Ник Хоакин - Портрет художника-филиппинца Страница 15

Паула. Да, Пепанг, но сначала мне надо отнести вот это. Извини. (Уходит.)

Маноло (раздраженно поднимается). К черту все это!

Пепанг. Ты опять, Маноло?

Маноло. Но если они так отчаянно хотят остаться здесь…

Пепанг. Да как они здесь останутся? Будь благоразумным! Мы просто не можем дальше содержать этот дом!

Маноло. Ах, не можем?

Пепанг (жестко). Можем или не можем, но я больше не хочу! Этот дом действует мне на нервы!

Маноло. Да, и мне тоже.

Пепанг. И хватит сентиментальничать. Он должен быть продан. Ты возьмешь к себе Кандиду, а я Паулу.

Маноло. И тогда будет кому присматривать за твоим домом, пока ты играешь в маджонг со своими великосветскими приятельницами.

Пепанг. Да и у твоей жены будет кому присмотреть за домом, пока она заседает в своих клубах и комитетах!

Маноло. Бедная Паула! Бедная Кандида!

Пепанг. В конце концов, мы помогали им все эти годы. Пора и им потрудиться на нас. Пора и им понять, что надо приносить хоть какую-то пользу. Для этого они достаточно взрослые!

Маноло. Они слишком взрослые, чтобы перемениться.

Пепанг. Чепуха. Вся беда в нем, в этом доме! Они здесь погребены заживо. Вытащить их отсюда — да им же самим будет лучше! Мы ведь делаем это исключительно для их пользы.

Маноло. А кроме того, в наши дни так трудно найти порядочную прислугу.

Пепанг. Они научатся жить, поймут, в чем счастье.

Маноло. Они достаточно счастливы, у них своя жизнь.

Пепанг. Какая это жизнь? Они прячутся от всего мира в старом доме, листают семейные альбомы, болтают о детских воспоминаниях и молятся на отца… По-твоему, это жизнь, Маноло? (Берет губную помаду и начинает красить губы.)

Маноло. А у тебя что? Игра в маджонг?

Пепанг. Давай прямо — ты не хочешь, чтобы Кандида жила у тебя?

Маноло. Так ты и ее хочешь взять?

Пепанг. Дорогой мой, твоя жена ни за что мне не простит! У нее потребности побольше моих. Она полагает, что ее клубы и комитеты важнее моего маджонга.

Маноло. Оставь в покое мою жену! Мы с тобой не об этом беседуем.

Пепанг. А, так мы всего лишь беседуем?

Маноло. И не приплетай сюда эти ваши женские глупости!

Пепанг. По меньшей мере мы, женщины, знаем, как использовать время…

Маноло. Идет дон Перико.

Пепанг (убирает помаду). …тогда как вы, мужчины, сидите без дела и вечно стонете, глядя на часы.

Входит дон Перико.

Дон Перико. Пепанг, моя жена приехала?

Пепанг. А она должна быть здесь, дон Перико?

Дон Перико. Я сказал ей, чтобы она заехала за мной в десять. (Вынимает часы.) А уже почти одиннадцать. (Стонет.)

Маноло. Сенатор, женщины знают, куда деть время.

Дон Перико. Я по большей части просто не представляю, чем они занимаются. А мне надо быть в Малаканьянге[10] в час. Президент ждет к обеду. Надо обсудить нынешний кризис. Ох, теперь у меня даже нет времени перекусить!

Пепанг. Тогда присядьте на минутку, дон Перико. Паула вернулась. Маноло, позови ее.

Маноло уходит.

Как вы нашли отца, дон Перико?

Дон Перико (садится рядом с ней на софу). Сейчас он уснул. (Хмурится и замолкает.)

Дону Перико за семьдесят, он крупного телосложения, с седыми волосами, красив и все еще бодр, одевается дорого и со вкусом, излучает уверенность и благополучие, а также чарующее демократическое дружелюбие, которым богатые и власть имущие любят удивлять нижестоящих. Сейчас, однако, он хмурится вполне искренне, его благодушие несколько подорвано.

Пепанг, что с ним произошло?

Пепанг. Что вы хотите сказать, дон Перико?

Дон Перико. Надо было мне навестить его раньше.

Пепанг. Он очень изменился?

Дон Перико. Нет, нет, я бы не сказал. Он все тот же Лоренсо, которого я помню, — остроумный, обаятельный. И как он говорит! Никто не умеет говорить так, как твой отец, Пепанг. Умение говорить — это отмирающее искусство, но в нем твой отец все еще гений.

