаюсь только в одном направлении, чем достигается незаметность и естественность. Это способ доктора Рубини. Есть и другие.

ЛЮБОВЬ:

Алеша, отошли его. Мне неприятно. Я сейчас буду кричать.

БАРБОШИН:

Вы можете абсолютно не волноваться, мадам. Можете спокойно лечь спатки, а в случае бессонницы наблюдать за мной из окна. Сегодня луна, и получится эффектно. Еще одно замечание: обычно беру задаток, а то бывает, что охраняемый ни с того ни с сего исчезает… Но вы так хороши, и ночь такая лунная{37}, что я как-то стесняюсь поднимать этот вопрос.