Пепанг. Да, отец сегодня в отличной форме. Такой веселый, такой обаятельный…

Дон Перико. И все же чего-то не хватает…

Пепанг. Не забывайте, он уже немолод.

Дон Перико. А насчет того несчастного случая? Ничего серьезного?

Пепанг. Видит бог, это было достаточно серьезно. Еще бы — человек его возраста падает с балкона.

Дон Перико. Значит, это случилось год назад?

Пепанг. Сразу после того, как он закончил эту картину.

Дон Перико. Но никаких серьезных повреждений?

Пепанг. Мы пригласили лучшего доктора, и он осмотрел его.

Дон Перико. Тогда почему он не встает с постели?

Пепанг. Мы давно уже уговариваем его выйти из комнаты.

Дон Перико. Пепанг, что с ним произошло?

Пепанг. А как вам кажется, дон Перико?

Дон Перико. Мне кажется, он утратил интерес к жизни.

Пепанг молчит. Входят Паула и Маноло.

Паула (подходит). Доброе утро, нинонг[11]. Как вы поживаете?

Дон Перико (встает). Это Паула?

Паула целует ему руку.

Карамба! Паула, я едва узнал тебя! Когда мы виделись последний раз, ты была маленькой девочкой.

Паула. Да, нинонг, много времени прошло с тех пор, как мы имели удовольствие вас видеть.

Дон Перико. Ах, Паула, Паула! Вы должны простить меня. Мы, люди, стоящие у власти, не живем своей жизнью. Наши дни, часы и даже минуты — все, все принадлежит народу!

Паула. Позвольте поздравить вас с победой на прошлых выборах.

Дон Перико. Спасибо. Теперь, когда я стал сенатором, у меня будет больше возможностей помочь вам, Паула.

Паула. Спасибо, сенатор, но мы не нуждаемся в помощи. Пепанг (встает). Но, Паула, ты сначала выслушай!

Дон Перико. Мне сказали, что ваш отец отказался подать прошение о пенсии, на которую он имеет полное право.

Паула. Отец не примет никакой пенсии от правительства. Дон Перико. Конечно, никто не может его принудить, да к тому же и сумма пустяковая. Но послушай, Паула, тебе ведь не безразлично благополучие отца?

Паула. Он никогда не примет денег.

Дон Перико. Согласен. И я вполне уважаю его доводы, хотя и сожалею. Но он бескорыстно служил своей стране, и будет только справедливо, если и страна не забудет его в столь преклонном возрасте.

Паула. Ах, но у страны такая плохая память!

Дон Перико. Плохая память… Как это верно! Мы слишком озабочены последними заголовками и новейшими модами. Но вот эта картина… (Подходит к Портрету, остальные следуют за ним.) Да, эта картина… Слава богу, что есть эта картина… Вся страна говорит о ней. Теперь уже нельзя держать вашего отца в забвении. Он заставил всех вспомнить о нем.

Маноло. Вы полагаете, это великое творение, сенатор?

Дон Перико. Мой мальчик, я не могу судить объективно. Это часть меня самого. Всякое мое суждение будет предвзятым и сентиментальным, ибо эта картина блестяще, и притом с необычайной точностью, изображает мир моей юности. Знаете, меня просто забавляют эти молодые критики, твердящие, будто ваш отец спасается от настоящего в мертвом мире прошлого. И мне жаль их! В их возрасте мы не были столь ограниченны! Прошлое для нас не было мертвым — особенно классическое прошлое. В мире гекзаметров и абсолютного причастного оборота мы были как дома. Для нас это был не запретный мир, и не экзотический — этот мир составлял нашу интеллектуальную и духовную атмосферу. Гомер и Вергилий были у нас в крови — так же, как Святой Августин и Фома Аквинский, Данте и Сервантес, лорд Байрон и Виктор Гюго. Эней и Бонапарт обладали для нас одинаковой реальностью, они были нашими современниками. И вполне естественно, что Пепе Рисаль дал своему роману латинское название, а Хуан Луна рисовал гладиаторов. Если бы вы могли послушать нас, наши цитаты на латыни, классические аллюзии, терминологию схоластов…

Паула. Но мы слышали, слышали!

Маноло. Не забывайте, сенатор, — мы имели честь расти в этом доме.

Пепанг. Отец воспитывал нас на классике.